Трогательная история

Дэвид Седарис

Трогательная история

Если в жизни что-то и должно иметь кольцевую композицию, то это рекламные туры, помогающие продавать новую книгу. От точки до точки, от корки до корки. Прежде мои рекламные туры начинались с какого-нибудь книжного магазина — независимого либо сетевого, а завершались где-то через месяц, в другом книжном. Но с тех пор земной ландшафт изменился, и поэтому тур моей новой книги начался для меня и закончился в гипермаркете «Костко». Первый «Костко» находился в Винстоне-Салеме, штат Северная Каролина. Я приехал туда на выходные к моей сестре Лайзе — для разминки перед полуторамесячными странствиями. Муж Лайзы, Боб, выразил желание купить лампочек. «Никто не хочет быстренько скатать в „Костко“?» — спросил он. И не успел он найти ключи от машины, как я уже взволнованно сопел у двери, словно щенок перед прогулкой.

Живя в большом городе, легко избегать гипермаркетов — этих магазинов-коробок. Беспощадные светильники, вонючие запахи резины и дешевой пластмассы — обычно мне все это против шерсти. Однако в «Костко» я открыл для себя отдел болеутоляющих. Анасин, байер, тайленол — восемь крупных брендов в ассортименте. Целая картонка — наверно, доз сто пятьдесят — продается всего за двенадцать баксов.

Будь я дома, я купил бы пузырек бафферина или ибупрофена и на этом успокоился, но в туре мне нужны пакетики — не для себя, а в подарок людям, которые придут на меня посмотреть. Взрослых я одариваю по особым случаям, но большая часть презентов попадает в руки подросткам. Этим ребятам доступны подлинные радости жизни, но вместо того чтобы курить дурь в угнанном автомобиле или зачинать детей в соседском сарае, они пришли в книжный магазин — послушать, как мужчина среднего возраста читает вслух книгу. Они достойны скромного знака моей признательности. «Вот, возьмите-ка, — скажу я какой-нибудь шестнадцатилетней. — Положите в сумочку или в бардачок и вспомните обо мне, когда у вас в следующий раз будет похмелье». Подарки, которые я припас для этого тура, выглядели жалко. Иногда это тюбики с шампунями и кондиционерами из гостиниц. На этот раз в Греции я купил восемь дюжин булавок, но они, даром что иностранные, почти не отличались от американских. То же самое касалось немецких пластырей Band-Aid. И потому, когда Боб упомянул о «Костко», у меня гора с плеч свалилась. Как и до всех гипермаркетов-коробок в Винстоне-Салеме, до «Костко» надо было пятнадцать минут ехать на машине. Снаружи здание казалось огромным, а внутри — вдвое огромнее. Тележки тоже были чуть крупнее, чем надо бы, — рядом с ними я выглядел еще мельче, чем на самом деле. Толкая тележку в сторону хозяйственного отдела, мы с шурином походили на двенадцатилетних мальчишек с синдромом ускоренного старения: иссохшие юнцы с трагическими глазами. Лампочек, которые требовались Бобу, в магазине не нашлось. Аптечный отдел нас тоже разочаровал: болеутоляющие продавались не в пакетиках, а десятигаллонными банками. Я стал высматривать, что еще тут может приглянуться подросткам. Требовалось что-то легкое и расфасованное поштучно. В итоге я остановился на куче презервативов, упакованной в коробку с шлакоблок величиной. И без всякой задней мысли положил ее в тележку, но уже через секунду, шагая по проходу рядом со своим пятидесятидевятилетним шурином, почувствовал себя ярко выраженным геем — геем в астрономической степени. Не знаю, мерещилось мне или нет, но я был уверен, что люди на нас пялятся — в основном члены семейств, руководимых брюзгливыми родителями, которые смотрели на нашу покупку с осуждающим прищуром. «А, гомосексуалисты, — читалось на их лицах. — У вас, значит, только это на уме?»

Шурин примерно одного роста со мной, волосы у него с проседью, он носит усы, тоже седоватые, и очки в тонкой металлической оправе. Я никогда не примерял на него роль гея, а тем более своего бойфренда, но теперь ничего с собой не мог поделать. «В тележку надо что-то добавить», — сказал я ему. Боб растворился на просторах фруктово-овощного отдела и через минуту вернулся с четырьмя фунтами клубники. Но это почему-то сделало нас еще распущенней. «Клубника со сливками — наше любимое блюдо после анального секса!» — было написано в незримом пузыре, парящем над нашими головами. «Что-нибудь еще, — сказал я. — Мы должны еще что-нибудь взять». Боб, ни о чем не догадываясь, задумчиво уставился на стропила: «Пожалуй, оливковое масло мне не помешает».

