Камышовый кот Иван Иванович

…Признаюсь, у меня нет ответов на эти возможные вопросы. Было бы проще всего ответить на них словами прекрасного русского писателя Ивана Бунина: «Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле».

Но мне, однако, не всё равно…

Есть много чудесных и сильных людей, несущих добро, или же, напротив, неладно живущих и горе приносящих другим, есть много людей, которые стали и ещё станут действующими лицами в моих книгах. Но вот сейчас я знаю одно: я должен поведать вам о камышовом коте Иване Ивановиче. Надо — и всё тут. И ни о чём другом, кроме его судьбы, писать не стану, пока этого не сделаю. И, скажу вам по секрету, что книги по-настоящему только так и пишутся, — когда человек знает и чувствует, что он согласен скорее умереть, чем не высказать того, чем заняты его ум и сердце. Не напишет — свихнётся, или сердце у него разорвётся. Вот так и у меня сейчас… Хоть убейте — а я пишу про этого дикого найдёныша.

…Тем более, уж если вы прочитали все страницы моего повествования вплоть до этой, значит — стоило мне его писать. И до этой страницы, и дальше. А, главное, ради чего дальше: дело в том, что наш Иван Иванович дальше станет именно действующим лицом в моей книге. Героем её в самом буквальном смысле. Поверьте, не стал бы я вам о нём рассказывать, если б это был заурядный кот. Тем более такой, что всё время ждёт, пока его покормят, а сам лениво греется на солнышке или в самом тёплом углу дома. Ну, в самом крайнем случае немного мышей половит для порядка да изредка зазевавшуюся птичку или выпавшего из гнезда птенчика схватит… О таких повествовать нет смысла — ни о котах, ни о людях. Про таких ещё в давние века народ сложил присловье: «Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга». Или ещё такое: «Пользы от него, что от козла молока».

Но Иван Иванович, именно козьим-то молоком вскормленный, стал совсем иным образном семейства кошачьих. От него всю его недолгую жизнь людям и нашим братьям меньшим, жившим в доме Брянцевых и в Старом Бору, польза шла немалая. Как только он стал подрастать, начал совершать поступки. Иногда и впрямь героические и мужественные. Такие, что Степан Софронович временами чуть не плакал от досады, — до того ему хотелось, чтобы читатели больших газет страны или хотя бы газет нашей Талабской губернии узнали бы об исключительных способностях и небывалых доблестях приозёрного кота, живущего под людским кровом…

Именно он, старый учитель, отыскал научное определение породы нашего героя. Отыскал, роясь вместе с Федей во множестве различных справочников и брошюр по животному миру русского Северо-Запада, а также просматривая кипы старых и даже старинных газет и журналов и выискивая в них сообщения, заметки и очерки своих предшественников, исследователей и знатоков природы талабских и прибалтийских земель. Вот что писал один из них более ста лет назад: «Дикая кошка часто образует помеси с домашней. Такие гибриды от домашних кошек почти неотличимы, но приручить их практически невозможно». Другой его коллега несколько позже сообщал, что дикие лесные кошки очень редко соприкасаются и спариваются с кошками приозёрными, у них разный «код» поведения, хотя предок у них общий — некогда одичавшая домашняя кошка… Так что мой сын, конечно, был прав: камышовыми котами собратьев Ивана Ивановича можно звать лишь условно. Никакие они не камышовые. Это просто ветвь — причём, скорее всего, младшая ветвь — семейства диких лесных кошек, только гнездящаяся вокруг нашего «нелюдимого моря», как поётся о нём в песне, вокруг Талабского озера…

…Там, где порой версты за полторы до «большой воды» почва под ногами уже начинает подрагивать упруго. А то встречаются места, зовущиеся «клюквенными зыбями»: ноги тонут во мхах, но не вязнут, их не засасывает топь — и берег раскачивается под тобой вместе с густыми и обширными россыпями клюквы… Там, где, кажется, даже стога и копны прибрежных деревень пахнут рыбой и планктоном. За века эти дикие кошачьи особи прочно породнились с миром тростников, хвощей, камышей, аира, мелкого ивняка, болотного багульника и всей приозёрной природы. И — обособились от своих лесных сородичей. Потому и не вступают с ними в «брачные отношения», — так ведь и среди людей братья не женятся на сестрах. А вот с домашними порой у них такое бывает, ибо далеко ушли от них камышовые коты по всей сущности жизни своей.

