Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции (СИ)

Роман Солнцев

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

16.

17.

18.

19.

20.

21.

22.

23.

24.

25.

26.

27.

28.

29.

Роман Солнцев

Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Повесть

Евг. Попову

…Попытался написать я об оковах сердца моего – и разбил их с ожесточением, как древние – младенцев о камень… Слово Даниила Заточника

Осень

1.

“Я прожил пустую и бессмысленную жизнь. Пустую, как эта бутылка.

Бессмысленную, как Сизифов… труп. Именно труп! Зачем существую? Я же не бабочка, которая счастливо порхает, не ведая, что с первым темным дыханием ночи замертво упадет?!.”

“Опять эти речи! У тебя есть ученики!”

“Что такое ученики? Пышные, юные облака над деревом. Может быть, листья мои и породили влагу, которая вошла в эти облака, а может быть, эти облака всосали влагу из болота, где слепнут и глохнут от омерзения даже лягушки…”

“Ну ты златоуст!”

“Бери выше!”

“Если острить, как ты, – златолысина. Погоди! Давай серьезно. Вот я зачем живу? Сын наш погиб. Другого уже не будет. Я для этого стара.

Да и если бы сумела, не хотела бы… для озверевшего мира… опять убьют”.

“Не надо!”

“Что ты хочешь сказать?!”

“„Не надо, не надо, не надо, друзья. Гренада, Гренада, Гренада моя!”

У тебя есть работа. Ты умеешь упросить молодежь читать хорошие книги”.

“Они обманывают! Я приклеиваю волосинки с головы к торцам книг – и они возвращаются неразорванные. Я скоро тоже облысею – библиотека большая”.

“Пусть хоть в руках подержат, сидя перед экраном. Придет время – раскроют. А мои ученики хуже: бегут из России, выдергивая босые ноги из сапог…”

“Но ты же рад успехам своего лауреата?”

“Пленный русский солдат, хоть взорви он пол-Берлина, не оправдал бы генерала Власова…”

“О, Валентин Петрович впадает в демагогию. Тебе пора записываться в компатриоты”.

“Секунду! Как перевести слово „компатриот” в ребус? Рисуем компас, вычеркиваем „с”. Дальше цифра три. Рисуем кота, убираем „к”…”

“А если там кошка? Опомнись, милый…”

“Действительно, кошка в темной комнате приятней. Спасибо, Машенька.

Не бойся, я Дубровский. Я проснулся. Я вернулся к нашей замечательной капиталистической, мистической, фантастической действительности”.

Вечные эти их споры вполголоса, а бывает, и молча, про себя…

2.

– Может, не пойдешь?

Они стояли в сумерках. Случаются странные ощущения, которые связывают времена. Нет, не симптом “дежа вю”, когда кажется: это с вами уже было… наоборот, он знал: будет именно здесь, в вечернем полумраке, стоять и раздумывать: идти к незнакомым, сильным людям мира сего или нет. Но, как в прозрениях своих не ведал, решится или нет, так и сейчас, казалось, плыл по течению… будь что будет.

Да если и заглянет, продавать душу свою бессмертную не намерен ни за какие пряники. Слишком мало осталось времени для жизни.

– Передумаешь? – Они замерли, как тени среди теней, в ранних осенних сумерках, Углев с полотенцем под мышкой и его жена. В молоденьком сосняке, очень частом и тесном, как во сне, и высоком-высоком, наполовину высохшем из-за недостатка света и места, пахло смолой и паутиной, под ногами потрескивали упавшие сучки и шишки. Но снега еще не было. На северо-западе, за горой коттеджей, меж черных стволов, дотлевал закат, а на юге, за рекой, упавшей на дно лога, горы и облака сияли малиновым отраженным светом. Можно было подумать, что на дворе август. В Сибири иногда случается такая странная затяжная осень. Что-то нам зима сулит…

– Может быть, не пойдешь? – снова спросила жена. Зачем повторяется?

