Билек

Ярослав Ивашкевич

Билек

Погожим июльским днем пан Игнаций отправился в Лодыжин к ветеринару. Войтек со спортбазы «Отдых в седле», примыкающей к саду пана Игнация, запряг Билека в старую-престарую бричку, знававшую лучшие времена; она тарахтела, постукивала, как колотушка ночного сторожа, рассохлась от старости, но легче от этого не стала. И как с самого начала была тяжелая на ходу, такой и осталась, и Билек с трудом тащил ее, в особенности поначалу, когда выехали из Кукулки. Игнаций с грустью поглядывал на торчащие мослаки своей лошади, и у него не хватало решимости погонять ее; лишь слегка подстегивая ее одной вожжой, он приговаривал: «Но, но!»

Утро было чудесное и не очень жаркое. Небо глубокое, синее, как в августе. Со стороны Варшавы время от времени приплывало легкое облачко; гонимое ветром там, в вышине, оно катилось, точно мячик.

Молодая зелень была густого, теплого оттенка. «У дедушки это, пожалуй, получилось бы, — подумал пан Иг-наций, — хотя зеленое ему как раз хуже удавалось». То слишком ярко выйдет, то слишком бледно, то чернотой отливало, то желтизной. «Зеленое трудно передать на полотне», — решил про себя Игнаций, глядя на ярко-зеленые дубы, уцелевшие кое-где в садах от прежних здешних лесов.

Дорогу эту он знал хорошо, еще со времен своей молодости, и, хотя с тех пор она сильно изменилась, для него перемены не были разительны: они все совершались на его глазах. Когда-то ее покрывал толстый слой пыли, легкой, летучей, как пепел, а в ненастье — непролазная грязь; потом середину дороги замостили булыжником, и, бывало, всю душу вытрясет, если повозка не на резиновом ходу. Потом эту полоску заасфальтировали, но асфальт крошился, образовались дыры, выбоины, и предпочтительней было ехать обочиной, но мягкому грунту.

Теперь дорога была широкая, прямая (ради этого кое-где пришлось даже передвинуть заборы), отчего, по мнению пана Игнация, она утратила прежнюю живописность, но по обеим ее сторонам так пышно разрослись сады, деревья вытянулись в вышину, кусты цвели — что она стала еще краше. Правда, не все домики вдоль дороги радовали глаз, по жасмин и сирень скрывали облупившиеся стены, и об эту теплую пору, когда кругом все зеленело, звенело от птичьего щебета, они словно лучились светом и безмятежностью.

Над дорогой всегда носилось множество ласточек. И хотя они и сейчас летали с дивной своей быстротой, пану Игнацию показалось, будто они потолстели, раздулись, точно лягушки, и ему отчего-то пришло в голову: а может, теперь ласточки зимуют подо льдом в здешних озерах и прудах.

Игнаций был несколько озадачен тем, что Билек не радуется погожему летнему дню и ступает как бы нехотя. Здоровье единственной лошади беспокоило его, хотя он понимал: иначе быть не может. Ведь Билек очень стар.

Городок неожиданно восхитил Игнация, словно он увидел его впервые, но восхитительным было как раз то, что он был таким, как обычно. Пустынные улицы, около сельмага больше подвод, чем машин; как и над дорогой, рассекая воздух, носились ласточки, хромой пес, которого он знал уже много лет, яростно облаял лошадь и бричку, две бабы переругивались на опустелом школьном дворе. Какая-то женщина с воинственной миной выскочила из-за забора, сжимая в руке палку. «Погоди, я тебе задам!» — кричала она. Все посмотрели, на кого это она грозит палкой, и увидели белую дворнягу с подпалинами, удиравшую, поджав хвост. В чем провинился пес, Игнаций так и не узнал.

Величественный костел в стиле ампир с овальными окнами покоился в тени лип. Напротив заброшенная корчма с вывеской на воротах, гласившей, что это памятник архитектуры, зияла пустыми глазницами окон и распахнутой настежь дверью в запакощенные, замусоренные сени.

В садах стояли яблони, усыпанные плодами. И пан Игнаций с удовлетворением отметил, что в этом году будет урожай яблок. Откуда-то издалека, как в добрые старые времена, донеслось кудахтанье курицы. А ее товарка в поисках зерна как ни в чем не бывало разгуливала но шоссе. Кое-где зацветали мальвы, розовели ажурные космеи.