И тем не менее, проникнувшись вместе со своим старшим другом-натуралистом всеми этими тонкостями происхождения Ивана Ивановича, юный поэт и травознай Федя ещё упрямей продолжал считать своего питомца не просто диким, не просто приозёрным, но именно камышовым котом. И даже написал такие строки: Я повторяю вам и днём, и на ночь, Что мой любимый кот Иван Иваныч, Который под моим крылом растёт, Не просто кот, а — камышовый кот!

(«…Ты, Федька, что, в ангелы уже записался? где у тебя крылышки-то, предъяви их как вещественные доказательства», — не упустила случая «подколоть» братца Верушка, услыхав этот новый его шедевр. После чего уже ей пришлось спасаться от гнева оскорблённого творца изящной словесности. Крича — «Дура! Твои формулы тебе остаток твоих крошечных мозгов иссушили!», — младший Брянцев носился за сестрёнкой по дому и по двору, пока старшие не остановили его…)

Главное же, что поняли Степан Софронович и Федя из всего, познанного ими о диких котах — то, что домашними сделать их нельзя. Разве что если взять котёнка в дом из родного логова в самом младенческом возрасте. И то — как волк смотрит в лес, сколько его ни корми, так и приозёрные коты, казалось бы, домашними ставшие, всё равно смотрят в сторону родных камышей. И, если б Иван Иванович был хоть на неделю старше, когда его обнаружил и спас Ваня Брянцев, никогда бы не стать ему приручённым котом.

Но он им стал. И, хотя изредка впоследствии наведывался в родные плавни, но не сбежал туда навсегда из брянцевского дома. Чем опять-таки потряс Степана Софроновича и заставил его вслух произнести цитату из великого английского классика: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Кто такой Горацио и при чём он тут, — этого Брянцевы, кроме книгочея Феди, взявшего сии строки себе на вооружение, не поняли. Зато они по мере стремительного взросления найдёныша твёрдо стали убеждаться в ином: Иван Иванович растёт не просто домашним котом, но — хранителем, стражем, верным защитником их дома, их усадьбы, их живности — да и их самих тоже.

…Когда Федин питомец освоил все помещения брянцевского дома, всё подворье, пристройки, огород, сад и делянки, то всем Брянцевым показалось, что мыши и крысы исчезли сами собой. Может, так оно и было. Ни в погребе, ни на сеновале, ни в любых других уголках дома и усадьбы, где гнездились эти пискучие твари, не стало заметно никаких следов от них. И — от борьбы Ивана Ивановича с ними. Обычно коты демонстрируют хозяевам свою добычу, дабы доказать, что ревностно служат дому. Но Иван Иванович ни разу не притащил ни единой своей жертвы на показ домочадцам. Однако грызуны исчезли начисто — как в той сказке, где их увёл за собой волшебник, играя на дудочке… Затем все — от Вани до Федюшки — были потрясены исчезновением кротов. Сколько битого стекла, сколько всяких «травильных» порошков извела Тася на борьбу с подземными слепышами, наносившими немалый вред и деревьям, и грядам! — всё в пустую. Но как только четвероногий приёмыш, войдя в «переходный возраст», начал обходы кротовьих нор, эти грызуны тоже оставили брянцевскую усадьбу.

Никто из Брянцевых, даже пристально наблюдавший за своим питомцем Федюшка, ни разу не видел, как Иван Иванович охотился на кротов. И оставалось только одно — поверить утверждению Степана Софроновича. По его мнению, и наземные, и подземные грызуны, понеся, быть может, некоторые потери, почуяли, что в этом доме и его окрестностях у них завёлся враг пострашнее, чем все прежние.

Враг смертельный…

3. ВОЗМУЖАНИЕ

Сказать, что найдёныш стал в этой семье любимцем, ничего не сказать. Хотя вначале только «мелкий» Брянцев принялся выхаживать камышово-кошачьего сиротку, через несколько дней уже и Ваня, и Тася, и дочь, и старший сын — все понемногу включились в этот воспитательный процесс. Каждый старался по мере возможностей подкармливать стремительно растущего Ивана Ивановича чем-либо «вкусненьким» или «слатеньким»… Но вот что примечательно: ещё будучи малым котёнком, их питомец принимал все эти знаки внимания, сострадания и обожания, как должное. Точнее — со спокойным достоинством.