Казачка. Книга 1. Марина (СИ)

Андрей Лебедев

Книга первая

1

2.

3.

4.

5

6.

7.

8.

9.

10.

11.

13.

Книга вторая

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

Андрей Лебедев

КАЗАЧКА

_Роман

_{(журнальный вариант)}

Книга первая

Маринкин сад

1

Красив был их сад в апреле. Маринка сама апрельская — на День космонавтики родилась. Может оттого ей и казались эти первые жаркие деньки — тою нескончаемой чередой ожидания радости и счастья. И ежегодный выезд семейных чаепитий из зимней веранды в сад — который всегда так чудно совпадал с цветеньем яблонь, когда белые банты в ее девчоночьих косичках сливались с белым убранством сада…

И когда тоже в апреле, два года назад умерла мама, Маринка не перестала любить это цветенье, эти чарующие запахи ожидания счастливого лета.

После того, как похоронили маму, отец сильно изменился. Он перестал приходить с работы выпивши, как это частенько случалось в прежние дни… Понял вдруг, что ли, как его гулянка не нравилась маме, и как безжалостно укоротила она ее деньки. Он стал помногу работать в доме и в саду. И спал он здесь же — под большой вишней. Уже где то в самые первые дни апреля вытаскивал их с мамой двуспальную никелированную с блестящими шариками кровать — и ложился задать храпака — после каждого обеда, только рацию свою милицейскую вешал в изголовье, включенную «на прием». Но подчиненная ему районная автоинспекция, зная о священной сиесте патрона, редко в эти часы беспокоила майора Кравченко по пустякам.

— Маринка, почему Серега не в школе?

— А что вы его, батя, сами не спросите? — возмутилось было то мягкое и стройное существо, которое так незаметно за семнадцать последних лет вдруг выросло в этом саду. Да, со смертью мамы, Маринка вдруг стала для младших вторым по рангу, после отца, домашним командиром… И папка, спрашивал теперь за мелкоту не с мамы, а с нее.

— День здоровья у них.

— А сама?

— Так и у всей школы день здоровья — тараканов в столовой морят.

— А-а-а, ну тогда ладно, — успокоился было Виктор Васильевич, снимая подпотевшую подмышками милицейскую рубаху и обнажая могучие плечи — предмет восхищения многочисленных по молодости подруг,

— А Юлька где?

— У Коростелевых — играет.

— Ты мне рубашку с коротким рукавом погладь, уже жарко в кителе — лето на дворе.

Маринка и сама бы побежала теперь к Коростелевым, потому как уже второй год и дня не могла прожить, чтобы не увидеть Мишу и не поговорить с ним, не подержать его за руку.

— А Мишка вчера на дискотеку на «семерке» приезжал, — вдруг сама себя не контролируя и замлев от удовольствия, похвасталась Маринка.

— Споймаю я его… Специально против вашей дискотэки пост поставлю, и споймаю… Прав нимае, неча за руль сидать — молоко еще на губах не обсохло, а уже тоже — машину ему, девок только портить!

Маринка не удержалась, прыснула, и вся улыбчивая и мягкая, по кошачьи вдруг потерлась плечиком о батькину спину.

А Мишка Коростелев тем временем поливал из шланга стоявшую перед домом на дворе машину своего отца — Константина Петровича. Самого Константина Петровича на работу увозила и привозила оттуда — черная служебная «волга» с шофером Колей — прапорщиком кэ-ге-бе за рулем.

— Намывай, намывай, все равно ключей тебе папка не даст, — ехидничала с веранды сеструха Верка.

— А я и без ключей любую машину и открою и заведу.

— Ну и надает тебе папка опять как тогда.

— Как когда, дуреха ты?

— Сам знаешь, дурак!

Струя из стиснутого пальцем сопла превращалась у Мишки в облако водяной пыли, в котором щедрое апрельское солнце устраивало свой радужный калейдоскоп. Мишка щурился и поводя шлангом, все целил струей в давно несуществующие уже на полированном блеске любимого металла пылинки, так расточительно изводя на мнимый прирост чистоты — литры той влаги, что где-то там — в пустыне Сахара, могли бы может спасти жизнь ста умирающим от жажды путникам…

— Опять на дискотеку с Маринкой на машине поедешь?

