Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Ноэль Шатле

Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи

ДАМА В СИНЕМ

Перевод А. Васильковой

Соланж идет по улице. Ее увлекает течением, ее уносит сплошной человеческий поток. Торопиться ей некуда, совершенно незачем подстраиваться под общий ритм, но она это делает. Так надо. Так было всегда.

Впереди, на одном из Больших Бульваров, течение замедлилось. Что-то там мешает потоку литься дальше. Люди нетерпеливо переминаются с ноги на ногу. Нарушены естественный порядок и темп. Никому не нравится в этот час менять маршрут или скорость из-за какого-то препятствия, какой-то помехи.

Соланж вслед за другими добирается до этого препятствия. Вот неожиданность: перед ней старая дама.

Неужели такой ничтожной соломинке удалось преградить путь потоку и посеять панику?

Соланж приостанавливается. Другие обгоняют ее, раздраженно оглядываются на нарушительницу свободы течения, затем ускоряют шаг, им непременно надо вернуться в общий поток, подстроиться под общий темп, слиться в едином порыве — можно подумать, они сговорились, можно подумать, все стремятся к единой цели.

Соланж в нерешительности. Она замедляет шаг. Нельзя сказать, чтобы она сделала это намеренно. Скорее, поддалась безотчетному желанию. Безотчетное желание внезапно заставило ее подладиться под ритм старой дамы, которая невозмутимо движется рядом с ней, аккуратно переставляя ноги, старательно отмеряя и выверяя каждое прикосновение ступни к асфальту. Тело плавно покачивается, голова чуть наклонена, словно дама прислушивается к мерному шуршанию, с которым ее темно-синее шелковое платье трется о светлые хлопчатобумажные чулки. Белые волосы, свернутые в низко опущенный узел, прикрыты голубой шляпкой, нитяные перчатки подобраны в тон плетеной кожаной сумочке — элегантный наряд для прогулки продуман самым тщательным образом.

Старая дама в синем идет спокойно — своеобразное достоинство удерживает ее от спешки, помогает равнодушно воспринимать окружающую суету. Она явно, подчеркнуто прогуливается, пока другие несутся сломя голову, но никому не навязывает своего темпа.

Вот и Соланж постепенно переняла ее манеру двигаться: походка стала менее размашистой, обрела собственный плавный ритм. Теперь каждый шаг доставлял совершенно другие ощущения. Неспешно ступая, она успевала его распробовать.

И, двигаясь дальше по улице, Соланж довольно долго семенила, попадая точно в такт шагов удивительной дамы, гулявшей без всякого дела. Она наслаждалась этой медлительностью, приучала себя к ней.

Но все же в конце концов Соланж оказалась на своем перекрестке, здесь ей надо было сворачивать. Ничего не поделаешь, придется расстаться со старой дамой. Она приостановилась, не зная, на что решиться. Может быть, тайная спутница почувствовала ее колебания? Как бы там ни было, старая дама впервые повернулась к ней.

Короткий, почти неуловимый взгляд, которым она окинула Соланж, напоминал улыбку, а в улыбке сквозило одобрение. Но к чему оно относилось?

Соланж безотчетно улыбнулась в ответ. Тоже что-то одобрила. Вот только — что?

Потом набрала в грудь побольше воздуха и свернула за угол. Ну вот, дело сделано.

