Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

Автор хочет спросить у читателя, знает ли он, что такое ночь на Петроградской стороне, после двенадцати часов, в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, а от сотворения республики в седьмом?

Автор уверен, что у читателя нет об этом даже приблизительного представления, ибо читатель толчется больше на всяких проспектах 25 Октября, у блистающих храмов великого немого, разных «Пикадилли», «Гранд-Паласов», «Паризиан» и «Светлых лент».

В таких местах ночь на ночь не похожа, яркая, шумная, нахальная, как краска на губах у каракулевой барыни, яркость которой заставляет сочувственно ругаться питерских извозчиков. Все гремит, все блестит, переливается, и до самого утра нет отдыха затянутой в асфальтовые и торцовые корсеты земле.

А на Петроградской стороне — тишь. Небо этакое высокое, без лестницы на него не влезешь, и то лестница нужна такая длинная, какой даже в самом Губпожаре до сих пор еще не сделали.

В одиннадцать часов гаснут во всех окнах огни, и стоят дома сплошными серо-лиловыми кубами, разве только где-нибудь под крышей такой мечтательный огонек и при нем пишет стихи какой-нибудь шальной поэт.

И странно — можно сказать, почти до коммунизма дошли, весь быт перевернули, а вот поэтов вывести не могли.

Даже у ворот домов не горят дежурные лампочки, и никто за этим не следит, ибо какому же порядочному милиционеру Петроградской стороны придет в голову отойти дальше ближайшей подворотни от своего поста на Каменноостровском или Большом.

И в полутьме кажется все не настоящим, а нарочно сделанным, как театральный макет, и от этого в пейзаже какая-то сухость и мертвенность, нет живого впечатления, нет аромата, и даже лужи, сделанные котами и прохожими в закоулках, ничем не пахнут.

Странная ночь на Петроградской стороне!

………………………………………

Большая Монетная чернела неживым ущельем, позванивая тяжелой весенней капелью из водосточных труб, профессор неторопливо шлепал ногами по мокрым асфальтам, покрытым выбоинами, направляясь домой.

Когда он поравнялся с воротами сгоревшего дома, голый остов которого сквозил матовой чернядью звездного неба, от противоположной стены отделился человек и размашисто пошел навстречу профессору.

В походке его, быстрой и легкой, было хищническое, крадущееся напряжение, и Александр Евлампиевич почувствовал вдруг неприятную пустоту под ложечкой.

Он замедлил шаги, как будто этим можно было избежать встречи с неизвестным.

Но незнакомец только сломал прямую пересекающей диагонали и неожиданно вырос перед самым лицом профессора.

На нем был короткий бушлат, плоская шапочка, шею обвивал шарф, концы которого взлетали, как крылья.

Встав перед профессором, он поднял легким взмахом правую руку.

Александр Евлампиевич, вздрогнув, поднял обе свои, чтобы защитить лицо, но в ту же секунду сзади его захватили за шею и в открывшийся для крика рот втиснулось шершавое и мягкое.

Вслед за тем его ловко ударили под коленки, и он безмолвно и бесшумно шлепнулся навзничь на тротуар.

Тот, который подошел спереди, нагнулся и посмотрел в лицо профессору.

— Старый шкицер! — как будто с сожалением сказал он.

— Ничего! — отозвался другой голос, грубее и суше. — Смажь ему пару раз по лупеткам, чтоб знал.

— Да и мазать страшно, подохнет.

— Тля!.. Давай я!

Профессор, обомлев от страха, ощутил на своих щеках нанесенные сзади две основательные пощечины, и у него позеленело в глазах.

Когда он рискнул открыть их, на улице никого не было. Он лежал один животом вверх, и спину холодил ледяной дрожью мокрый асфальт.

Профессор вздохнул, сел и ощупал себя. В боковом кармане пиджака он наткнулся на бумажник, в жилетном кармане пальцы его ощутили кружок хронометра.

Все было цело и на месте. Он застыл в недоумении.

Приключение было так мгновенно и странно, что показалось ему сном, бредом, и только ощущение мокрого тротуара под седалищем напоминало о реальности, но и то казалось идущим мимо сознания.

Профессор прислушался. По тротуару издали защелкали крепкие каблуки и приближался голос, напевавший тенорком: «О ночь волшебных сновидений».