Вечно играет в некий театр, руки на груди сложила, хотя для маленькой женщины это смешная поза. Ермолова ты моя.

– Да ладно. Соседи. – И, все еще не решившись, он закурил сигарету.

– Опять куришь! – Он не ответил. – Только не лезь в жар, не доказывай.

Если она имеет в виду споры этих молодых людей, он так и так не полезет, вряд ли это интересно. А что касается парной, и доказывать нечего – что ему, недавнему моржу, стоградусные прогревы? Валентин

Петрович и стоял-то сейчас в лесу босой, с подвернутыми штанинами трико, в майке.

– И что-о ему от тебя надо? – Снова, при всем своем уме, говорит никчемные фразы. Да еще тянет гласные, Ермолкина ты моя. – Наверное, что-то же на-адо?

Раздраженно морщась, он отстрелил под ноги, как в детстве, окурок, потом опомнился: вдруг загорится?.. – голой пяткой ввинтил его в почву, продрав хвойную подстилку.

– Хотя, коне-ечно… – продолжала она. – Изве-естный в городе человек.

– И он известный. Перестань.

Жена оглянулась.

– В темных кругах. Рынки, магазины.

– Азеры ничего, а если наш на базаре, так и?.. – Он недоговорил, но было ясно, что здесь должны бы последовать пресловутые слова:

“бандит”, “мафи”.

Жена поправила руки на груди, хотела что-то добавить, но, молодец, промолчала. Шла бы уж домой.

Они стояли, глядя неприязненно и все же с интересом, как неподалеку к высокой фигуристой, как торт, ограде из ярко-красного

“кремлевского” кирпича подкатил, мурлыкая мотором и щедро светя фарами, вслед за новенькой синей, как слива, “хондой”, черный

“мерседес”. Ворота Углевых располагаются в конце тупичка, где машины гостей как раз и могут развернуться. А сама дачка Углевых, деревянная, в один этаж, на бетонном цоколе, мерцает среди наступающей ночи, простреленная лучами заката, как будто из янтаря или – из чего делают свечи – из стеарина. Впрочем, вскоре охрана включит все свои четыре прожектора на мачтах, и дача засияет еще ярче. Вокруг сгустится тьма, а здесь, между двумя огромными коттеджами в три этажа, зажавшими домик Углевых, возникнет, как на театральной сцене, свой замкнутый мир с поленницей, собачьей конурой и дощатым туалетом. За пределами же освещенного пространства, в черном окружающем леске будут время от времени возникать молчаливые парни с автоматами и карабинами, порой донесется рык овчарок по имени Джек и Роза.

– Сиди дома, – Углев кивнул, давая знать, что уходит.

– Да уж… – тихо засмеялась она. У нее красивые беленькие зубы и глаза – в сумерках божественные, всевидящие и все понимающие. – Еще не разберутся и застрелят.

Конечно, новоявленные соседи создали много жутковатых неудобств, да что же поделаешь.

– Нас все запомнили, – бранчливо успокоил Углев жену, хотя и ему не следовало повторять очевидные слова. – Но лучше сиди дома… скоро буду… чаю завари…

Мария Вадимовна заперла жидкие воротца, сколоченные из остатков штакетника, просунув проволоку в щели и завертев концы. А муж побрел вдоль высокой каменной стены на сходку соседей.

3.

– Зачем тебе это надо? – спрашивала другая жена другого мужа. Она была одета как знатная молодая дама, собравшаяся на бал: в мерцающем вечернем платье с вырезом, с украшениями в ушах и на шее (что там поблескивает зелененькое, господа?.. уж не изумруды ли?..).

Татьяна и в самом деле уезжала сейчас в театр. Сегодня у мужа банный день, мальчишник, и она давала ему последние наставления.

Коротко остриженный, в распахнутом махровом халате, в красных плавках с молодцевато выпирающими гениталиями, в тапочках, он стоял, широко улыбаясь. Игорь Ченцов научился так улыбаться еще в деревенском детстве, увидев в кино, как держится истинный герой под ударами судьбы.