След твоей крови на снегу

Габриель Гарсиа Маркес

След твоей крови на снегу

Под вечер, когда они подъехали к границе, Нена Даконте заметила, что ее палец с обручальным кольцом по-прежнему кровоточит. Жандарм в грубошерстной накидке и лакированной треуголке проверил их паспорта, светя себе карбидовым фонарем и с трудом удерживаясь на ногах под порывами ветра, дувшего с Пиренеев. Хотя паспорта были дипломатическими и находились в полном порядке, жандарм приподнял фонарь, чтобы сличить лица с фотографиями. Нена Даконте была совсем еще ребенком с глазами беззаботной птички и с кожей цвета патоки, продолжавшей лучиться карибским солнцем даже в мрачные январские сумерки; она куталась в норковую шубу, для покупки которой не хватило бы годового жалованья всего пограничного гарнизона. Билли Санчес де Авила, ее муж, сидевший за рулем и одетый в куртку из шотландки, с бейсболкой на голове, был на год младше ее и почти так же красив. В отличие от жены, Билли был высокого роста и атлетического сложения. Этакий застенчивый громила с железными челюстями. Но красноречивее всего говорил о социальном положении новобрачных платинированный автомобиль, из нутра которого вырывалось дыхание живого зверя. Автомобиль, подобного которому в жизни не видывали на этой убогой границе. Задние сиденья ломились от новехоньких чемоданов и бесчисленных, до сих пор не открытых коробок с подарками. А еще там лежал тенор-саксофон, бывший самой сильной страстью в жизни Нены Даконте, пока ее не сразила злосчастная любовь нежного курортного разбойника.

Когда жандарм, поставив отметку в паспортах, вернул их, Билли Санчес спросил, как им проехать к аптеке, – его жена поранила палец, – и жандарм прокричал им, перекрывая ветер, чтобы они спросили в Эндайе, по французскую сторону границы. Но жандармы в Эндайе сидели в одних рубашках в теплой и хорошо освещенной будке, резались в карты и ели хлеб, макая его в кружки с вином, и им совершенно не хотелось высовываться на холод. Увидев огромный, шикарный лимузин Билли Санчеса, они показали жестами, что надо ехать дальше во Францию. Билли несколько раз погудел, но жандармы не поняли, что их подзывают, а один из них открыл окно и проревел еще яростнее ветра:

– Merde! Allez-y, espиce de con! [1]

Тогда из машины вышла Нена Даконте, плотно закутанная в шубу, и на отличном французском языке спросила у жандарма, где тут аптека. Жандарм ответил, по привычке с набитым ртом, что показывать дорогу – не его дело, а еще пуще в такую бурю, и захлопнул окошко. Но потом вгляделся попристальней в девушку, которая стояла в ослепительных мехах и сосала пораненный палец, и, видимо, принял ее за чудесное видение в этой жуткой ночи, потому как вмиг переменился. Он объяснил, что ближайший город – это Биарриц, но в такой мороз, да еще на лютом ветрище они, скорее всего, найдут открытую аптеку только в Байоне, чуть подальше.

– А что, у вас что-нибудь серьезное? – спросил он.

– Пустяки, – улыбнулась Нена Даконте, показав палец с бриллиантовым перстнем, на подушечке которого виднелся едва заметный укол от шипа розы. – Чуть укололась.

Перед Байоной пошел снег. Было не больше семи вечера, но из-за бушевавшей бури улицы были пустынны, а дома наглухо закрыты, и, покружив по городу, но так и не найдя ни одной аптеки, молодожены решили ехать дальше. Билли Санчеса такое решение обрадовало. У него была ненасытная страсть к редким автомобилям и во всем потакавший ему папаша с избытком воспоминаний и раздутым комплексом вины. Да и потом, Билли в жизни не водил ничего подобного этому «бентли» с открывающимся верхом, который подарили ему на свадьбу. Он был настолько опьянен ездой, что чем дольше ехал, тем меньше ощущал усталость. Он намеревался доехать этой ночью до Бордо, где у них были зарезервированы апартаменты для новобрачных в отеле «Сплендид», и никакие встречные ветры или сильные снегопады не могли этому помешать. Нена Даконте, напротив, совсем обессилела. Ее доконал последний отрезок пути от Мадрида, настоящая козья тропка, по которой хлестал град. Поэтому после Байоны она туго перетянула безымянный палец носовым платком, чтобы остановить непрекращавшееся кровотечение, и заснула глубоким сном. Билли Санчес заметил это лишь около полуночи, когда снегопад прекратился, ветер внезапно застыл меж сосен, и небо над равниной усеялось холодными звездами. Он проехал мимо спящих огней Бордо, остановившись только у придорожной бензоколонки, поскольку у него еще хватало запала доехать без передышки до Парижа. Он был в таком восторге от своей большущей игрушки за 25 тысяч фунтов стерлингов, что даже не задался вопросом: а испытывает ли то же счастье ослепительное создание с набухшей от крови повязкой, спавшее рядом, создание, в отроческих снах которого впервые сверкали молнии неуверенности.