Соланж идет, аккуратно переставляя ноги, старательно отмеряя и выверяя каждое прикосновение ступни к асфальту. Тело плавно покачивается, голова чуть наклонена, словно она…

~~~

Будильник прозвонил, как положено, в семь часов, но Соланж продолжала безмятежно спать. И, проснувшись намного позже обычного, позволила себе роскошь заварить второй чайник: как правило, она делала это только по воскресеньям, предаваясь занятию, которое сама называла «внутренним омовением», своеобразным упражнением, помогавшим ей навести порядок в собственных мыслях и очистить совесть.

Сегодня во время душевной уборки первым делом, вне всякого сомнения, следовало заняться вчерашней встречей. Она заслуживала особого внимания.

Может быть, Соланж должна была поинтересоваться тем, каким образом и почему что-то изменилось, стоило ей сказать «да» старой Даме в синем?

Тем не менее, как ни странно, именно это «да» Соланж совершенно не хотелось обдумывать: словно достаточно было только ощутить это согласие, словно ее «да» было из числа тех вещей, которые не обсуждаются, поскольку совершенно очевидны.

Нет, если сейчас ее мысли и были чем-то заняты, то, скорее, отношениями с дочерью, с Дельфиной. Был как раз вторник, а по вторникам у них было заведено ужинать вдвоем в ресторане «У Пьера» на улице Вожирар.

Дельфине только что исполнился двадцать один год, и она уже несколько месяцев жила отдельно в крохотной студии, которую смогла снять благодаря отцовской поддержке и где непрерывной чередой сменялись ее любовники.

Ужины по вторникам давали возможность подсчитать преимущества и недостатки такого изобилия мужчин, и традиционные взгляды Соланж ничему не мешали, тем более что держалась она скорее как старшая сестра, чем как мать, была сообщницей, а не щедрой на выговоры строгой наставницей. Дело в том, что после развода, став независимой и осознав, насколько трудно в отношениях с мужчинами удерживаться на грани между благоразумием и безрассудством, Соланж почувствовала себя не менее растерянной, чем дочь.

А вот сегодня утром Соланж поняла, что способна на большее, чем оставаться простой сообщницей. Какое-то новое чувство подсказывало ей, что, может быть, лучше помогать Дельфине, отойдя чуть подальше, с большего расстояния, может быть, лучше посмотреть на дочь с другой точки зрения, что ли. Как полагается матери? Нет, еще лучше: за пределами этого. Это «запредельное» не имело названия — во всяком случае, пока не имело, — но именно с такой позиции следовало отныне давать советы Дельфине. Да, да, она совершенно в этом уверена.

Перебирая в голове непривычные для себя мысли, Соланж не спеша искала в платяном шкафу подходящую одежду. В ее гардеробе преобладал красный цвет, который так замечательно подчеркивал черные как смоль волосы, щедро рассыпанные по плечам и неизменно вызывавшие восторг у мужчин и зависть у женщин. Платья она носила по большей части коротенькие и облегающие, брюки в обтяжку, — словом, это были несколько вызывающие наряды особы пятидесяти двух лет, сознающей, насколько она красива, и не упускающей случая напомнить об этом окружающим.

Соланж в растерянности перебирала свой женский арсенал. Сегодня ей хотелось бы надеть что-то более спокойное, хотелось бы не слишком привлекать к себе внимание. И вдруг она обнаружила прикрытый полотняным чехлом жемчужно-серый костюм с плиссированной, чуть старомодной юбкой. Вот-вот, именно то, что надо!.. А когда, собственно, он у нее появился, этот костюм? Ткань, между прочим, очень хорошая… Нет, невозможно вспомнить, откуда он вообще взялся, но он ей шел, он ей очень шел, и сидел отлично…

Соланж, так ни разу и не глянув на часы, вышла из дома чуть ли не в полдень. Улица выглядела совсем не так, как всегда: почти вся утренняя толпа уже приступила к работе, и теперь пространством завладели домохозяйки, малолетние дети и — как раз их-то и было больше всего — те, кого раньше называли пенсионерами и кому теперь дали странное определение — «третий возраст», нечто научное и казенное одновременно.

Сегодня утром Соланж едва узнавала улицу, по которой каждый день пробегала в течение стольких лет. Обычно она неслась по тротуару торпедой, так что прохожие, казалось, валились подрубленными деревьями справа и слева от нее. Обычно она двигалась так стремительно, что витрины мелькали, словно пейзажи в окнах мчащегося на полном ходу поезда, ничего не разглядишь. Она завладевала улицей, брала ее штурмом, заставляла покориться. Она втыкала высоченные острые каблуки в мякоть асфальта и, вырвавшись, летела дальше — к неотложным, спешным делам, время поджимает.

Да, но «обычно» — это было вчера. Сегодня все совсем по-другому.