Дриблингом через границу

Дриблингом через границу

Польско-украинский Евро-2012

Фрагменты книги

От редакции

В 2012 году состоялся 14-й чемпионат Европы по футболу (Евро-2012). Финальные матчи проводились с 8 июня по 1 июля в восьми городах двух стран — Польши и Украины. Три с лишним недели эти города жили в особой атмосфере футбольной лихорадки. Общее число болельщиков на стадионах — примерно 1,3 миллиона — стало рекордным для европейских чемпионатов. Тема Евро-2012 появилась на страницах прессы, на телеэкранах и в интернете задолго до самого чемпионата и во время финала достигла апогея. В обеих странах-хозяйках этому горячему периоду предшествовала длительная напряженная подготовка. Когда до начала финальных игр оставалось совсем немного (в апреле 2012-го), в Польше вышла книга, которую мы сочли интересной для читателей ИЛ. По разным причинам. Потому что в ней содержится непосредственный отклик на одно из популярнейших международных событий. Потому что — повторяя вслед за известным польским лингвистом Ежи Бральчиком — «футбол может быть точкой отсчета едва ли не для всего. Он бывает любовью, религией, политикой, искусством и знанием». Потому что под одной обложкой собраны эссе выдающихся польских и украинских писателей, представляющих каждый по одному — своему, родному — городу из числа тех, в которых проходили матчи. Потому что все эти писатели — каждый на свой лад, не ограничиваясь «футбольными» рамками, — талантливо рассказывают о своих городах, своих согражданах, их ментальности и специфических чертах, о быте, нравах, истории, политике… А еще потому, что для обеих стран — как пишет в предисловии к сборнику «Дриблингом через границу» один из его авторов Сергей Жадан — «…чемпионат станет чудесной возможностью для примирения и взаимопонимания».

Если рассматривать книгу как футбольное поле, игроки на этом поле — Марек Беньчик, Наташа Гёрке, Петр Семён, Павел Хюлле (Польша) и Юрий Андрухович, Сергей Жадан, Наталка Сняданко и Олександр Ушкалов (Украина). Для публикации мы выбрали тексты пятерых из них, «выступающих» за Варшаву, Гданьск, Познань, Львов и Донецк (за неимением места остались за бортом Вроцлав, Киев и Харьков). Но и этот урезанный состав дает, как нам кажется, объемную картину, в которой есть и футбол со своими страстями, и большая политика, и повседневная жизнь…

Павел Хюлле

Пан Янек

Гданьск

© Перевод. Елена Губина

ПОРОЙ во время проведения матчей в Труймясте становилось небезопасно. Особенно на станциях, оккупированных болельщиками.

Но сначала объясню вам, что такое Труймясто. Это три совершенно разных города, расположенных рядом, у Гданьского залива, на берегу Балтийского моря, или Ostsee. Гданьск кашубы [1] называют Гдуньском, а немцы Данцигом. Сопот — бывший Цоппот. Гдыня — портовый город, построенный поляками в 20-е годы из-за неспокойной ситуации в тогдашнем Вольном городе Гданьске [2], где польские корабли не всегда чувствовали себя уютно, особенно начиная с 1933 года, когда политическая власть перешла к нацистам.

Bene. Истории достаточно. В Гдыни футбольный клуб называется «Арка». В Гданьске — «Лехия». У Сопота, который расположен между ними, никогда не было собственной хорошей футбольной команды, зато были неплохие сборные по регби и баскетболу. Поэтому когда играли гдыньская «Арка» и гданьская «Лехия» и когда от этой встречи зависело, какая из команд сохранит место в первой лиге (а такое иногда случалось), Труймясто напоминало осажденную крепость. Болельщики вели себя словно гунны, наводнившие Рим. На перронах пригородных электричек приходилось глядеть в оба. Если вы натыкались на болельщиков «Арки», надо было, услышав: «Лехия — отстой!» — усмехнуться. А если встречали группу фанатов «Лехии», не стоило кривиться при их выкриках «Арка — засранка!» Когда какой-нибудь распалившийся болельщик спрашивал пассажира: «Ты за кого, блин, болеешь?» — самым безопасным было ответить: «За сопотское ‘Огниво’», потому что у Сопота не было футбольной команды в лиге и, как я уже упоминал, там увлекались регби. Сопот, стало быть, был нейтральным и безопасным. И милиция (в коммунистические времена говорили «милиция», а не «полиция») действовала достаточно умело. Махачи на стадионах, как и перед ними, разумеется, случались, но дерущихся разгоняли быстро и решительно. А подцензурная в то время пресса далеко не всегда на следующий день сообщала о драках, ведь в «самом передовом» государстве рабочих и крестьян превыше всего ценилось спокойствие. Спокойствие über alles.

