Черепашья луна

Элис Хоффман

Черепашья луна

Глава 1

Последнее серьезное преступление в городке Верити случилось в 1958 году, когда некто Платт пристрелил своего брата, не поделив с ним купленный на двоих «шевроле номад». С тех пор здесь тихо — до того тихо, что на парковках слышно, как плюхается на машины инжир, оставляя на автомобильных чехлах черные пятна и клочки тонкой кожицы. Городок Верити стоит в той части Флориды, где самая высокая влажность, и потому местный народ начинает день с кофе со льдом. На окраинах по утрам видно, как дрожит над землей тяжелый воздух, и порой чья-нибудь душа, которой не хватило сил в нем подняться, шлепается кому-нибудь на загривок и так там и виснет — легкая, как птичка колибри.

Рассказывают, будто Чарльз Верити, который основал городок, отправив на тот свет не один десяток аборигенов, потом намучился из-за этого. Долго он не мог стряхнуть с себя души убиенных им людей, и они громоздились по его хребту, от шеи до поясницы, а еще сидели на кухонной плите, и продолжалось это до тех пор, пока он наконец не догадался заманить их в сахарницу, а чтобы не выбрались, перевязал крышку прочной коричневой бечевкой. Сам Чарльз Верити думал жить вечно. Каждый вечер он пил полезный для здоровья горький чай, заваренный из коры райского дерева [1], но на берегу возле запруды, там, где потом открыли муниципальные площадки для гольфа, его сожрал аллигатор. С того дня и каждый год в день рождения Чарльза Верити школьники проходят парадом по Мейн-стрит до парковки медицинского центра, где вокруг памятного неасфальтированного пятачка в этот день ставят веревочные ограждения. Желающие могут за десять долларов схватиться там с аллигатором из папье-маше, а заодно пополнить фонд пожертвований в пользу ожоговой палаты. Фермы в окрестностях Верити, разводившие аллигаторов, продержались до начала шестидесятых. Минимум раз в год аллигаторы у кого-нибудь удирали, и тогда местная дорога, прозванная Полумесяцем, — часть которой потом вошла в федеральную трассу, — становилась непроезжей и зеленой от скользких спин на те несколько дней, пока шериф собирал отряд добровольцев, вооруженных ружьями и рыбацкими сетями. Когда был принят федеральный закон, запретивший разведение аллигаторов, жители Верити в память о прошлом назвали свою университетскую футбольную команду «Гаторы», а в ресторанах стали подавать салат «аллигатор»: шпинат, сладкий зеленый перец и авокадо с яйцом и посыпкой из зелени.

Поболтать жители Верити не прочь, но об одном они говорить не любят, особенно в присутствии посторонних, — о месяце мае, когда в городке начинают твориться всякие странности. Речь не о влажности и даже не о жаре, хотя жара тут в мае бывает такая, что порой и мужчин доводит до слез. А о том, что, когда наступает май и на Западную Мейн-стрит из океана выползают морские черепахи, принимая свет фонарей за луну, у всех в городке немного съезжает крыша. Хотя бы один парень непременно едва не врезается на своей машине в лавандовое дерево возле «Бургер-Кинга». Девицы бегут из дома, младенцы кричат всю ночь напролет, фикусы в изгородях горят, а как-то раз в телефонной будке напротив круглосуточного магазина обосновались гремучие змеи, причем не меньше полудюжины, и так там и просидели весь период кладки до начала июня.

Когда наступает месяц май, те, кто тут родился и вырос, частенько бросают в банку с колой пару таблеток аспирина, солнечные очки носят не снимая и не принимают важных решений. В мае не увольняются, не наказывают детей, не сбегают в Северную Каролину с парнем из мастерской, который только что починил тебе видеокассетник. Не суются в океан, поскольку знают, что в первую неделю мая химзавод в Семинол-Пойнт сбрасывает в воду «желтый мусор», а попросту говоря, обрезки тунцовых плавников, и возле берега всегда крутятся акулы. Последние несколько лет в Верити вдруг нахлынули приезжие, которых привлекли сюда дикий гибискус и низкая плата за съемное жилье. С тех пор тут разведенных дамочек из Нью-Йорка живет больше, чем во всем штате Флорида. Когда эти дамочки принимали решение здесь осесть, они понятия не имели, во что месяц май способен превратить их жизнь, ровно так же, как и во что хлорин, витающий в воздухе, способен превратить прическу. Теперь их болтается в городке десятка два-три, и все с зелеными волосами, все до одной пьют диетический «Доктор Пеппер», и буквально все приходят в ужас при виде комаров, которые, оказывается, вырастают во Флориде до размеров шмеля, и удивляются, если их ребенок, сойдя с деревянных мостков, проложенных по берегу в зарослях морского винограда, споткнувшись, шлепается на землю.