Они поженились три дня назад в Картахене де Индиас, за десять тысяч километров отсюда, к удивлению его родителей и к разочарованию родных Нены Даконты. Причем благословил их ни много ни мало сам архиепископ, примас той страны. Никто, кроме них самих, не понимал, в чем тут дело, как зародилась эта непредвиденная любовь. А началась она за три месяца до свадьбы, воскресным днем на море, когда шайка Билли Санчеса взяла приступом женские раздевалки на курорте Марбелья. Нене Даконте только что исполнилось восемнадцать, она недавно вернулась из сент-блезского пансиона «Шатлелени», что в Швейцарии, без акцента говоря на четырех языках и виртуозно играя на тенор-саксофоне, и это было ее первое после возвращения воскресенье на море. Нена разделась догола и как раз собиралась надеть купальник, когда соседние кабинки обратились в бегство и послышались крики атакующих, но она так и не поняла, что происходит, пока задвижка на ее двери не разлетелась в щепки и перед нею не предстал разбойник неописуемой красоты. На нем были только плавки с рисунком под леопарда, а тело было нежным, гибким и загорелым, как у жителей побережья. На правом запястье был надет наручник римских гладиаторов, а вокруг кулака намотана железная цепь – смертоносное оружие в драке: на шее висел образок без святого, трепетавший в такт вспугнутому сердцу. Билли с Неной учились вместе в младших классах и много раз играли в «пиньяту» на днях рождения, поскольку оба принадлежали к местной знати, вершившей судьбами города еще с колониальных времен; но они так давно не виделись, что с первого взгляда не узнали друг друга. Нена Даконте застыла как вкопанная и даже не попыталась скрыть свою умопомрачительную наготу. Тогда Билли Санчес довершил мальчишеский ритуал: спустил леопардовые плавки и показал ей своего могучего, вставшего в полный рост зверя. Нена взглянула на него открыто и без удивления.

– Я видала побольше и потверже, – сказала она, подавляя ужас. – Так что ты подумай хорошенько, стоит ли связываться, ведь со мной тебе придется заткнуть за пояс негра.

На самом же деле Нена Даконте не только была девственницей, но даже голого мужчину – и того в жизни не видела. Однако вызов ее возымел действие: в припадке бессильной злобы Билли Санчес саданул по стене кулаком с намотанной цепью и раздробил себе пальцы. Нена отвезла его на своей машине в больницу, выхаживала его, пока он не выздоровел, и в конце концов оба, честь по чести, постигли науку любви. Они проводили тяжкие июньские дни на внутренней террасе дома, в котором прожили шесть поколений Даконте, она наигрывала модные песенки на саксофоне, а он сидел с загипсованной рукой и смотрел на нее из гамака с неизбывным удивлением. В доме было бессчетное количество громадных, во всю стену, окон, выходивших на гнилостную лужу залива, и дом этот был одним из самых больших и старинных в районе Ла Манга и, без сомнения, самым безобразным. Но выложенная в шахматном порядке плиткой терраса, на которой Нена Даконте играла на саксофоне, была тихой заводью в послеполуденном зное и выходила в тенистое патио, где росли манго и бананы, а под ними была могила без надписи, еще более древняя, чем дом и память семьи Нены Даконте. Даже полнейшие профаны в музыке считали звуки саксофона неуместными в столь знатном доме. «Гудит как пароход», – сказала, услышав их впервые, бабушка Нены Даконте. Мать тщетно пыталась заставить ее играть по-другому, а не так, как Нене было удобно: высоко задрав юбку и раздвинув ноги; да и чувственность такая, по мнению матери, была вовсе не обязательной для музыки. «Мне все равно, на чем ты играешь, – говорила она, – лишь бы ты держала ноги вместе». Но именно эта атмосфера прощальных пароходных гудков и кровожадной любви и позволила Нене Даконте пробить броню ожесточенности, которой окружил себя Билли Сан-чес. Она увидела, что печально известный хулиган, которому все сходило с рук из-за его знатного происхождения, на самом деле – испуганный и ранимый сирота. Они так сблизились за то время, пока у него срастались кости на руке, что он сам изумился стремительности, с которой нахлынула любовь, когда одним дождливым вечером она, оставшись с ним вдвоем в доме, привела его в свою девичью постель. И почти две недели они в это же самое время резвились голышом под ошеломленными взглядами портретов национальных героев и ненасытных бабушек, блаженствовавших до них в раю сей исторической постели. Даже в передышках они не одевались, а валялись раздетые, открыв окна и вдыхая вонь пароходов в бухте и прислушиваясь вместе с безмолвствовавшим саксофоном к знакомым звукам, доносившимся из патио: к неподражаемому кваканью жабы под бананом, к воде, капавшей на безымянную могилу, к естественному ходу жизни, познать который у них не было времени раньше.