— Ты только посмотри, что сейчас творится! Конец света. Никакой культуры. Драки, бейсбольные биты, бутылки, разбитые витрины, изуродованные вагоны. А власть? Демократы — слабаки, размазни, болваны, с фанатами справиться не могут, — высказался пан Янек, заказывая очередное пиво.

Мы сидели в ирландском пабе на углу Грюнвальдской и Ясековой долины и смотрели на экран большого телевизора, где показывали драку болельщиков, довольно бездарно усмиряемых полицией. Горели автомобили. Телефонная будка, вырванная с корнем, словно дерево, лежала посреди проезжей части как символическая баррикада отделяя силы полиции от обезумевших фанатов. Пули со слезоточивым газом оставляли следы в воздухе. Камни лупили по щитам полицейских. Офицер, руководящий операцией с мегафоном в руке, призывал толпу разойтись. Он сообщил, что сейчас полиция начнет стрелять резиновыми пулями.

— Конец света, конец света, — повторял пан Янек, потягивая «гиннесс». — И всё в прямом эфире!

Я любил этот паб, к тому же и жил в трех минутах от него — в самом центре Вжеща [3], который немцы называли Langfuhr. В десяти минутах ходьбы от этого паба находится дом семьи Гюнтера Грасса. Сейчас на нем памятная табличка, а рядом скамейка, на которой маленький Оскар Мацерат, отлитый из бронзы, бьет палочками в свой бессмертный барабан. Но Оскар был и остается артистом. Он не ходил на матчи, только на парад НСДАП, который срывал, колотя по своей «жести». «Ирландец» стал первым пивным заведением и местом встреч в этой части моего города после обретения Польшей независимости. Работал он до последнего клиента. Раз в неделю я устраивал там собрание «Грабаловской академии». Мои друзья и знакомые всегда усаживались за один и тот же столик. Появлялся специально приглашенный гость: он должен был рассказать какую-нибудь историю. Если «академики» признавали, что рассказ хорош, мы оплачивали счет гостя. Если история не нравилась, ему приходилось платить за себя и… за всех нас. Коррупция исключалась. Ценилось искусство повествования, чистая радость от слова реченого и услышанного. Устное творчество. Как у Гомера, когда пришедший, утолив голод и жажду, начинает свой сказ. И, о диво, мы никогда не испытывали недостатка в желающих принять участие в этом азартном действе. Но пан Янек был не в счет. Он приходил в паб прежде всего, чтобы посмотреть матч. Перед нами у него было одно огромное преимущество: пан Янек был польским гданьчанином с довоенных времен. Не то что мы, рожденные после войны, чьи родители в 1945, 1946 или 1947-м году приехали из Вильно, Варшавы, Львова и Поморья в полностью сожженный, лежащий в руинах город. Пан Янек с малых лет ходил на стадион «Гедании» — был такой польский спортивный клуб в Вольном городе Гданьске. Отец пана Янека погиб в концлагере Штуттгоф [4]. Сам он всю свою взрослую жизнь проработал на Гданьской судоверфи имени Владимира Ленина, ранее — Фердинанда Шихау, и страстно любил футбол. Конечно же, он был болельщиком «Лехии», Гданьск, и команду «Арка», Гдыня, считал величайшим кошмаром своей жизни. Если выигрывала «Арка», пан Янек утверждал, что матч куплен, а судья берет взятки. Когда побеждала «Лехия», он кивал головой, приговаривая: «Вот и хорошо! Так держать!» Пан Янек был ходячей энциклопедией, он помнил все составы «Лехии» начиная с предыстории 40 и 50-х годов, когда над стадионом реяли специальные аэростаты, несущие огромные портреты Сталина.