Игра (рассказ)

Юрий Бондарев

ИГРА

Одну половину избы занимали хозяева, другую — четверо рабочих геологической партии.

Это были молодые, крепкие, безалаберные парни, и тесная комната их по ужасному хаосу своему напоминала студенческое общежитие. Здесь порожняя бутылка постоянно исполняла роль пепельницы, а распорядок недельной уборки нарушался зависимо от общего настроения. В первые же дни зимовки строго-вежливый армянин Абашикян повесил под засыпающими от старости ходиками объявление: «Пожалуйста, будьте любезны, не подметайте». Категорическая эта просьба относилась к хозяевам. В тех случаях, когда она нарушалась, квартиранты чувствовали себя глубоко задетыми. Тогда самый старший из них, полтавчанин Сивошапка, по обыкновению, последним приходя из тайги, раздумчиво и долго скреб затылок, длительно оглядывал подметенную комнату, раздеваясь, садился на койку, после чего с медлительностью заключал: «Ось тоби история, щоб вам, черти ленивые, треснуло». Его лицо выражало конфуз, сморщенный лоб — глубокомыслие. Услышав его голос, все разом подымали головы со своих коек, изображая деловое внимание. Всем казалось: Сивошапка, как это бывало иногда, побагровеет, подтянет широченные свои трусы и, вскочив, крепко расставив волосатые свои ноги, оглушительно рявкнет: «А ну, боровы! Що це такэ, а?» Однако через минуту на круглом лице его растекалось миролюбивое благодушие — он шумно вздыхал и принимался шарить рукой по полу.

— Где вона тут? — начальственно кричал он.

Как всегда, пепельница стояла под койкой Абашикяна, заядлого курильщика, но гот, молча повернувшись к стене, начинал осторожно дышать носом — делал вид, что спит.

Звучно шлепая босыми ногами, Сивошапка подходил к койке Абашикяна и, сердито кряхтя, выуживал из-под нее бутылку и при этом ворчал:

— Порядка нема, дручки стоеросовые… А может, у меня мыслей гора, треба думати…

С задумчивым видом он свертывал умопомрачительной длины цигарку, закуривал, лениво цедил сквозь ноздри дым, рассеянно стряхивал пепел с этой непомерной самокрутки, стараясь попасть в горлышко бутылки. По вечерам он лежал и думал. Его грустно-мечтательные карие глаза становились то теплыми и нежными, будто в них попадало украинское солнце, то золотистыми, будто в них отражались желтые подсолнухи, полуденно обогретые нездешним зноем.

— Ну, Сивошапка или с жинкой обнимается, или галушки наминает, — полушутливо говорил тогда Банников, не обращаясь ни к кому в отдельности, и подмигивал.

Это был сильный, с атлетическим торсом парень лет тридцати, со светлыми насмешливыми глазами и тонким волевым ртом. На его тумбочке стоял флакон тройного одеколона, лежала щеточка для волос, над кроватью блестело круглое изящное зеркальце, которое он возил с собой. «Скажи пожалуйста!» — фыркая в нос, поражался аскетически настроенный Абашикян, каждый раз видя, как по утрам, после бритья, умывался одеколоном чистоплотный Банников. Однако он и все остальные относились к Банникову с нескрываемым уважением: по опыту своему это был незаменимый человек в геологической партии. Говорили, что он когда-то учился в институте, но не кончил его и вот уже несколько лет простым рабочим бродил с разными геологическими партиями по Сибири в поисках удачи.

Партия рабочих зимовала в таежной деревушке, и в непогожие дни эти мучающиеся бездельем здоровые парни с утра валялись на койках, слушая рев пурги за окнами, тонкий писк ветра в щелях ставен; иногда лениво и безвкусно пили спирт, коротая скуку декабрьских вечеров.

Но раз в солнечное морозное утро в эту накуренную избу словно ворвался апрельский сквозняк: быстро вошла и остановилась на пороге техник-геолог Лида Винокурова. Она была в короткой заячьей дохе, поднятый воротник, покрытый плотным инеем, холодно сверкал. Улыбаясь, она откинула воротник от губ, зубами стянула варежки, подышала на озябшие пальцы и внимательно огляделась. Все тотчас с интересом подняли головы. Сережа Неустроев, самый молодой из рабочих, густо покраснел. Банников даже свистнул, подтянул голенища своих новых бурок, спросил с усмешкой:

— Чем обязаны вашему посещению? М-м?

