Родина

Ольга Петровна оперлась на метлу и затихла.

— Вы понимаете, почему еще мне бывает трудно, — задумчиво продолжала Соня, — мне всегда нужно иметь бодрый вид, как будто, понимаете, у меня и нервов нет!..

— Это почему же так категорически, Сонечка? — спросил Сунцов.

— Потому, что все в моей женской бригаде нервные, измученные горем люди, — ответила Соня. — Если я, бригадир, позволю себе распускаться, с кого же им брать пример твердости?

«Ах ты, бедняжка моя… И поплакать-то, значит, не смей!» — взволнованно подумала Ольга Петровна.

— Ой, Сонечка, я бы на вашем месте присел к роялю, — озорно и лукаво протянул Сережа Возчий, — да и сыгранул бы всласть!

Чувилев и Сунцов подхватили предложение Сережи. Соня знала, что в заводском клубе имеется довольно приличный рояль, ключ от которого хранится у библиотекарши.

— И библиотека, кстати, сейчас открыта, Сонечка! — торжественно возгласил Игорь. — Идемте сейчас…

— Нет, нет! Сейчас я играть не буду! — вдруг испугалась Соня. — Я только в Кленовске сяду за рояль!

— Да что вы, Сонечка, совсем хотите разучиться играть? — возмутился Сунцов, и все трое начали с такой горячностью убеждать Соню сейчас же пойти в клуб, что она неохотно сдалась.

— Но ведь дождь какой, ребята…

— Мы все, все добудем, Сонечка, чтобы на вас ни одна капелька не брызнула! — раздался радостный хор трех голосов.

Через несколько минут Ольга Петровна, держась на некотором отдалении, последовала за молодежью и, незамеченная, вошла в дверь заводского клуба.

Дмитрий Никитич Пластунов просматривал каталоги технических изданий, когда к заведующей библиотекой подошли трое приятелей и с таинственным видом попросили у нее ключ от рояля. Скоро из большого зала послышались робкие звуки рояля и смолкли. Потом кто-то опять тронул клавиши теми же робкими пальцами и, словно испугавшись, оборвал игру. Наступила тишина — и вдруг, как на волне, поднялась и разлилась легкая мелодия, будто выпевающая знакомые слова:

Казалось, приглушенный и нежно смеющийся голос жены пропел ему на ухо эти слова о море и звездах. В самом начале их любви, когда Елена еще училась в консерватории, Дмитрий Никитич часто просил ее играть «Баркаролу» Чайковского.

Пластунов отодвинул ящики с каталогами. Сердце в нем сжалось, и захотелось вдруг закрыть глаза и вспоминать без конца…

Из клубного зала раздался дружный всплеск аплодисментов. Новую мелодию Пластунов тоже сразу узнал: «На память Элизе» Бетховена; третья была ему неизвестна.

«Кто это, однако, так играет?»

Он осторожно вошел в зал и увидел за роялем сидящую спиной к нему тоненькую девушку с подвязанными косами. Она вдруг оборвала игру, бросила руки на крышку рояля и упала на них головой.

— Нет, ребята, я больше не могу. Часто это мама играла… Нет, я не могу, не время… нельзя…

— Простите, товарищ, что вы играли сейчас? — мягко спросил, подходя ближе, Пластунов.

— Сонечка, это парторг ЦК Пластунов, — успел шепнуть Игорь Чувилев.

Соня подняла голову и увидела невысокого человека в морском кителе.

— Что я играла? — повторила она, будто очнувшись. — Это соната Чимарозы, соль-минор.

Ее большие длинноватые, печальные глаза заставили Дмитрия Никитича вздрогнуть: это были совсем иные глаза, но и чем-то напоминающие глаза его покойной жены.

— Извините меня, как вас звать?

— Соня Челищева.

— А, очень приятно! Так это вы организатор и бригадир женской бригады электросварщиц?

— Да, это я… — смутилась Соня.

— Очень хорошо… Так почему вы думаете, Соня, что сейчас играть не время? — мягко усмехнулся Пластунов.

Соня сначала очень кратко, а потом все сильнее увлекаясь, рассказала о Кленовске, о родном доме, о тоске неизвестности, потом застеснялась, стала кусать губы и умолкла. Пластунов, будто ничего не заметив, так же осторожно продолжал свои расспросы, и Соня заговорила о том, как создавалась бригада.

