Избранное

— Тихое место — так я понял? Завтра же организуйте здесь сход или хотя бы просто беседу с жителями. Этих выведите перед всеми; покройте позором, осудите мнением… Завтра же доложите об исполнении мероприятия по телефону. Хоть ночью! А сейчас вылезайте, товарищ старший лейтенант, принимайте меры. Они ж амбар развалят…

Утром, в шестом часу, Степан хмуро собирался на работу, отмалчиваясь на слова Марии: та пилила по самым больным местам. Чего только не припомнила, чем не укорила!

У калитки, словно поджидая, встретили его Виктор Тимофеевич Ноздрин и председатель сельсовета Илья Ананьевич Красноперов. Главный агроном сказал:

— Веди на огород, показывай свое чудо, Степан Иваныч. — Кивнул на Красноперова: — Власть желает убедиться.

— Нету. — Степан отвернулся.

— Чего нету? — не понимая, переспросил Виктор Тимофеевич. — Растет?

Степан посмотрел на небо, на свои рыжие кирзачи, поскреб щетину на подбородке и виновато сообщил:

— Тово я вчера… эт самое… было. Споткнулся… Я эт баобаб выдернул! По пьянке, значит.

— Ну ты даешь, старина, — присвистнул Виктор Тимофеевич. Руками развел: — Как понимать прикажешь?

— Погулял! — Стеклянный глаз председателя сельсовета был прикрыт низко спущенным седым чубом, а в здоровом, устремленном на Степана, вспыхивали и гасли колючие огоньки. — По всем статьям, выходит, отличился… Гер-рой! Участник художественной самодеятельности, понимаете ль. У него голова от вина болит, а у нас от забот, что он нам подсунул… Других дел будто нет… Вот что, Чикальдаев, сегодня вечером, в девятнадцать ноль-ноль, явись на обсуждение! Слышишь?

— Не глухой.

— Вот так, Чикальдаев!

— Нет, учудил так учудил ты, старина, — снова подал голос Виктор Тимофеевич. — Оно б не выросло, возможно, однако пронаблюдали б! Редакция заинтересовалась… А он, видите ль, «по пьянке»! Да ты что, Степан Иваныч, маленький, первый год замужем?

Степан, чувствуя, как муторно зависает и трепещется на какой-то ниточке его душа, что вот-вот он сорвется, скажет что-нибудь такое, отчего будут потом дополнительные неприятности, — раздвинул Красноперова и Ноздрина плечом, пошел, не оглядываясь, на ферму.

Подумал: «Судить, что ль, собрались… вечером-то?»

Приезжая с фермы на обед, увидел на столбе, куда тарасовский киномеханик клеит свои афиши, большой лист бумаги, красные буквы с которого извещали:

«Сто лет клуб на запоре, а тут открывают, — усмехнулся Степан. — Кино бесплатно. Прям праздник старухам… И все из-за меня!»

Занимало: пригласят ли на суд Гуигина? Да ведь и Ефим Сальников был бы кстати… Не одного ж его, Степана, застукала милиция!

Однако Ефим в тот самый день, добровольно сдав две оставшиеся бутылки коньяка участковому, пожав ему руку, ушел со своим чемоданчиком в неизвестном направлении, — Степан помнил, как он уходил, маяча в синих сумерках белой фуражкой…

О Гуигине же, когда Степан явился в клуб, стало известно: сильно заболел он, поднялось давление, перебои в сердце — только что отставной старшина вызвал к себе фельдшерицу, та побежала к нему со своей сумкой и в белом халате.

Степану предстояло принимать удар одному. Примостившись на краю скамейки, в первом ряду, он осторожно косился на входивших, успокаивал себя: «За што меня судить-то? Выпил — с кем не бывает… Имелась бы у меня, конешно, должность — ослобонили б. А воду телкам возить, суди не суди, все равно некому, при мне останется… Вон Тимоха Кила руки потирает, радуется. Глупый человек!»

Люди рассаживались, и Мария появилась, но к нему не пришла — примостилась у двери, на выходе. «Совестно ей». От этой догадки сердце Степана отозвалось жалостью. Жена — неотъемная половина: на тебя пальцем тыкают — на нее оглядываются…

На сцену, где стоял маленький столик под бордовой скатертью, поднялись старший лейтенант Кукушкин и Илья Ананьич, утвердились на скрипучих стульях, пошептались — председатель сельсовета, встав, объявил собрание жителей деревни Прогалино открытым, сказал, что слово для выступления согласно повестке дня дается участковому инспектору товарищу Кукушкину.

