Дядя Ник и варьете

Дядя Ник и варьете

От автора. Я весьма свободно обошелся с историей мюзик-холла, позволив себе поместить вымышленных эстрадных артистов — и даже с указанием точных дат — в реально существовавшие в тех или иных городах театры варьете. Не считая нескольких знаменитостей, чьи имена встречаются в этой книге, все остальные, так же как и персонажи, не имеющие отношения к сцене, не что иное, как плод авторской фантазии. За указанным выше исключением здесь нет портретов, написанных с натуры, в чем мне хотелось бы еще раз заверить читателя.

Пролог Джона Бойнтона Пристли

Я приехал в Уэнслидейл, чтобы побродить немного с этюдником, и остановился в деревушке под названием Аскриг. Был конец сентября, не самое лучшее время для таких прогулок — разве что очень повезет с погодой, — потому что унылый холодный дождь уже барабанил по долине. Едва приехав, я узнал, что Ричард Хернкасл, художник-акварелист, живет теперь в Аскриге, у самой дороги на Рит и Суолдейл, в доме, перестроенном из двух фермерских коттеджей, на краю деревни. Телефона у него еще не было, но в кабачке мне сказали, что он дома, так как его совсем скрючило артритом; и вот после обеда я отправился туда и к большому своему облегчению увидел сквозь дождь и мрак два длинных низких светящихся окна.

Хернкасл был мне знаком, иначе я не зашел бы к нему так запросто. В конце тридцатых годов я дважды бывал в его мастерской в Грессингтоне и оба раза покупал по нескольку акварелей с видами здешних мест. Все они хороши, а два великолепных наброска известнякового плато в Верхнем Уорфдейле, изысканные в своей цветовой неопределенности, по-моему, просто шедевры. Эти северные пейзажи — лучшее, что он создал, и за них Хернкасла можно смело поставить рядом с любым акварелистом после Джона Селла Котмена. Акварели восхищали меня, сам художник был очень приятным человеком, и теперь, не думая о том, как изменили его годы, я с удовольствием предвкушал новую встречу. По дороге я прикинул, сколько ему может быть лет, и решил, что, наверное, семьдесят с небольшим.

После довольно долгого ожидания и возни с замком дверь отворилась, и я увидел человека, которого никогда бы не принял за Хернкасла, если бы не знал точно, что это он. В пятьдесят лет он был еще красивым и статным, а теперь высох, сгорбился и оброс бородой.

— Хернкасл, — произнес я, — я Пристли. Помните такого?

— Ну конечно! Заходите, заходите.

Я снял плащ и рассказал ему, как попал в Аскриг и как узнал, что он живет в этом доме; потом мы пошли по коридору и очутились в длинной низкой комнате, полной картин, гравюр и книг; мы расположились перед огнем.

— Сейчас я сам себе хозяин, — сказал он. — Жена в Лондоне у нашей замужней дочери, а женщина, которая мне готовит и убирает, в пять уходит домой. Этот чертов артрит здорово меня скрутил. Ползаю тут, как девяностолетний.

— А как работается?

— Да знаете, по-разному. Иногда понимаешь, что делаешь, иногда — нет. Тогда со мной трудно жить под одной крышей и лучше всего оставить меня в покое. — Он усмехнулся, и я вдруг заметил то, о чем следовало бы помнить — его необыкновенно синие глаза, не голубые, как у людей северогерманского или скандинавского типа, но глубокие как лазурь. Мне пришло в голову, — и это существенно для дальнейшего, — что в молодости он был очень хорош собой.

Следующие полчаса мы потягивали виски, курили трубки и, по-стариковски кряхтя, рассказывали друг другу о том, над чем мы работаем или пытаемся работать. Попутно выяснилось, что один мой знакомый издатель готовит книгу о его творчестве; помимо дюжины больших цветных репродукций в ней предполагалось поместить три-четыре десятка черно-белых, а какой-то молодой человек, мне неизвестный, дописывал для нее критико-биографический очерк. Но, как водится, требовалось еще и хвалебное предисловие, и Хернкасл с издателем уже размышляли о том, нельзя ли попросить меня написать его.