Прохожий шел по другой стороне тротуара.

— Послушайте, товарищ, — жалобно пискнул профессор, — помогите мне, прошу вас!

Щелк каблуков сорвался, и послышался молодой, хрустевший, как осеннее яблоко, голос с чуть уловимым чуждым акцентом.

— Помочь? А вы кто такой?

— Профессор, — ответил Благосветлов, не соображая всей нелепости этого слова в создавшейся обстановке.

— Профессор? — Голос хрустнул недоумением. — Но что же вы там делаете?

— Меня ограбили. Я сижу на тротуаре.

Каблуки затарахтели по мостовой, прохожий перебегал улицу.

Александр Евлампиевич увидел молодое лицо с худым крючковатым носом.

— Почему же вы сидите, если вас ограбили! Что за странный человек!

— Мне трудно встать. Я… очень испугался, — сконфуженно пролепетал физиолог.

Прохожий помог профессору подняться и стоял перед ним, ярко улыбаясь.

Молодой месяц светил ему в лицо, и от этого у него не было глаз, ибо они заменялись круглыми стеклами очков, горевшими таинственным лунным пламенем.

— Благодарю вас, молодой товарищ! — Профессор схватил руку своего избавителя и затряс ее изо всех сил. — Вы спасли меня от смерти! Кто вы?

Прохожий помолчал и ответил медленно, как будто откалывая ледяшки слогов:

— Меня зовут Гектор фон Целиес; я ученый, недавно приехал в Россию. Но не в этом дело, профессор. Не говорите ночью громко о смерти. Она ходит здесь вблизи и ждет неосторожного зова.

Профессор испуганно оглянулся. Тон ночного собеседника показался ему страшным. И профессор сказал:

— Вы правы, не нужно о смерти! Я бесконечно признателен вам и был бы еще признательнее, если бы вы простерли свою любезность до того, чтобы помочь мне дойти до дома. Вон там в следующем квартале.

— О, с удовольствием! Хоть сквозь весь город! Сквозь весь мир!

Профессор достал платок и обтер руки. Он хотел уже двинуться в путь, как почувствовал, что ему холодит лысину. Он дотронулся до головы и обнаружил отсутствие картуза. Думая, что уронил его при падении, он нагнулся.

— Что вы ищете? — спросил спутник.

— Я уронил картуз. Что-то не видно. У вас зорче глаза, молодой друг, посмотрите вы.

Молодой человек прошел несколько шагов туда и обратно странно танцующей походкой и ответил:

— Нет!.. И я не вижу. Не вижу даже астральным зрением.

— Должно быть, эти негодяи утащили его. Ну и слава богу.

— Много они у вас ограбили? — полюбопытствовал избавитель.

— Вот то-то и странно, что ничего… Они только дали мне две пощечины и бежали. Приходится констатировать, что я отделался только картузом.

— Странные грабители, — задумчиво сказал Целиес. — Вы никого не можете подозревать?

— Нет… Никого.

— Может быть, это какая-нибудь месть?.. Может быть, романическая история?

Профессор протестующе поднял руки.

— Юный друг, постыдитесь! В моем возрасте романическая история!

Молодой человек сконфузился.

— Дело в том, — начал профессор, шагая под руку с компаньоном, — что со мной за последнее время произошел ряд самых фантастических приключений, вовсе не соответствующих ни моему возрасту, ни общественному положению.

— А именно?

Профессор прокашлялся и начал повествование. Они дошли до ворот профессорской квартиры, и Александр Евлампиевич, облокотись о выступ стены, подробно и красочно изложил все изумительные события, обрушившиеся на его жизнь.

Молодой человек стоял перед ним, поблескивая лунными зрачками, перепрыгивая с ноги на ногу, и казался волшебной птицей, готовящейся взлететь.

— А вы пробовали обращаться за содействием к властям? — спросил он, когда профессор кончил рассказ.

— Ах, знаете, я попробовал в уголовный розыск, ничего не вышло.

— О нет, профессор! Случившееся с вами указывает на роковое вмешательство неведомых сил в вашу судьбу. Я вижу, что это совершенно загадочная и грозная история. Я бы советовал вам немедленно обратиться к прокурору.