Обрезание

Бернхард Шлинк

Обрезание

I

Праздник закончился. Большинство гостей разошлись, почти со всех столов было убрано. Девушка-официантка в черном платье и белом фартуке раздвинула шторы, распахнула окна, и зал наполнился солнцем, воздухом и шумом. На Парк-авеню гудел поток машин, они останавливались через определенные промежутки времени перед светофором, пропуская спешащий и сигналящий поперечный поток, и вновь набирали скорость. Ветерок, ворвавшийся в окна, закружил плавающие клубы сигарного дыма и пылинки и унес их на улицу.

Анди хотел, чтобы Сара вернулась и они бы пошли вместе. Она ушла со своим младшим братом, чей день совершеннолетия, бар-мицву, [1] они праздновали всей семьей, оставила его наедине с дядей Аароном. Дядя Аарон был чрезвычайно мил, вся семья очень милая, и дядя Иосиф, и тетя Лия; Анди знал от Сары, что они были в Освенциме, потеряли там родителей, братьев и сестер. Его спросили, чем он занимается, как живет, откуда он, чего хочет от жизни, – все то, о чем спрашивают молодого человека, которого дочка, племянница или двоюродная сестра впервые приводит на семейный праздник. Не было трудных вопросов, дерзких замечаний, неприятных намеков. Анди ни в ком из них не заметил злорадства, что он будет чувствовать себя неловко, не так, как какой-нибудь голландец, француз или американец: на него смотрели радушно, но с благожелательным любопытством, как бы приглашали окинуть заинтересованным взглядом их семью.

Но ему было нелегко. Ведь любое неправильное слово, сказанное им, или неверный жест могли все разрушить. Можно ли доверять этому радушию? Было ли оно искренним? Ведь в любой момент все могло рухнуть. Разве у дяди Иосифа и тети Лии было недостаточно причин дать ему почувствовать при прощании, что вновь его видеть они не желают? Выбирать правильные слова и верные жесты – это требовало больших усилий. Анди не знал, что они могут воспринять как неправильное. То, что он служил в армии, а не уклонился от службы? Что у него в Германии не было друзей и знакомых среди евреев? Что все в синагоге казалось ему чужим? Что он ни разу не съездил в Израиль? Что не мог запомнить имена присутствующих?

Дядя Аарон и Анди сидели по разные стороны большого стола. Их разделяли белая скатерть в пятнах, усыпанная крошками, смятые салфетки и пустые винные бокалы. Анди крутил ножку бокала между большим и указательным пальцами, в то время как дядя Аарон рассказывал о своем путешествии по Средиземному морю. Оно длилось восемьдесят дней, как и путешествие мистера Фогга [2] вокруг света. Как и Фогг, он во время путешествия нашел себе жену. Она была из еврейской семьи, выехавшей около 1700 года из Испании в Марокко. Дядя Аарон рассказывал об этом охотно и с юмором.

Потом он посерьезнел:

– А вы знаете, где тогда, двести лет назад, жили ваши предки и чем они занимались?

– Мои… – Но Анди не успел ответить на вопрос.

– Наши были единственными в городке, кто пережил великую эпидемию чумы в тысяча семьсот десятом году. Они поженились. Он был из простой семьи, а она – дочерью раввина. Она научила его читать и писать, и он стал торговать лесом. Их сын расширил торговлю, а внук уже был крупнейшим лесоторговцем не только в округе, но и во всех польских и литовских губерниях. Вы знаете, что это значит?

– Нет.

– Это значит, что из своего леса он после великого пожара тысяча восемьсот двенадцатого года вновь отстроил синагогу, которая была больше и красивее прежней. Его сын еще расширил торговлю лесом. Пока в тысяча восемьсот восемьдесят первом году не сгорели его склады на юге, после этого он так и не смог оправиться, пришел крах его торговле, а сам он был подавлен и раздавлен. Вы знаете, что было в тысяча восемьсот восемьдесят первом году?

– Погром?

– Погром, погром. Самый большой погром века. После этого они эмигрировали. Сыновья забрали их с матерью с собой, хотя старики и не хотели уезжать. Двадцать третьего июля тысяча восемьсот восемьдесят третьего года они прибыли в Нью-Йорк.