После полуночи, когда жара наконец спадает и по каменным плиткам пола начинают сновать бесстрашные зеленые игуаны, женщины эти не садятся плакать, а спускаются в прачечную. Добавив, как и положено, отбеливатель и кондиционер, они усаживаются возле стиральных машин, и начинаются разговоры. И тогда становится ясно, что если кому-то из детей и хорошо на новом месте, то далеко не всем. Одни малютки зовут папу во сне, мальчишки постарше до того скучают по дому, где они росли, что просыпаются в липком поту, чувствуя запах срезанной травы. Угрюмые девицы наговаривают астрономические счета за междугородние звонки, а маленькие дети захлебываются плачем при виде лифта, потому что раньше жили на ранчо.

В доме номер 27 по Лонгбоут-стрит, сразу рядом с Западной, в кондоминиуме с розовой штукатуркой, глядящем на тихий голубой залив, жил двенадцатилетний мальчишка, злющий маленький скорпион по имени Кейт Роузен, который если что и любил, так это драться. Он был до того злющий, что мог чиркнуть себе по пальцу зубчатым столовым ножом для стейка и даже не дрогнуть. Мог уронить себе кирпич на босую ногу и не заорать. На прошлой неделе он велел Лэдди Стерну, своему единственному приятелю, проколоть ему ухо швейной иголкой, так у него даже крови не было. На следующий день Кейт стащил на рынке в ювелирных рядах возле въезда со стороны бульвара серебряную серьгу в форме черепа. Он и раньше не был примерным мальчиком, но, прожив семь месяцев во Флориде, стал просто чудовищем. Его трижды исключали из школы. Он тащит всё: деньги на завтрак, бумажник учителя, колечко с зодиакальным камнем прямо с пальца у одноклассницы. Добычу он хранит в тайнике в прачечной, который он устроил, расковыряв штукатурку в стене за стиральной машиной.

Наказывать его бесполезно. Это ему по барабану. Ну запретили видеться с Лэдди Стерном за то, что они пили колу с «Кахлуа» [2], но кто проверял, выполняют они запрет или нет? Мать у Лэдди работает старшей официанткой в ресторане яхт-клуба, часто остается сверхурочно, так что Кейт является к ним домой, когда захочет. В мае он там проводит большую часть дня, и к тому времени, когда он уходит — после яростного спора, оставив Лэдди с разбитым носом, в тени уже тридцать семь градусов, хотя на Лонгбоут-стрит, по которой он шпарит на велосипеде, никакой тени нет. От банки пива и от полпачки «Мальборо», которые он курил одна за одной, его мутит, и ему трудно объезжать раздавленные черепашьи панцири. На Скутер-Пайз вдоль асфальта стоят зеленые плотные шары, коварно скрывая сточные канавы. Разговаривать с матерью ему не о чем. Обычно он или сбегает, пока она собирается на работу, или лежит в постели, дожидаясь, когда она уйдет; видеть ее он не желает, как не желает притворяться нормальным, веселым или каким там она его хотела бы видеть.

Шпарит он на велосипеде, чувствуя волны жаркого воздуха, оставляя в стороне Берег утопленников, где катаются серферы. Мчится вперед, пока в легких не начинается резь, и тогда сворачивает в парк на углу Западной Мейн-стрит и Лонгбоут, где достает сигареты и спички, которые спер у Лэдди. Терзает его не развод. Развод он вполне пережил бы. Он хотел остаться с отцом, но кто же его спрашивал? Родители сами поспорили-поспорили и приняли решение, а он вынужден теперь жить с матерью, с которой в жизни не ладил. Никогда он не забирался к ней на колени и не держал за руку. Он знает, что он трудный ребенок, это ему уже говорили. Он еще не умел ходить, когда выбрасывал одеяльце из детской кроватки, колотил по прутьям, а однажды так укусил приходящую няньку, что у той на руке остались следы. Мать может хотеть чего угодно, но сам он хочет лишь одного — вернуться туда, где от жары не покрываешься красными волдырями, где в ресторанах нет ни кукурузных лепешек, ни салата «аллигатор», зато кое у кого есть отец.