— Не твое дело.

— А вы потом с ней в машине целуетесь?

— Заткнись, дура!

— Дура-не дура, а учусь не как некоторые — без четверок!

— А я и так поступлю. В Ростове на юрфак.

— Дурак! Получится из тебя адвокат Плевака.

— Дура ты, адвокат Пле-ва-ко.

— Он може и Пле-ва-ко, а ты — Плевака!

Мишка подпер пальцем сопло, чтобы струя стала крепкой и жесткой, и резко повернул шланг в сторону крыльца.

— Ой, дурак! Книгу чужую намочил! Все папке скажу…

— А папка когда говорил вернется?

— Вернется, чтоб тебе машины не видать!

— Дура, ты, я все равно на машине поеду, как бы ты не злилась.

Мишка закрутил кран, свернул шланг кольцами, и сперва смахнув щеткой крупные капли с крыши и капота, принялся фланелькой натирать лобовое стекло.

— А мы в видео — салоне вчера «Греческую смоковницу» смотрели…

— Тебе — сикалке еще рано такие фильмы смотреть…

— А тебе… Не скажу кому — рано в чужих машинах с Маринками целоваться…

— А че сегодня в салоне кажут?

— Американское кино — «Команда», где мужик такой, здоровенный, и с таким лицом, как каменным…

— Дура ты, не «команда», а «Командос», — это так отряд спец-назначения в Америке называется, а мужик этот — Арнольд Шварцнеггер, видала? — и Мишка напряг свой торс, согнув руки таким образом, чтобы бицепсы надулись и приобрели подобие товарного вида.

— Геракл сушеный, — презрительно фыркнула Верка.

— А почем билеты в салон?

— Пять рублей.

— Дерет Димочка!

— Папка говорит, Дима как из райкома комсомола ушел — в большие люди выйдет и весь город потом на работу возьмет.

— Може и так, только я на юриста выучусь и Димона в тюрьму посажу за спекуляцию.

— А сам, небось бегал к нему смотрел титьки голые по видику!

— Дура ты, Верка, мне теперь любая девчонка сама чего хочешь покажет!

Верка не ответила. Только демонстративно встала с крыльца и поджав губки гордо удалилась в дом. Обиделась за всех тех негордых девушек, что были по словам ее противного братца — готовы за сомнительное удовольствие общения с ним — обнажить самые сокровенные части своих юных организмов.

А Дискотека «Млечный путь» выла и гудела ритмично ухая и разметывая по окрестностям сполохи где-то сворованных проворным диск-жокеем проблесковых маячков, что положены только государственным автомобилям скорой помощи и милиции.

И покуда дети пляшут под истошную «Бама-ламу» этих бельгийских девчонок из «Бель Эпок», на веранде у Маховецких взрослые собрались погутарить за перестройку. —

— Кончится все это перестрелкой, вот увидите! — тоном пророка, знающего скрытое от других, буркнул Петр Тимофеевич.

— Да, не напряХГай, Питро, усе будит увэри-вел, — с мягким южным «г» пробасил в ответ Владимир Петрович Корнелюк, старинный корешок Петра Маховецкого еще по учебе в Ростовском юридическом.

Владимир Петрович, или просто Володька, не стал тогда заканчивать учебы вместе со всеми, а с четвертого курса по какому то немыслимому блату вдруг перевелся в Плехановский — в Москву, и в их края вернулся уже только через три года и сразу замом Новочеркесского райторга. Красавец — блондин, которому прекрасно шел их плакатно-щедрый загар, по слухам, делал карьеру на женских слабостях. Его любили аппаратные дамы и двигали по торговому ведомству, прощая мелкие, а порой и крупные, нарушения. И к исходу восьмидесятых — додвигали Володьку Корнелюка до кресла зама облторга.