Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

— Мне неловко беспокоить прокурора по таким пустякам. Он может подумать, что я с ума сошел.

— Впрочем, может быть, даже прокурор не поможет. В этом видна рука таинственных сил. Мне представляется в этом что-то политическое.

Лунные глаза молодого человека запылали ярче, он явно увлекался ходом своей мысли.

— Вы думаете? — спросил потрясенный таким предположением профессор.

— Уверен! Сегодня в ваш карман попали часы, завтра могут подложить адскую машину. Сегодня с вас сняли картуз, завтра могут отрезать и подставку для картуза. — Фон Целиес оглянулся и понизил голос до шепота: — Скажите, профессор, вы материалист или идеалист?

— Я! Я как представитель точной науки… конечно, у меня материалистическое мироощущение.

Ночной собеседник подпрыгнул и ухватил профессора за плечо.

— Вот! Я так и думал. Вам могут мстить за это. Вы знаете — существует секта мстителей за унижение верховных сил природы, за господина вселенной.

Профессор вздрогнул и нервно задергал звонок дворнику.

— Еще раз спасибо, дорогой, — сказал он, прощаясь, — я и не думал, что это может быть так серьезно. Я обязательно сделаю, как вы сказали. Прощайте! Заходите, если не скучно, навестить старика!

— Спасибо, профессор. Очень рад знакомству. Желаю вам спокойной ночи и здоровья, — ответил спутник и весело защелкал каблуками, продолжая свой путь.

Профессор, входя в калитку, оглянулся, чтобы взглянуть на уходящего, и чуть не упал от ужаса. Он ясно слышал щелканье каблуков совсем рядом, но нигде на улице не было ни малейшего признака человеческой фигуры.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

С этой главы автор решает играть в открытую. В ней он наконец развяжется с проклятым картузом, или, вернее, достанет такого человека, который доведет дело до развязки.

Во всяком случае, автор намерен честно выполнить взятые на себя обязательства, ибо совесть у него есть и он понимает, что нельзя получать гонорар так, за здорово живешь.

Профессор проспал ночь ни хорошо, ни плохо, а так себе. Он не сказал ни слова жене о ночном происшествии, чтобы не расстраивать верную подругу, и, напившись чаю с молоком и скушав одну подковку с маслом, отправился к губернскому прокурору.

Прокурор, сравнительно еще молодой, с аккуратно подстриженными английскими червячками над верхней губой, в сером, отлично сшитом костюме, с такими же серыми острыми глазами, усадил профессора в глубокое кресло и, придвинув портсигар, спросил чрезвычайно любезно, чем он может быть полезен столь известному в республике ученому.

Александр Евлампиевич, скромно потупив взоры, изложил со свойственной ему логичностью и точностью потрясающие факты последнего месяца вплоть до пропажи знаменитого картуза.

— Я не знаю, кого подозревать, но мне кажется, что тут явный заговор против моего здоровья и жизни, возможно даже политического характера…

Прокурор слушал рассказ, дымя ароматными папиросами, в особенно примечательных местах остро вздергивая кверху русую бородку гвоздиком и постукивая пальцами по мраморной крышке пресс-папье. При последней фразе профессора он чуть приметно улыбнулся и поглядел в окно на вздувшуюся мутную Фонтанку.

Потом с глубоким, длительным наслаждением затянулся и выпустил с дымом:

— То, что вы были любезны изложить, уважаемый профессор, до такой степени любопытно и до такой степени неслыханно и фантастично в наше трезвое время, что я затрудняюсь высказаться по существу, хотя бы даже предположительно. С точки зрения действующего законодательства здесь имеется одно обстоятельство, которое позволяет смотреть на него, как на базу для начала судебного следствия…

Прокурор сделался прокурором совсем недавно и упивался юридическими терминами, подобно пятилетней республиканке, сосущей крафтовскую шоколадку.

— …Это имевшее место несомненное вооруженное нападение. Это есть то, что мы, юристы, называем corpus delicti… Но почему грабители утащили картуз? Что может быть особенно привлекательного для уличного бандита в картузе?