Тот покашлял в кулак, пригладил реденькие волосы на приплюснутых висках и, нацепив на нос очки, стал читать брошюрку о вреде алкоголя, о том, как пагубно действует он на здоровье пьющего человека.

Читал участковый не очень-то уж складно — сбивался на непонятных словах, путался, сопел и кашлял, заглатывая слоги и буквы, однако слушали его добросовестно, вникали в глубокий смысл ученых рассуждений. Кукушкин, отдергивая от потного тела прилипавшую форменную рубашку, сказал, закончив чтение:

— Это видно, граждане, что даже врачи предостерегают нас от злоупотребления зеленым змием, а попросту пьянством, от которого неприличные и, что будем скрывать, преступные последствия происходят. Мы, к сожалению, тоже имеем таковые нелестные примеры. Намедни, все вы знаете, налакавшись завезенного в тарасовский магазин иностранного вермуту, по три рубля бутылка объемом ноль восемь, передрались на полевом стане трактористы. Не все, а неустойчивая, несознательная часть бригады… Этого мало! Буквально вчера при употреблении армянского и дорогого французского коньяку, цена которого, прямо скажем, удивляет — четвертной за бутылку, да-да, потише, граждане, — именно двадцать пять рублей… устроили потерю человеческой личности, форменное безобразие, назовем так, некоторые из вашей деревни. Чикальдаев Степан Иванович здесь?

— Вона сидит, — крикнул Тимоха Кила.

— Подымитесь к столу, Чикальдаев!

— Я и отсюдова виден, — встав со скамьи, сказал Степан. — А чево ежели говорить, я скажу. Книжку вы читали полезную, ее надо в каждом дому держать, как раньше старые люди Библию держали…

— Ты, Чикальдаев, про себя! — оборвал председатель сельсовета.

— А я про кого ж? Я послушал нашего участкового: захочешь — не возразишь. Согласен. Было со мной — больше не будет. Вот мое обязательство. Можете записать — я подпишусь.

— Сядь пока, — распорядился Илья Ананьич. — Кто желает высказаться?

— Дать принудработу и исключить, — выкрикнул Тимоха Кила.

— Вы, Тимофей Семеныч, не возгласом, обстоятельно предлагайте, — заметил Илья Ананьич. — Принудработа — это лишь компетенция суда. А откуда исключить-то?

— Исключить, и никаких! Весь амбар они расшатали… — Голос Тимохи был неуступчиво-зол.

— Из колхоза, что ль, исключить?

— Вы начальство, вам видней. А только исключить иль сослать!

По клубу прокатился осуждающий гул — Степан облегченно почувствовал: народ за него.

— Мы собрались, граждане, общественно обсудить и повлиять, — снова заговорил участковый. — Мы решений выносить не будем, а профилактически укажем… тому ж Чикальдаеву Степану Ивановичу… что нехорошо! Очень даже нехорошо. Пусть задумается, не повторяет, смотрит за своим поведением. Так, Илья Ананьич?

Председатель сельсовета тряхнул седым чубом в знак согласия и, когда старший лейтенант сел, заговорил сам:

— Правильно! Чикальдаев, с одной стороны, вовсе неплохой товарищ. Воевал, работает, семьянин, понимаете ль… Но надо учесть ему насчет употребления спиртного, крепенько учесть! Всю водку, известно, не выпьешь, она сильнее любого отдельного лица, и нечего к ней жадность проявлять. Слышишь, Степан Иваныч? Ведь до какого непростительного безобразия доводит пьянка, товарищи?! Степан Иваныч, как поступили сведенья, посадил на огороде привезенный ему зятем африканский орех. Этот орех пошел в рост, был зафиксирован агрономом… Смотрел его Виктор Тимофеевич в присутствии корреспондента… да… Уже район, понимаете ль, знает! Однако что же? В день своего пьяного загула Степан Иваныч с корнем выдрал тот орех!..

Опять гул голосов — теперь в удивлении — ударил Степану в спину.