Дриблингом через границу

Война памятников тесно переплетена в современной Украине с войной памятей и неизменно сопровождается войной исторических подходов, кардинально разнящихся у представителей разных территориальных, возрастных и образовательных групп. Изъятая из советских школьных учебников история украинского национально-освободительного движения так и не вернулась в полноценный общественный дискурс. Оттого попытка предыдущего украинского президента Виктора Ющенко присвоить Степану Бандере звание Героя Украины вызвала бурную реакцию — Бандеру и теперь нередко считают (глядя сквозь призму сталинской историографии) «предателем». Нынешний президент отменил указ Ющенко, мотивируя свое решение тем, что такое звание могут получать только граждане Украины, то есть люди, имевшие украинское гражданство после провозглашения независимости в 1991 году. Так что если бы кто-нибудь решил отменить переименование аэропорта, то, в принципе, те же претензии можно было предъявить и Даниилу Галицкому, который умер в 1264 году.

На самом деле, пример антагонистической симметрии памятников — вовсе не фигуры Бандеры и Галицкого, а, как ни странно, Бандеры и Сталина. Памятники Сталину и Бандере становятся первыми жертвами вандалов, пытающихся таким образом выразить свое мнение по поводу второго государственного языка в Украине, которым русский все еще официально не является. А война памятей, противостояние украинского и русского языков, постсоветской и постгабсбургской ностальгий, традиций и предрассудков не менее активно используется политиками и действующей властью для отвлечения внимания от насущных экономических проблем. Ведь достаточно устроить небольшую провокацию во Львове 9 мая, и все внимание прессы сосредоточится именно на войне, в печати будут цитироваться как официально признанные ветераны Красной Армии, которые считают, что ветеранов УПА официально признавать нельзя, так и ветераны УПА, которые считают совсем иначе. Ну и политики, ясное дело, которые тоже разделятся на разные лагеря и охотно умолчат об очередном повышении цен, скрытой инфляции или мифологизированных расчетах за российский газ. В этой войне не будет победителей, а будут одни только побежденные, так что, наверное, гораздо лучше было бы сразу направить собранные на очередной памятник средства на лечение тяжелобольных детей, содержание сирот и пенсионеров, научные исследования или прочие действительно нужные вещи. На футбол, в конце концов.

Проходя по центру, я люблю вспоминать описания межвоенного Львова из книг историка Ивана Крипьякевича и пытаюсь представить себе несуществующее уже кладбище возле кафедрального собора недалеко от Рыночной площади и стену вокруг этого кладбища, еврейский квартал возле руин синагоги «Золотая Роза», ссоры православных с католиками из-за того, чьи колокола звучат громче и чьи вообще имеют право звонить, борьбу православных русинов за разрешение проводить похоронные процессии через заселенную католиками Рыночную площадь. Пытаюсь представить, как раскачивали несуществующий уже мостик над загнанной теперь под землю Полтвой монахи-францисканцы, чтобы шутки ради сбросить с этого мостика в грязь зазевавшегося еврейского паренька. Как горела львовская ратуша — и в первый раз, и во второй, и в третий. Как нашли гробы с костями в подвалах нынешнего муниципального драмтеатра, чем сильно напугали горожан. Как и тогда уже любили, наверное, сетовать, что «все идет к худшему» и прежнего Львова уже нет.

Но труднее всего, пожалуй, поверить в то, что граница города в XIX веке проходила так близко к центру и что район, где я сейчас живу, по тогдашним меркам был уже где-то в другом измерении и не имел ничего общего со Львовом. В принципе, и сейчас не имеет, если считать одним городом структуру, обладающую всего лишь архитектурной целостностью. Потому что центр Львова — это большая иллюзия города, который пытается справиться с наследием прошлого, освоить это прошлое, обжить, выглядеть в нем уместным. Что редко получается — ведь в домах там живут в основном не потомки тех, кто строил эти стены, отделывал фасады, заботился о чистоте и удобстве. И эти непотомки, наверное, чувствовали бы себя комфортнее в панельных коробках львовских окраин, потому зачастую и стремятся приспособить к себе стилистически если не стены, сбив с них лепнину, то хотя бы интерьеры. А Львов окраин — грустная реальность. Унылая, зато честная. И чтобы уже во всех деталях стать негативом центра, именно тут возрождается столь характерная для Львова в прошлом мультикультурность. Если раньше разные национальности — греки, поляки, немцы, армяне, татары, евреи — делили между собой узкие центральные улочки, то теперь картина живущих в городе народностей гораздо живописнее на периферии. На одной площадке со мной живет араб, женатый на украинке, этажом ниже поселилась католическая семья украинизированных поляков, в полуподвале соседнего дома нашла пристанище какая-то корейская религиозная община, а на базаре неподалеку торгуют турки, армяне, молдаване. Кое-кто из них еще не слишком хорошо владеет украинским, но и русского они, как правило, тоже не знают.