«Замнем, — возразил я ему. Или даже рявкнул: — Давай-ка поскорее расплатимся и уедем. Можно, мы поскорее расплатимся и уедем? Умоляю». Позднее я призадумался, что думали обо мне инспекторы в аэропортах. Начался тур, и каждые два-три дня, прибыв в очередной город, я находил в своем чемодане бумажку со списком — ну, знаете, такие кладут вам в багаж после тщательного досмотра. Пять рубашек, три пары брюк, нижнее белье, футляр на молнии, набитый пластырями и булавками, два галстука, несколько сотен презервативов — что за человек сложится перед вашим мысленным взором из всех этих ингредиентов?

От недели к неделе мой чемодан становился все благовоспитаннее. «У меня для вас кое-что есть, — говорил я какому-нибудь подростку. — Так, мелочь, презент по доброте душевной».

Ребята из приличных школ театрально закатывали глаза. «Я их могу взять в медкабинете», — говорили они мне.

А я голосом человека, воспитанного в совершенно другом мире, — считайте, меня пастухи вырастили, — восклицал: «Серьезно? Без денег?»

В отличие от большинства моих знакомых писателей, я охотно езжу в рекламные туры — собственно, с преогромным удовольствием. Правда, я ловко устроился: исключил все моменты, которые мне не нравились, например, фотосъемку. Теперь у каждого есть фотоаппарат в мобильнике и — наверно, чтобы техника зря не простаивала — меня добрых тридцать раз за вечер просили постоять и взглянуть в объектив. Меня это не столько стесняло, сколько конфузило. «Вы можете и получше меня что-нибудь найти», — убеждал я фотографов. А когда они возражали: «О, нет, не можем, правда-правда», мне становилось еще грустнее. Итак, теперь на моих вечерах над столиком, за которым я сижу и даю автографы, всегда висит табличка. «Извините, — гласит она, — фотографировать не разрешается».

«Раз у них такое правило, ничего не попишешь — я должен подчиняться», — говорю я со вздохом, как будто и сам разочарован.

В общем, фотосъемка исключена, и уже ничто не мешает мне наслаждаться процессом, и обычно я наслаждаюсь — безмерно. Каждый вечер, после чтения вслух и ответов на вопросы, я сижу и беседую с сотнями незнакомых людей. Вот, например, один мужчина в Торонто. Мне понравились его очки. Я спросил, где он их купил, и мы разговорились о хирургической коррекции зрения. «Говорят, во время операции надо оставаться в сознании, — сообщил он мне, — и когда лазер включается, прямо чувствуешь запах своего глазного яблока: оно шипит и дымится». Эти слова много дней не выходили у меня из головы, как и учительница из вспомогательной школы, которую я встретил в Питсбурге. «А знаете ли, — сказал я, — когда я слышу „вспомогательная школа“, то думаю на автомате: „инвалиды“ или „кому учеба не дается“. Но наверняка большинство ваших учеников — просто малолетние козлы?» «Вы попали в точку», — сказала она. И рассказала об одном парне: был последний день занятий, и он написал на доске: «Миссис Дж…. — мегасоска». Я порадовался за школьника, так как прежде не знал этого значения слова «соска». Учительница тоже порадовалась за мальчика, так как он написал все слова без ошибок. Каждый вечер я по несколько часов общался, спрашивал практически обо всем, что в голову взбредет. Разумеется, весь фокус в том, чтобы точно подобрать вопрос к человеку. Вспоминается одна девушка в Бостоне несколько лет назад. Я подписывал книги почти шесть часов без перерыва, и когда к столику подошла она, мой мозг уже отключался. «Когда… э-э… Когда вы в последний раз прикасались к обезьяне?» — спросил я. Я ожидал ответа: «Никогда» или «Давным-давно», но девушка попятилась, бормоча: «Ой, вы, наверно, от меня запах почувствовали?» Девушку звали Дженнифер, и, как оказалось, она работала в «Руке помощи» — это организация, где дрессируют обезьян, чтобы они трудились на паралитиков, как рабы. По приглашению Дженнифер я съездил в их питомник в окрестностях Бостона и приятно провел день: самые способные курсанты обчищали мне карманы. В недавнем туре я задавал вопросы без изысков: «А в прошлый раз вы на чей литературный вечер ходили?», «С кем вы используете этот презерватив?» и «Если, вылезая из ванны, вы увидите под своим унитазом гнома, как вы среагируете — завизжите или интуитивно поймете, что он ничего дурного не замышляет?» Поздно вечером я возвращался в номер, ссыпал в мешок свежие шампуни и кондиционеры, которые принесли, когда меняли белье, и записывал все, что узнал за день, — не только истории, услышанные от людей, но и мелкие подробности: названия местных ресторанов и парикмахерских, увиденных из машины по дороге. В таком-то отеле бывают «мартини-вторники», в другом — «пятницы с фахитас» и тому подобное. В Батон-Руже одна женщина попросила меня дать имя ее ослику. «Стефани», — сказал я, а потом, ночью, не смыкая глаз от усталости, ворочался в постели и гадал, не слишком ли поторопился с ответом.