Таба Циклон

Даня Шеповалов

Таба Циклон

МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ

– Бред какой-то! – сказал Папаша Грез, когда монета в копилке Тимы в очередной раз увернулась от лезвия столового ножа. Рядом на кровати лежала уже довольно приличная горсть никеля, на утреннюю кружку пива не хватало всего пяти рублей.

– Бред какой-то! – повторил Папаша. От нудной работы, требовавшей большой концентрации внимания, у него болела спина, хотелось выгнуться до хруста в позвонках, вытереть со лба пот.

Нож снова скользнул по узкой щели, ободрал краску с гипса. Мимо. Опять мимо. Наконец монета поддалась. Папаша аккуратно поставил копилку на полку, стараясь не потревожить слой пыли – чтобы Тима ничего не заподозрил, когда вернется. Каждый шаг давался с трудом: казалось, что мозг за ночь усох и теперь плавал, дрейфовал внутри черепной коробки, болезненно ударяясь о ее стенки, давил на лоб, когда Папаше приходилось смотреть себе под ноги. На крыльце в глаза ему ударил резкий солнечный свет. Папаша поморщился: до спасительной бутылки пива нужно было сделать еще очень много шагов.

Пиво. Холодное, томное, всепрощающее пиво. От предвкушения ладони стали влажными. Что может быть лучше сейчас, чем запрокинуть вверх дном запотевшую бутылку, сверкающую толстым зеленым стеклом на солнце? Зашипит зубастая пробка, ячменный океан поднимет на своих волнах пиратский корабль, упрятанный туда умелым мастером, который давным-давно продал душу дьяволу за свое сомнительное искусство. Польются реки награбленного золота, и отчаянные, истосковавшиеся взаперти ребята наконец-то вырвутся на свободу, они будут горланить старые как мир песни и без устали насиловать испанских красавиц головного мозга, скучающих на своих завитых плющом балконах.

«Ууум», – Папаша болезненно сглотнул пересохшей глоткой. Провел рукой по шее: уставшая, белесая даже на ощупь кожа ощетинилась седыми волосками, вздохнул угрюмый кадык. Только бы промочить горло! Промочить горло… Черт, умели же раньше подбирать правильные слова!

Он обернулся, чтобы закрыть за собой дверь. «ДобропожАд».Что за чушь? Очередное послание от племянницы? Папаша попытался сфокусировать взгляд на ярко-красных буквах. «Добро пожаловать в Ад! Не очень трезвый гид лежит в соседней комнате. Рита».

– Бред какой-то, – сказал Папаша.

В глубине души он побаивался Риты. Хотя после смерти жены сам он ни на что уже не годится, поэтому очень хорошо, что есть кому присмотреть за сыном. Но в том-то и дело, что слишком уж Тим без ума от девчонки. Взять хотя бы эту треклятую фотографию. Смотрит на нее часами, когда Риты нет дома. Хотя, конечно, есть на что полюбоваться. Ее единственный снимок (и почему она не любит фотографироваться?). Два года назад, выпускной класс, они стоят на каких-то ступеньках, но Рита смотрит не в камеру, а куда-то вдаль, и так она не похожа на своих одноклассников и одноклассниц, что все вокруг превращаются в один неважный, не имеющий никакой ценности фон. А у нее на лице такое выражение, словно она плевать хотела на все на свете, будто ей известно что-то такое, чего не знает больше никто.

Папаша тяжело вздохнул, отворяя калитку. Если у него, испитого мужика с седой щетиной, одна фотография этой девчонки вызывает подобные эмоции, то что же тогда творится в голове у Тимы? Однако на улице мысли о сыне и племяннице немедленно испарились, уступив место гораздо более серьезным переживаниям. Одного взгляда на окружающий мир было достаточно, чтобы понять: за ночь произошла трагедия. Под сердцем что-то неприятно кольнуло, Папаша прижал руку к груди и опустился рядом с забором на корточки, все еще отказываясь верить в произошедшее.

«Ешкин Кот» был закрыт. И похоже, что навсегда. Рабочие в перепачканных известью спецовках, чертыхаясь, снимали тяжелую вывеску. Сквозь витрину уже не было видно ни барной стойки, ни знакомых до слез утренних завсегдатаев – лишь удручающая, на все готовая пустота, похожая на брошенную женщину, да голые стены, возле которых возились со своими лестницами и ведрами бессердечные маляры.