Прогуливаясь по любимым улочкам Львова, я часто захожу в бывшие «бродячие кофейни». Это совершенно свободная от туристического интереса страница истории нескольких поколений львовской богемы, которая и в советские времена собиралась в таких кофейнях — на некоторое время в одной, затем переходила в другую и так далее. Достаточно было зайти в любой день в какую-нибудь из них, чтобы наверняка встретить и Гию, то есть Григория Гонгадзе, и, тоже уже покойного, культового львовского журналиста Сашу Кривенко, и художников из андерграундного общества «Шлях», и поэтов, скажем, из группы «Бу-Ба-Бу». В студенческие годы мы часто оставляли друг для друга записки прямо на входных дверях университета: «На парах не буду. Пошла в ‘Кривую липу’». Наш тогдашний декан собирал записки и приносил их на экзамены, а когда мы не могли ответить на вопрос, ехидно осведомлялся, не рассказывали ли об этом в «Кривой липе» — была такая популярная кофейня в начале 90-х.

Туда ходили, как теперь заходят в социальные сети, ведь кафе испокон веков были обязательным и совершенно необходимым атрибутом мира искусства. Польский писатель Витольд Гомбрович в своих «Дневниках» пишет, что пребывает в состоянии абсолютного отчаяния из-за того, что в Аргентине лишен «даже литературной кофейни». Кто знает, возможно, упадок книгоиздания в какой-то мере связан с предательством богемы, ее переходом из мира реальной кофейни в виртуальную социальную сеть. В этом смысле у футбола перед литературой бесценное преимущество — его невозможно перевести в виртуальное измерение и лишить непосредственных человеческих контактов. К счастью.

Мне нравится, когда журналисты, интервьюируя своих впервые приехавших в город собеседников, спрашивают: «Что вы сделаете прежде всего в этом городе?» Нравится читать ответы: пойду на танцы, поднимусь на ратушу, выпью шампанского на Высоком замке [10]. Еще больше мне нравятся туристы, которые приезжают во Львов часто и давно. Вообще-то для них надо бы придумать другое слово: какие же они туристы, если все здесь знают и видели, но продолжают приезжать. Это люди, с которыми приятно прогуливаться, потому что такие прогулки — увлекательная игра, обмен тем, что удалось заметить не поверхностному, а внимательному и острому взгляду.

То есть с туризмом тут нет ничего общего. Двое моих варшавских знакомых, отец и сын, — именно такие путешественники, они изучают транспортную сеть. То есть изучают ее дома, а приезжают проверить, действительно ли все так, как они читали, и сфотографироваться. Их снимки — сплошные метафоры: трамваи на самой короткой трамвайной линии Европы в Крыму, самые старые в Европе троллейбусы из Тернополя, уникальная троллейбусная развязка в Ровно. Они лучше любого специалиста могут проложить маршрут в любом направлении. Ко всему прочему, на этих фотографиях попадаются удачно подловленные камерой девушки на высоченных каблуках, которые героически преодолевают гору насыпанного поперек дороги гравия, или же философски настроенные бомжи, с удобством возлежащие в брендовых спальниках из секонд-хенда вблизи круглосуточного алко-маркета, потягивая пиво, срок годности которого закончился еще до того, как его успели продать. Попадаются и романтически пустынные утренние серпантины улочек, которые редко видишь такими безлюдными. Или, наоборот, непривычная и оттого больше похожая на флеш-моб огромная толпа возле витрины книжного. Прогулки с варшавянами приятны и лишены элемента одержимости, свойственного обычным туристам. Ведь главное для них всегда одно и то же: доехать вместе до некой точки на карте, установить там штатив, «поймать» кадр, сделать снимок, снова сесть в машину и отправиться назад, заполняя время дружелюбным молчанием или разговором о чем угодно. Например, о футболе. Эти мои знакомые болеют за разные варшавские команды, уже не помню, какие именно, но, точно, оба благосклонно относятся к львовским «Карпатам».