Странники в ночи

Марк Ламброн

Странники в ночи

…

Никогда не знаешь, что может случиться, если живешь с американкой. Весной 1978 у меня была недолгая связь с одной студенткой из Нью-Йорка, проводившей в Париже академический отпуск. Флоре было тогда всего девятнадцать, и, как мне казалось, ей рановато было отдыхать от жизненных тягот. А мне исполнился двадцать один год, у меня был диплом по английскому, а в кармане — ни гроша. Что помогло нам сблизиться? Вечер в баре «Синяя рука», мой английский, наше общее увлечение именами собственными (я любил покопаться в архивах, она обожала сыпать именами в разговоре), а еще та сторона жизни, которую Флора называла kinky, — когда все не просто так, а с перчиком, с вывертом. Ее нельзя было назвать испорченной, но ей достаточно было зайти со мной в стрип-бар на бульваре Барбес, или в грязный отель возле площади Аббес, или просто надеть чулки в сеточку и пояс с подвязками, — и она ощущала себя героиней романа Генри Миллера. Нам обоим это доставило немало приятных минут.

Как-то раз в понедельник она мне позвонила. И пригласила тем же вечером поужинать с друзьями ее родителей, оказавшимися в Париже. «Франко-американская пара» — так она их назвала. Это определение показалось мне странным. На данный момент оно подходило и нам с Флорой.

— Кто они? — спросил я.

— Его зовут Жак Каррер, а ее — Кейт Маколифф.

—  Та самаяКейт Маколифф?

— Да, — ответила Флора, несколько озадаченная моим вопросом.

В мире Флоры каждая фамилия, каждая марка соответствовали своей разновидности. Виргинский табак был из Виргинии, а Кейт Маколифф была Кейт Маколифф.

— Журналистка? — не унимался я. — Которая была во Вьетнаме?

— Да, — раздраженно подтвердила Флора. — Кейт Маколифф. В десять часов, в «Паласе».

К 1978 году, главным образом благодаря чтению американской прессы, я знал о Кейт Маколифф следующее. Она работала в «Нью-Йорк таймс» и в 1967–1968 годах была военным корреспондентом во Вьетнаме. Ее статьи всегда отличались добросовестностью и неукоснительной верностью фактам, а потому имели заметное влияние на общественное мнение в Америке. В 1976 году она выпустила книгу о своих вьетнамских впечатлениях — «Багровая мгла и отчаянные парни». Маколифф описывала войну такой, какой она видится из бункера. Она рассказывала о жизни среди морских пехотинцев, о патрульных рейдах, нередко завершавшихся трагедией, о битвах за Дак То и Кхе Сань, о чудовищной обстановке, сложившейся в провинции Куангчи в начале 1968 года. Книга вызвала в Соединенных Штатах настоящее потрясение. Это был документ огромной обличительной силы, при всем при том полный глубокого сострадания. «Багровая мгла» вышла через год после окончания войны и прозвучала как реквием по новому потерянному поколению. В то время когда книга была опубликована, Кейт Маколифф участвовала в президентской кампании Джимми Картера, которая увенчалась его победой в ноябре того же года. Я видел ее на фотографиях в «Вашингтон пост» рядом с Норманом Мейлером и Беллой Абцуг. Насколько можно было судить по этим фото, Кейт Маколифф не пренебрегла возможностью выглядеть красивой.

Я приехал в «Палас» с опозданием. В то время ужинали за столиками на балконе. К полуночи в зале бывало полно танцующих, они дергались под «Я люблю Америку» и «Панки регги пати», но пока еще слышалась только тихая магнитофонная музыка. Прожекторы с цветными фильтрами отбрасывали красные отблески на столики, где горели свечи. Я увидел Флору в зеленом платье с короткими рукавами, с нею сидели еще четверо. Она меня представила своим друзьям. Сначала — паре сорокалетних американцев: муж был корреспондентом «Нью-Йоркера» в Париже, жена — художником по интерьеру. Затем — друзьям своих родителей, Кейт Маколифф и ее мужу.

