Траурный марш по селенью Ранкас

Мануэль Скорса

Траурный марш по селенью Ранкас

Баллада о том, что случилось за десять лет, предшествовавших основанию второго кладбища в Чинче

Глава первая,

из которой проницательный читатель узнает о некой прославленной монете

На том же углу городской площади, где с течением времени возникли штурмовые отряды, чтоб было для кого основывать второе кладбище, – на том же углу под вечер из влажного сентябрьского воздуха появился Черный Костюм. В Костюме этом, о шести пуговицах, особенно хорош был жилет, пересеченный золотой цепочкой с настоящими швейцарскими часами. Как всегда в этот час – вот уже тридцать лет, – Костюм начинал свою шестидесятиминутную прогулку.

Около семи в промозглых сумерках Черный Костюм остановился, взглянул на часы и направился к трехэтажному дому. Когда левая его нога висела в воздухе, а правая стояла на второй из ступенек, отделявших площадь от передней, бронзовая монета выпала из левого кармана брюк и скатилась, позвякивая, на первую ступеньку. Дон Эрон де лос Риос, местный алькальд, который как раз собрался почтительно снять шляпу, крикнул: «Дон Пако, у вас монетка упала!»

Черный Костюм не обернулся.

Алькальд Янауанки, лавочники и мальчишки подошли поближе. Монета сверкала золотом в последних солнечных лучах. С суровостью, не подобающей вечернему часу, алькальд воззрился на нее, поднял палец и сказал: «Не трогать!» Весть разнеслась мгновенно. Все жители города Янауанка вздрагивали, услышав, что дон Франсиско Монтенегро, судья первой инстанции, потерял монету в один соль.

Любители происшествий, влюбленные пары и пьяницы вышли из ранних сумерек, чтобы на нее полюбоваться. «Монета самого дона Франсиско!» – в упоении шептали они. Наутро, спозаранку, местные торговцы робко осмотрели ее, приговаривая: «Монета дона Франсиско!» Помня строгий наказ директора («По вашему неразумию родители ваши могут попасть в тюрьму!»), школьники восхищались ею в полдень, когда она лежала в солнечных лучах на бледных эвкалиптовых листьях. Часа в четыре восьмилетний мальчишка решился тронуть ее прутиком; на этом и завершилась дерзость янауанкцев.

Никто не коснулся ее ни разу целых двенадцать месяцев.

Волнение первых недель улеглось, город привык к монете. Торговцы – передовой отряд стражи – зорко следили за любопытными: последний попрошайка знал, что, взявши монету, на которую теоретически можно купить пять галет или несколько персиков, он обрекает себя на тюрьму в самом лучшем случае. Но смотреть на нее ходили. Жители привыкли гулять мимо нее. Влюбленные встречались там, где сверкал маленький диск.

О том, что на площади лежит монета, удостоверяющая честность гордой Янауанки, не знал лишь один человек – сам судья.

Каждый день, когда смеркалось, он обходил площадь ровно двадцать раз. Каждый день проделывал он снова и снова двести пятьдесят шесть шагов, обходя пыльный прямоугольник. В четыре часа тут кишит народ, и в пять народу немало, а в шесть нет никого. Никто не запрещает гулять в шесть, но гуляющие то ли устали, то ли ужинают, а сюда не идут. В пять часов над решеткой балкона, украшающего трехэтажный дом, где окна, словно туманом, плотно закрыты занавесками, появляются плечи и голова крепкого, даже толстого человека с желтым лицом почти без губ. Ровно шестьдесят минут он неподвижно смотрит выпуклыми глазками на умирающее солнце. Что он видит? Считает ли он свои богатства и стада? Обдумывает ли суровые приговоры? Посещает врагов? Кто его знает! На пятидесятой минуте он разрешает себе взглянуть правым глазом на часы, спускается вниз, выходит, из парадных дверей и важно вступает на площадь. Она уже пуста. Даже собаки знают, что от шести до семи лаять нельзя.

Через девяносто семь дней после того, как у дона Франсиско выпала монета, кабачок Глисерио Сиснероса изрыгнул несколько пьяных. По злому наущению, зеленого змия некий Энкарнасьон Лопес предложил завладеть легендарной монетой. Пьяные направились к площади. Было десять часов. Чертыхаясь сквозь зубы, Энкарнасьон осветил монету фонариком. Пьяные послушно вторили его движениям. Он поднял монету, погрел на ладони, положил в карман и растворился в лунном свете.

Проспавшись, он увидел застывшее, словно гипс, лицо жены и понял, как велик ее гнев. Когда он, бледный, как свеча, которую его жена ставила перед чудотворным распятием, добирался до площади, все поспешно закрывали двери. И, лишь поняв, что сам он, словно в забытьи, положил монету на первую ступеньку, он пришел в себя.

Зима, ливни, весна, осенние бури и холод поочередно наступали на монету. Округа, где главным занятием был угон скота, покрылась глянцем непредвиденной честности. Все знали, что на главной площади лежит обыкновенная монета с хинным деревом, ламой, рогом изобилия, гербом республики с одной стороны и нравственным назиданием Государственного банка – с другой. И никто ее не трогал. Внезапный расцвет добронравия разбудил гордость старожилов. Каждый день они спрашивали школьников: «А как там монета?», и те отвечали: «Лежит». – «Никто не тронул?» – «Три погонщика на нее смотрели». Тогда старики поднимали палец и сурово и торжественно говорили: «Как же иначе! Честным людям замки не нужны».

Слава монеты пешком и верхом добралась до окрестных селений. Опасаясь, как бы чья неосторожность не навлекла на селян неисчислимые беды, представители властей оповестили каждый дом, что на главной площади Янауанки лежит неприкосновенная монета. Беда, если какой-нибудь сукин сын, приехавший в город за спичками, обнаружит ее! День святой Розы Лимской, годовщина битвы при Аякучо, день поминовения усопших, сочельник, рождество, день невинноубиенных младенцев, Новый год, крещенье, масленица, великопостная среда, пасха и снова годовщина независимости пролетели над монетой. Никто ее не тронул. Не успевали иноземцы вступить в город, как мальчишки им кричали: «Монетку не трогайте!» Те иронически усмехались, но мрачные лица лавочников наставляли их на правый путь. Один коммивояжер, похвалявшийся доверием оптовых торговцев в Уанкайо (заметим, что больше он никогда не получал здесь заказов), спросил с улыбочкой: «Как там ваша монетка?» Консаграсьон Мехорада ответил ему: «Вы тут не живете, дело не ваше». «Я всюду живу», – отвечал неугомонный чужеземец и двинулся к монете. Консаграсьон, двухметровый верзила, преградил ему путь. «Только тронь!» – загремел он. Противник его застыл на месте. Консаграсьон, человек очень робкий, застенчиво удалился. На углу алькальд похвалил его: «Да, закон есть закон!» В тот же вечер все знали, что Консаграсьон, который раньше славился лишь тем, что выпивал не отрываясь бутылку водки, спас их город. На этом углу ему привалила удача. Не успело рассвести, как все лавочники, гордые тем, что местный осадил чужака, наняли его грузить товары по сто солей в месяц.