Он замолчал.

– А что дальше?

– А что дальше? – Этот вопрос его дети тоже всегда задавали. Как было там, в той земле, где они раньше жили, как возник тот великий пожар, что написал раввин, умерший от той страшной чумы, а ведь он что-то написал, – все это их не интересовало. Но, когда он рассказывал, что семья прибыла в Нью-Йорк, тут они наседали: «А что дальше? А что дальше?» Он опять прервал рассказ и покачал головой: – Они жили в Нижнем Ист-Сайде и портняжили. Восемнадцать часов в день за пятьдесят центов, и так шесть дней, то есть три доллара за неделю. Они сэкономили достаточно, чтобы Беньямин в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году смог пойти учиться. Самуэль бросился сначала в политику и даже печатался в одной еврейской газете. Но после того, как Беньямин потерпел крах, сначала торгуя дровами, потом поношенной одеждой, и добился-таки успеха в торговле металлоломом, Самуэль вошел к нему в долю. В тысяча девятьсот семнадцатом году они продали свой бизнес по торговле металлоломом и с полученными деньгами за один сумасшедший военный год, год биржевых авантюр, сколотили целое состояние. Можете себе это представить? За один год. – целое состояние! Он не стал дожидаться ответа.

– В сентябре двадцать девятого года, за три месяца до обвала биржи, они продали все ценные бумаги. Они влюбились в двух сестричек, приехавших в двадцать четвертом году из Польши. Они так в них влюбились, что думали только о сестрах и не хотели думать о ценных бумагах.

– О, любовь побила биржу? – На какое-то мгновение Анди испугался, что его замечание прозвучало слишком дерзко.

Но дядя Аарон рассмеялся:

– Да, и на деньги, которые на пике экономического кризиса мало у кого водились, они приобрели ту фирму' по металлолому в Питсбурге, которая в семнадцатом году откупила их бизнес, еще одну фирму в Далласе и стали сразу не только счастливейшими из мужей, но еще и очень преуспевающими бизнесменами.

– Эти две вещи совместимы?

– Нет, но им было хорошо. Однако не бывает счастья без капельки горечи. У Самуэля и Ханны не было детей. Зато у Беньямина и Тирцы их было трое. Моего брата, врача, вы знаете. – Он показал на отца Сары, который сидел в кресле у окна и дремал. – Меня вы тоже знаете, но вы еще не знаете, что я в этой семье неудачник и ничего не прибавил к ее славе. С моей сестрой Ханной вы еще познакомитесь. Хотите верьте, хотите нет – но это она заправляет фирмой, она расширяет ее, а как она это делает – для меня загадка, но загадка добрая, ведь с этого мы все живем, и мой кузен Иосиф со своей Лией – они остались живы и тоже приехали сюда. Что делал ваш отец во время войны?

– Он был солдатом.

– Где?

– Сначала во Франции, потом в России, под конец в Италии, где и попал в американский плен.

– Когда Иосиф это услышит, он обязательно вас спросит, не проходил ли ваш отец через Козаровск, но я уверен, вы этого не знаете.

– Не имею ни малейшего представления. Отец рассказывал мне о войне не больше того, что я вам только что поведал.

Дядя Аарон приподнялся.

– Нам всем надо идти. Иосиф и Лия хотят в синагогу.

Анди взглянул на него с удивлением.

– Вы думаете, что четырех часов сегодня утром вполне достаточно? Да, их хватило бы и мне, и большинству остальных. Но Иосиф и Лия ходят туда значительно чаще, а сегодня у Давида бар-мицва.

– Мне понравилась…

Но Анди не мог вспомнить это еврейское слово и покраснел.

– Мне понравилась та маленькая речь, которую Давид произнес за обедом.

– Да, Давидова дераша была хороша. Как в части изложения Торы, так и после, когда он говорил о любви к музыке. И утром на богослужении он тоже хорошо читал. – Дядя Аарон смотрел прямо перед собой. – Он не должен быть потерян. Никого больше нельзя потерять.