Прозрачный, легкий воздух легко, точно играючи, перемещал по небу перистые облака.

Игнацию пришлось тащиться через весь город. На другом конце его он свернул в боковую уличку, в начале которой виднелись ворота, а на них — вывеска: «Ветеринарная лечебница».

За воротами был небольшой опрятный дворик. По одну его сторону под липами стоял дом ветеринара; липы уже отцвели и распространяли запах подгоревшей медовой коврижки. Напротив дома помещалось строение, напоминавшее ригу с огромными, выбеленными известью воротами. Они были так велики, словно предназначались для слонов или мамонтов, а не для смиренных наших буренок и низкорослых лошадей местной породы.

Они въехали в ворота, запертые обычно на большой висячий замок. Сразу же за воротами была площадка, подобие платформы, которая служила одновременно весами. Молодой парень выпряг Билека. Вышел ветеринар.

Билек — тощий, кожа да кости — стоял на платформе, понуря голову и принюхиваясь к рассыпанному на весах овсу.

Ветеринар равнодушно посмотрел па лошадь.

— Усыпить хотите? — спросил он Игнация.

— Боже упаси! Я хочу, чтобы вы его осмотрели.

— Да я и так вижу. Еле-еле душа в теле.

— Доктор, пожалуйста, осмотрите его. Он совсем ничего не ест.

Ветеринар ухватил Билека за храп и сунул руку ему в пасть.

— А чем вы его кормите? — спросил он.

— Овсом, ячменем. Чем придется.

— Да что вы! Разве вы сами не видите? Ему жевать нечем — у него зубов нет. И десны распухли.

— Я так и думал, — миролюбиво сказал Игнаций.

— Ему отруби надо давать. Болтушку из муки. Ветеринар поднес к конской морде раскрытую ладонь.

Билек прикоснулся к ней бархатистыми губами, словно искал чего-то.

— Нет у меня ничего, — сказал ветеринар.

Билек с шумом выдохнул воздух в пустую ладонь ветеринара.

— Давно он у вас?

— Почти двадцать лет, — сказал Игнаций, — Привязался я к нему.

— Он недолго протянет, — произнес ветеринар.

— Красавец был конь. — Игнаций вздохнул.

— Были когда-то и мы рысаками, — засмеялся ветеринар.

Глядя теперь на Билека, не верилось, что он был красив в молодости. Сивый, в гречку, со спутанной гривой, клочьями свисавшей на лоб. Ветеринар сочувственно похлопал его по выступающему храпу. А Билек раздувал бело-серые бархатистые ноздри, — принимая во внимание его возраст, это было трогательное зрелище; Игнацию захотелось похвалить свою лошадь.

— Посмотрите, какие бабки! — сказал он.

— Как у барышни, — пошутил ветеринар. — Небось еще ваш почтенный дедушка его рисовал.

— Лошадей-то он рисовал, да только не Билека.

— У вас еще есть его картины? — поинтересовался ветеринар.

— Одна. Но какая!..

Билек повеселел, когда на него надели сбрую. И в обратный путь шел резвей.

— Глупый, думал, я тебя на смерть веду. — Игнаций засмеялся. — Отруби будешь есть или болтушку. Овес уж не для тебя.

Когда он распряг Билека, тот лениво поплелся к колодцу. Напился из колоды, долго, со свистом втягивая воду бархатистыми губами.

У них с Билеком с давних пор была одна игра. Но Игнаций давно уже никуда на нем не ездил и думал — Билек забыл ее. Оказывается, нет. Все было по-прежнему.

Игнаций остановился в воротах конюшни. Когда-то конюшня была знатная, а сейчас крыша прохудилась, остался всего один денник — теперешняя резиденция Билека.

Итак, Игнаций стоял в воротах конюшни, спиной к дому, а Билек, тяжело ступая, медленно двинулся от колодца к конюшне. Подойдя сзади, легонько ткнул хозяина мордой в спину, отодвинул с дороги и замер выжидательно у пустых яслей.

— Погоди, погоди, — бормотал Игнаций. — Сейчас чего-нибудь помягче принесу. Бедняга, жевать тебе печем.

Игнаций. как это бывает с одинокими людьми, иногда подолгу оживленно разговаривал, даже спорил сам с собой.