Эти двое меня поразили. Мужчине уже перевалило за сорок пять, но несмотря на морщины он напоминал об эпохе, когда идеалом мужской красоты во Франции считались Жерар Блен или Ален Делон. Тонкий джемпер с треугольным вырезом поверх белой рубашки, темные очки на шнурке, мужественные и дружелюбные манеры — Жак Каррер в свое время, должно быть, производил фурор; человека с такой внешностью в Америке назвали бы easy rider, «беспечный ездок». Чувствовалось, что он счастлив. Надвигалась ночь, мы были в Париже, бордо окрашивало бокалы теплым, насыщенным цветом.

Флора представила меня как своего «французского друга», разговор за столом возобновился, а между тем я при слабых огоньках свечей вглядывался в лицо Кейт Маколифф. Ей, наверно, было около сорока, но она еще была редкостно красива. Эта стройная брюнетка обладала особым изяществом, которое лет пятнадцать тому назад ввели в моду кумиры Лондона, такие, как Мэриан Фейтфул и Джули Кристи. Она была американка, но казалось, будто она принесла с собой атмосферу англосаксонской Европы шестидесятых годов. А вообще-то ее лицо мне кого-то напоминало, только я не мог вспомнить, кого именно. В этих длинных ресницах, в очертании скул, в непослушной пряди волос на лбу таилось что-то неотразимое, роковое. Трудно было представить, что десятью годами раньше эта женщина сидела во вьетнамском бункере, среди заляпанной грязью солдатни… И это у нее оттенялось мягким обаянием ума. Кейт Маколифф смогла бы причинить боль, еще как смогла бы, но цивилизация притушила в ней тот мстительный огонь, которым горят лица слишком красивых женщин. То, как она была одета, — подчеркнуто просто, майка и черные джинсы, — чуть приглушенный тембр ее голоса, чуть насмешливая улыбка, с какой она смотрела на происходящее вокруг, — во всем этом чувствовался зрелый опыт, претворившийся в жажду жизни и желание понять других. Кейт Маколифф, должно быть, не раз побывала в зазеркалье. Я был очарован.

Флора это заметила, она бросала на меня мрачные взгляды.

О чем мы говорили в тот вечер? Кажется, какое-то время разговор вертелся вокруг Тома Хейдена и Джейн Фонды. Корреспондент «Нью-Йоркера» находил актрису малосимпатичной. А Кейт Маколифф, кажется, знала Хейдена и отзывалась о нем хорошо. Они с журналистом вспомнили, как Джейн Фонда снималась в «Барбарелле». «Вадим — эффективное средство для осветления волос, — заметил Жак Каррер. — Все его жены становятся блондинками». Послушав их, я понял, что привело Жака Каррера во Францию. Он снимал для «Эн-Би-Си» документальный сериал о действиях американских войск в Европе в 1944–1945 годах. Итак, муж Кейт Маколифф был тележурналистом.

Музыка зазвучала громче, и стало трудно разговаривать. Через пять минут мы спустились в зал. Сорокалетние тоже пустились танцевать. Движения Кейт Маколифф были гибкими и грациозными, раскованными, но не развязными. Ее муж, казалось, получал огромное удовольствие. Я глядел на них и думал: нельзя так свыкнуться с этой музыкой и так замечательно под нее танцевать, если ты не бывал в других клубах, не танцевал ночи напролет. Я увидел, как Кейт вдруг махнула рукой Флоре. Наверно, это означало: ну давай же, надо наслаждаться ритмом, пока можешь, вот ты танцуешь с этим парижским парнем, а я тоже живу с французом. Только жест и улыбка, но сколько в этом было доброжелательности, понимания. Флора помахала ей в ответ. Флоре предстояло пройти еще долгий путь.

В то время я зачитывался книгами и статьями по кино, далекими от магистральных тем: эссе Лотты Эйснер, «Голливуд-Вавилон» Кеннета Анджера, справочники по актерам из фильмов категории Б. А еще мне страшно нравилось подмечать сходство между человеческими лицами, которые разделяют бездна времени или громадное расстояние. Если смотреть под определенным углом на один из автопортретов Пуссена, перед вами — вылитый генерал де Голль. На одной фотографии Режи Дебре, снятой в Боливии, он похож на юного Марселя Пруста. А еще есть снимок Джин Харлоу, где она удивительно напоминает Магдалину с полотна Джованни Беллини.