— Знаете, Джей-Би, — сказал он, похохатывая, как типичный йоркширец, чтобы скрыть смущение, — раз уж вы забрели ко мне, я вас не выпущу, пока вы не согласитесь. Как вам нравится такая постановка вопроса, а?

— Я с удовольствием напишу это предисловие. Я давно ждал случая высказать публично свое отношение к вашему творчеству. Так что — договорились. А кстати, сами-то вы тоже что-то пишете? — Я указал на длинный рабочий стол. Там лежали блокноты, записные книжки, какие-то листочки и стоял магнитофон с грудой пленок.

Он смущенно откашлялся, но ничего не ответил, и я уже собирался перевести разговор на другую тему, как вдруг он спросил:

— Вы думаете, я всегда был художником?

— Нет, я так не думаю, — медленно сказал я, пытаясь припомнить. — По-моему, перед первой мировой войной вы были клерком на шерстяной фабрике, как и я. Кажется, вы что-то такое рассказывали в Грессингтоне.

Он усмехнулся и ткнул трубкой в мою сторону.

— Был некоторое время. Работал в конторе компании «Вест Браддерсфорд Спиннерс». Но после этого и до того, как я попал на войну, я выступал в варьете…

— Господи помилуй!

— Я так и знал, что вы будете поражены. И тем не менее. Я исколесил всю Англию. Вот о чем эта писанина. Вы замечали, как с годами прошлое возвращается к вам, словно вы не уходите от него все дальше и дальше, а наоборот, приближаетесь? — Он заметно волновался.

— Да, замечал, хоть это случается не со всеми…

— Верно, верно. Ах, как я рад от вас это слышать! Сказать по правде, я уж начал подумывать, что слегка спятил. Вот моя жена, например, — с ней такого не бывает. Кажется, им, женщинам, это более свойственно, а для нее прошлое мертво, и с ним покончено, если не считать каких-то там романтически-сентиментальных штучек. С ней не бывает, как со мной, когда вдруг ощущаешь вкус и запах прошлого. Так вот, последние два года я без конца вспоминаю о том времени, когда был в варьете, и жена сказала, чтобы я все это записал, а если не могу писать, то наговорил бы на пленку. Вот этим я и занимаюсь.

— И как, получается?

— Готов все бросить к черту. Все перепуталось, перемешалось. Взялся, а самому не под силу. Иногда воспоминания идут чередой, одно за другим — даже удивительно, — но потом я теряю нить и приходится затыкать дыры чем попало. — Медленно, трясущимися руками он начал подкладывать поленья в огонь, пользуясь возможностью говорить, не глядя на меня. — Знаете, раз уж из-за этого дождя придется сидеть дома, — а я чувствую, что так и будет, может, вы, ну… просто чтобы убить время, почитаете, что я там накропал, и послушаете, что наговорил в магнитофон. Это не слишком обременительная просьба?

Я успокоил его. День за днем долина была скрыта от нас стеной дождя. Я прослушивал пленки и отсылал их стенографистке, я читал написанное им, в том числе и отрывочные заметки, о которых я подробно расспрашивал, делая на ходу собственные записи. Четыре дня с утра до вечера мы заполняли пробелы в его повествовании. В результате получилась книга. Это рассказ Ричарда Хернкасла, а не мой. И если в нем порой встречаются места, в которых больше от меня, чем от него, то это потому, что какие-то эпизоды ему никак не удавались и мне приходилось рассказывать за него; но во всех случаях он соглашался с моим окончательным вариантом. Мы, конечно, переписывались какое-то время после моего отъезда из Аскрига. К счастью, несмотря на некоторые не слишком существенные различия, наши характеры и взгляды во многом совпадают. Я должен был собрать воедино и передать читателям беспорядочную массу впечатлений полувековой давности, превратив все это в добротное автобиографическое повествование. Должен признаться, что кое-что все-таки написано не им, а мною: в одних случаях я перекидывал мосты через провалы в материале, в других — пытался найти и выделить главное; но повторяю, это не мой рассказ, а его, — рассказ от первого лица о раннем периоде жизни Ричарда Хернкасла, ныне кавалера ордена Британской империи 2-й степени, члена Королевской академии художеств, члена Королевского общества акварелистов, художника-акварелиста, бывшего в то время помощником иллюзиониста на сцене варьете.