Папаша Грез не покидал пределы квартала уже второй год после смерти старшего сына и последовавшей за ней смерти жены. Мир, начинавшийся за перекрестком, не то чтобы пугал его, он был вопросту невозможен, невыносим. А без утренней порции алкоголя даже оставшийся от него маленький островок стремительно терял свои совместимые с жизнью свойства. В холодильнике, правда, стояла бутылка шампанского, которую Папаше как лучшему клиенту подарили на Новый год в ломбарде. Но эта розовая газированная жидкость была настолько мерзкой на вкус, что его мутило при одном лишь воспоминании о роковой этикетке.

– Бред какой-то… – вздохнул Папаша и направился к миловидной девушке в строгом деловом костюме, которая следила за действиями рабочих, одновременно записывая что-то в лэптоп.

– Кхм, – кашлянул он, тактично стараясь дышать ниже линии ее подбородка.

– Миледи, я прощу прощения, а что теперь будет на этом месте?

– Детский сад, – ответила та. – Здесь будет частный детский сад.

– Ну да… – машинально повторил Папаша. – Детский сад… Конечно же… А вы не подскажете тогда, где тут ближайший кабак?

Девушка равнодушно посмотрела куда-то мимо его глаз: – Ничем не могу вам помочь.

– Согласен, – кивнул Папаша. – Чертовски верное замечание… – добавил он уже тише.

Слова его утонули в грохоте – двое загорелых, мускулистых рабочих в ярких комбинезонах прикатили к бару компрессор, и теперь один из них отбойным молотком вгрызался в жаркий асфальт, а другой, совсем еще молодой парень, ломом расширял ползущие трещины. Стояла середина сентября, однако солнце изливалось на землю с такой безудержной щедростью, что жители окрестных домов по одному выбирались на улицу, захватив с собой покрывала, и располагались отдыхать на газоне, не обращая внимания на шум компрессора. Иногда рабочие делали перекур: тогда в дрожащем от знойного марева воздухе воцарялась тишина, и было слышно лишь, как где-то вдали ухала штука, забивающая сваи: гулкие мерные удары – дууудж-туу… долгая выжидающая пауза… дууудж-туу.

– Хорошие девочки кушают дома! – раздался рядом с Папашей чей-то раздраженный голос.

Крупная женщина с искаженным от злости лицом тащила за собой сопротивляющуюся девочку, скорее всего, свою дочь. Пухлые ножки в белых гольфах, щеки с неравномерным здоровым румянцем. Даже чересчур здоровым, такой почему-то всегда раздражает. Девочка уже растянула рот в беззвучной обиженной гримасе, подразумевающей отчаянный громогласный вопль секунды через три-четыре, однако компрессор успел зареветь раньше нее.

– Хорошие девочки – кушают дома. А плохие девочки, значит, кушают везде… – рассудительно заключил Папаша.

Плохих девочек на газоне оказалось немало. У них были бутерброды со свежими листьями салата и куриным мясом: белым и упругим темным. И пупырчатые огурцы, разрезанные надвое и иссеченные лесенкой неглубоких надрезов – чтобы соль лучше впиталась в водянистую мякоть. У плохих девочек было все: молодость, солнце и чужие нескромные взгляды. У некоторых даже было пиво.

Одна из плохих девочек безвольно лежала на траве и смотрела на этикетку зеленой литровой бутылки Sprite, на треть еще полной нагревшегося от солнца лимонада с почти выдохшимися пузырьками. Ей очень хотелось пить, но солнечная лень настолько завладела ее телом, что даже думать о том, чтобы подняться, открыть бутылку, сделать глоток… нет, даже думать об этом было немыслимо. Плохая девочка чуть подтянулась и ткнулась носом в Sprite. Пить от этого меньше хотеться не стало, зато бутылка потеряла равновесие и покатилась по траве. Плохая девочка успела схватить ее дно зубами, несколько раз укусила, снова ткнулась носом – нет, безрезультатно, до лимонада так было не добраться.