— Видите ли, — замямлил профессор, — картуз был действительно не совсем обыкновенный.

— А что же в нем такого особенного?

— Он имел… очень своеобразную форму вроде… берета, и потом у него был… бирюзового цвета козырек и такой же… помпон на верхушке, — еле выдавил профессор, чувствуя, что начищенный пол прокурорского кабинета расступается под его ногами.

Прокурор вздернул бородкой, пыхнул огромным клубом дыма, и профессору показалось, что вместе с дымом из прокурорского рта вылетел сноп искр.

Он даже отшатнулся, но сейчас же разглядел, что это просто пылинки, завертевшиеся в солнечных лучах, и успокоился.

— Если я правильно вас понял, профессор, — сказал прокурор, — это был действительно совсем необыкновенный картуз. Что же, простите за нескромность, побудило вас при вашем почтенном возрасте и общественном положении приобрести такой… ну такой из ряда выходящий головной убор?

Профессор превратился в спелый помидор. Он готов был провалиться и чувствовал себя, как школьник, пойманный учителем во время списывания задачи. Он ответил еле слышно.

— Я… это было… то есть меня… уговорили… Хозяин магазина… он уверил, что этот фасон очень… идет ко мне.

Если бы профессор смотрел не в пол, а в лицо прокурора, он при всей своей близорукости увидел бы, что бесстрастная прокурорская маска передернулась на мгновение судорогой сардонического смеха. Но прокурор успел соблюсти достоинство судебной власти и вытер предательскую улыбку с губ.

— Что же!.. Я не вижу в этом ничего особенного. У каждого из нас бывают необъяснимые иногда вкусы. Я знал одного человека, который мог есть чайную колбасу только тогда, когда она, поверите, начинала уже пахнуть, — сказал он учтиво, надеясь ободрить профессора, и добавил. — Во всяком случае, я не могу поздравить грабителя со слишком большой и выгодной добычей. Но все же это темное дело требует разъяснения, и я с вашего разрешения вызову сейчас же сюда начальника бригады уголовного розыска.

Профессор уныло повел рукой.

— Был я у них. Никакого толку. Во мне заподозрили вора и даже по альбомам сличали, не имел ли я приводов.

Прокурор разрешил себе наконец засмеяться:

— Ну, не беспокойтесь, профессор. В моем присутствии я могу гарантировать вас от таких выводов. Кроме того, вы говорили с простым дежурным агентом, а я вызову европейскую величину, изумительного специалиста высокой квалификации.

Прокурор снял телефонную трубку.

— Откуда? Угрозыск? Попросите мне Павла Михайловича… А, Павел Михайлович, здравствуйте. Не сможете ли вы приехать ко мне сию минуту? Да, да, в кабинет. Чрезвычайно любопытное дело. Да. Думаю, что вы очень заинтересуетесь, в вашем вкусе. Хорошо! Жду!.. Вы меня извините, — обратился он к профессору, — если я предложу вам пока посидеть вот здесь, а я приму остальных посетителей, — он указал профессору на диванчик в глубине кабинета, за круглым столом, — а чтобы вы не скучали, разрешите предложить вам любопытнейшую вещь, альбом редчайших случаев фотографической экспертизы. Могу вас уверить, что второго такого нигде нет.

Профессор поблагодарил и уселся в угол с альбомом.

Прокурор принимал посетителей. Александр Евлампиевич рассматривал альбом, изредка бросая косые взгляды в сторону прокурора. Тот сидел спиной к окну. Ослепительное весеннее солнце било в окно, заполняя кабинет дымным золотым туманом, и от этого моментами прокурор становился прозрачным, и сквозь него профессор явственно видел деревья Летнего сада и полированный красный порфир этрусской вазы на высоком цоколе. Голос прокурора вернул Благосветлова к действительности.

— Вот, профессор. Разрешите вам представить? Павел Михайлович Пресняков, наш лучший детектив.

Представленный был человеком очень высокого роста с гуттаперчево-гибкой сухой фигурой. Он сжал ладонь профессора длинными цепкими пальцами и, с размаху согнувшись, бросил свое легкое худощавое тело в кожаную ванну кресла.