— О мальчики милые! — удивленно воскликнула она. — Как у вас накурено и грязно! Споткнуться можно! Просто безобразие!

Заросшие щетиной «мальчики» переглянулись. Абашикян с оскорбленным видом приподнялся, пощупал гирю ходиков и снова лег.

— Очень остроумно, — сказал он.

— Это как же понимать? В каком это смысле, Лидочка? — недобрым, однако игривым голосом спросил Банников, поудобнее устраиваясь на койке.

Она, сунув руки в карманы, пожала плечами.

— Ведь хлев, а не комната. Опустились! Мужчины тоже! Цари природы! — И сердито засмеялась.

На лице Сивошапки ничего не отразилось. Абашикян жестко потер синюю щеку и едко-многозначительно хмыкнул. Банников с наглой улыбкой стал заталкивать окурок в горлышко бутылки, спросил лениво:

— Вот как! Значит, здесь мужского пола нет? Вы, очевидно, хотите сказать, что комната пуста?

— Именно это. — Серые насмешливые глаза Лиды на мгновение задержались на красном лице Сергея, и она тихо, твердо сказала: — Сережа… Хоть вы наведите порядок! Стыдно!..

И Сергей, не без робости взглянув на нее, внезапно послушно, торопливо встал и, будто сжавшись от ее слов, со стеснительной осторожностью взял веник и начал подметать возле коек окурки.

— Вот так! — уже весело сказала Лида. — В другой раз зайду только тогда, когда будет чисто. До свидания, мальчики.

Она ушла, безжалостно, тонко поскрипела под окном своими узенькими валенками, и после ее ухода в комнате остался неспокойный, смешанный запах мороза и свежести, заиндевевшего меха. Вое молчали, глядя на двери. Пар холода таял над полом.

— Москвичка! — с одобрительной усмешкой сказал Банников и, вопросительно скосившись на Сергея, медленно добавил: — Э, парняга, парняга, плохие твои дела, брат!.. А ведь она не к тебе приходила! Не понял?

Сергей в растерянности стоял посреди комнаты, чувствуя на себе испытующее внимание, потом бросил веник, сел на кровать, произнес сдавленным голосом:

— Ну и что ж!..

— Скажи на милость! — неопределенно воскликнул Абашикян.

Тогда Банников положил ноги на спинку кровати и, дотягиваясь крепким мускулистым телом, сказал:

— Слушай, Сержик… Крутит она тобой и так и эдак. А сама… это самое… чуешь? Щекотливая женщина!

Он так произнес «щекотливая женщина», что был ясен порочно открытый намек на их тайную близость, и Сергей вскочил, крикнул вызывающе:

— Не… не смей так говорить! Слышишь? Иначе…

— А что иначе? — Банников, зевая, поморщился. — Брось. У тебя еще слабые бицепсы, Сержик!

— А ну, — подал голос Сивошапка со своей койки. — Не тронь хлопчика, Банников! Это его личное дело!

…Однажды поздней осенью Сергею запорошило глаза пылью породы, он не мог работать. Со злым чувством бессилия стоял на склоне обрыва, слезы текли по щекам, и тут Банников, этот многоопытный, постоянно уверенный в себе парень, подойдя к нему с совком на плече, посоветовал сочувственно:

— Слушай, Сержик, что ты мучаешься? Зайди-ка к Лидии Александровне. Она незаменимая мастерица вытаскивать соринки. Тонкие женские пальчики… Абсолютно гарантировано.

Когда Сергей вошел, Лидия Александровна сидела за столом, наклонив лицо, — каштановые волосы касались щеки — и в лупу рассматривала кусочек породы. Она подняла голову, спросила с улыбкой:

— Принесли новые образцы?

Сергей сконфуженно объяснил, в чем дело.

— Ах вон что! — Она изумилась. — Ну садитесь, Сережа, так и быть. Постараюсь вам заменить врача.

Она вымыла руки, взяла кусочек ватки и, положив ладонь на его голову, негромко-ласково приказала ему:

— Смотрите на меня. Нет, не в сторону. На меня смотрите. Мне в глаза. Ну!

Он увидел перед собой ее улыбающиеся губы — они приближались к его лицу, — и эта улыбка все нежно дрожала в уголках Лидиного рта, влажно блестели белые зубы, когда она пальцами притронулась к его векам. Ему больно было смотреть на ее зубы, и он зажмурился, дернулся на стуле.