— И знаете что, — в увлечении забывшись и будто говоря только со своими однолетками, продолжала Соня, — знаете, что меня поднимает и утешает?.. Вот я моими собственными руками (она протянула вперед и крепко сжала худенькие кулачки)… делаю грозную вещь — боевую машину… А только скорей бы, скорей стать нам самостоятельной бригадой!

— Все это прекрасно, — похвалил Пластунов, — так и делайте и считайте меня вашим верным помощником… — и он обвел все лица твердым и улыбающимся взглядом карих живых глаз. — Но не следует думать, что из-за фашистского нашествия мы должны терять наши душевные силы… Например, музыка, талант пианиста, как у вас, Соня… разве это не является одной из чудесных сил души?

— Да, конечно, — прошептала Соня. — Я ведь и мечтала учиться в консерватории.

— Так и мечтайте, — продолжал свою мысль Пластунов. — А когда вы придете в консерваторию еще со славой стахановки военного времени, музыка приобретет для вас еще и новый смысл, вы будете душевно богаче. Знаете, дорогие мои товарищи, чего еще хотели бы фашисты? Они хотели бы не только нашего военного разгрома, но и нашего духовного обнищания. А разве вы хотите быть духовно нищей, Соня?

— Нет! — решительно сказала Соня. — Я хочу прийти в консерваторию… вот такой, как вы говорили…

Пластунов улыбнулся и перевел взгляд на других.

— Мне эти мысли как-то не приходили в голову, — признался Сунцов.

Пластунов невольно залюбовался его сосредоточенно-серьезным лицом, черты которого осветились чистым внутренним светом молодого раздумья.

— А сейчас я вот о чем подумал… — еще серьезнее продолжал Сунцов, — что не только мы, молодежь, но и взрослые, и старики даже… все будто вновь учимся…

— Перед войной у нас школьная экскурсия была на Кавказ, — вступил в беседу Игорь Семенов. — Стали мы в горы забираться, вот, думаем, эту высокую гору одолеем — и кончено… Так нет: поднялись на гору, а дальше еще горы громоздятся. Вот так, пожалуй, и все теперь…

— Молодцы! Оба в точку попали! Все время надо учиться по горам ходить! — воскликнул Пластунов. — В войну — одни горы, а после войны — новая пятилетка начнется…

— Пятилетка! — вздохнул Игорь Чувилев. — Два годика назад в школе мы пятилетки изучали по экономической географии.

— Ну, а после войны ты уже будешь лично участвовать в строительстве новой пятилетки, — сказал Пластунов.

— Наверное, только долго ее ждать придется, — опять вздохнул Чувилев. — Сегодня сводка опять тяжелая.

— Тяжелая, — подтвердил парторг и начал не спеша набивать трубочку. Пыхнув дымком, он снова оглядел всех быстрым и твердо усмехающимся взглядом. — Пусть те, кто в Сталинграде бьются, об этом даже и не думают, но новая пятилетка, о которой мы сейчас заговорили, конечно, имеется в виду, будьте спокойны.

Он призакрыл глаза и опять пустил вверх голубой клубочек дыма. А четыре товарища, Соня и Ольга Петровна переглянулись друг с другом, — казалось, парторг заглянул куда-то слишком далеко. Сережа Возчий, по своему обыкновению итти наперекор, не выдержал и ухмыльнулся.

— А как считать, Дмитрий Никитич, захватили немцы Сталинград или нет?

— Конечно, нет, — спокойно сказал парторг. — Подумай: как же может считаться взятым город, если наши войска там бьют немцев?.. Нашим очень тяжко, но выдержат наши, выдержат и выгонят захватчиков.

Потом, попыхивая трубочкой, Пластунов заговорил о «грандиозном строительстве, наперекор планам Гитлера».

«Вот он какой, Пластунов!» — думала Ольга Петровна, следя за быстрой сменой выражений лица парторга.

Кратко и удивительно понятно он рассказывал о новых заводах, которые строятся в глубоком военном тылу, о бокситах и других важнейших для военной промышленности находках советских ученых, об экспедициях Академии наук, об уральской и волжской нефти. Цифры парторг произносил с таким же удовольствием, как и имена людей, названия городов, рек, таежных мест, где поднимались все новые стройки, которые, «вот потом увидите, замечательно, совершенно замечательно покажут себя в дни мира!»