Сибиряки

Нюська, раскрыв рот, смотрела на привокзальную площадь, на высившиеся вокруг нее многоэтажные здания, бесконечные вереницы машин и людские потоки. Так вот она какая, столица! Нюська вцепилась в руку подружки, едва выдохнула:

— Вот да-а!

— Нравится? — глядя на обалдевшую Нюську, улыбнулась подружка.

— Страшно.

— Это почему же? — удивилась та.

— Махинища-то какая! Аж голова кругом…

— Пойдем погуляем… Не бойся, не заблудимся, я тут три раза бывала. Все равно делать нечего…

Делать было действительно нечего. Встретивший на перроне политотдельский офицер убежал звонить куда-то, вызвать штабные машины, и сам обещал вернуться только к десяти. Это значит ждать час, не меньше. Нюська с подружкой отпросились у руководителя культбригады на полчасика.

Шли не спеша. Подружка показывала Нюське на какие-то крыши, особенные башенные часы, объясняла — Нюська не слышала подруги, не видела ни часов, ни башен: все сливалось в ее глазах в одно пестрое, сказочно необъятное диво. Так, с задранной вверх головой, натыкаясь то на прохожих, то на фонарные столбы, и двигалась Нюська, оглушенная уличным гамом, ослепленная майским утренним солнцем. Только постепенно начала успокаиваться, привыкать к необычностям, прислушиваться к болтавшей без умолку о Москве спутнице.

— А вон, видишь, троллейбус идет: на нем можно прямохонько до Кремля доехать… Ой, Нюська, глянь: войска сколько! Видать, тоже приехавшие…

По широченной улице мимо них потянулись колонны пехоты: в новом, с иголочки, летнем обмундировании, обвешанные скатками, автоматами, гранатами. Нюська забыла все, потянула подружку.

— Бежим, глянем!

Пробрались в толпе зевак к самой панели, забегали глазами по рядам пехотинцев. Чьи они? Откуда? А вдруг среди незнакомых насупленных лиц найдутся знакомые? У Нюськи даже заныло под ложечкой: а что как окажется среди них Ромка Губанов? Ведь и Миша Косов говорил, что он должен быть под Москвой где-то. Так и не написал ей, Нюське, ни строчки, а обещал…

— Эх ты, мать честная, красавица!

Перед Нюськой молодой в золотых лентах матросик. Ростом не высок, но в плечах крепок и ноги — как в шторм на палубе. Из-под льняного чубика — два карих смешливых глаза. В рядах пехоты кричали:

— Эй, морячок, не заглядись, войну прозеваешь!

Нюська попятилась за подружку от вперившегося в нее матросика, но тот легонько отстранил Нюськину «защиту» в сторону, сдвинул на лоб бескозырку.

— Так что времени на объяснение чувств не имею, а потому разрешите представиться: старшина второй статьи балтийского военного флота…

Нюськина подружка снова вышла вперед:

— Это неприлично…

— Позвольте, гражданочка, дело не в пример срочное, прошу обождать. А вас, красавица, прошу назвать имя. Так. Особого желания не наблюдается, берем на абордаж… — И, схватив за руки Нюську, потянул к себе. — Не робей, назови имя…

Нюська вырвалась, наотмашь шлепнула по щеке насильника. Да так, что тот едва устоял на ногах, потеряв бескозырку. Толпа отхлынула, загудела, а видевшие здоровую Нюськину оплеуху пехотинцы захохотали, закричали матросику:

— Моряк, пузыри пустил!

— Вот это по-нашенскому!

— Молодец, девка!..

Нюська, видимо, и сама не ожидала такого, нырнула в толпу. Матрос кинулся следом, поймал за плечо Нюськину подружку, с силой повернул к себе:

— Как зовут?!

— Меня?.. — до смерти испугалась девушка.

— Себя после назовете, гражданочка. Красавицу?

— Нюська… Аннушка…

— Фамилия? Откуда?.. — И, выпытав у перетрусившей девушки все, что требовалось, обрадованно заявил — Ну, теперь я ее со дна моря достану! Так и передай, ясно?

Глава двадцать вторая

Небольшой двухпалубный пароход отчалил от дебаркадера, развернулся у ангарского моста и, зашлепав гусиными лапами по воде, стал быстро удаляться от пристани. На поднятых пароходиком волнах закачались рыбачьи лодчонки, прибитые к берегу плоты. Мимо, уходя назад, потянулись набережные постройки, высоченные журавлиные ноги кранов, белая на высоком берегу маратовская церквушка.

Лешка уже успел обежать обе палубы, заглянул в салоны, поднялся по лестнице на самую крышу, увидал будку, а в ней матроса, ворочающего огромное колесо с колышками. «Рулевой, — сообразил Лешка. — Вот это водитель! Такую громадину один направляет!..»

— Ты что тут делаешь, малый? А ну, марш отсюда!

Человек в белом кителе с широкими золотыми полосками на рукавах сердито смотрел на Лешку с мостика.

— А вы кто, дяденька? Капитан?

— Капитан, капитан. Вот прикажу тебя снять на мель. Где твое пассажирское место?

— Хе!

— Вот тебе и хе! — И вдруг заорал в рупор: — Эй, в лодке! Куда за бакен зашел! Греби обратно!

Лешка осмелился, подошел ближе.

— Дяденька капитан, дай подержать трубку.

— Что? — обернулся капитан, увидав подле себя Лешку. — Ты уже тут? Отчаянный. У тебя отец случаем не турок?

— А что?

— Черный больно.

Лешка хмыкнул в ответ: капитан, видать, ничего, добрый.

— Дайте подержать трубку.

— На.

Лешка оглядел трубу, заглянул в дыру, примерил, приложил к губам:

— Эй, в лодке!..

И тут же получил подзатыльник. Капитан отобрал рупор.

— Знаешь, как это называется? Посади свинью за стол, она и ноги на стол. Понял?

— Понял. А мотором кто управляет, дяденька?

— Не мотором, а машиной. Ты что, малый, шофер?

— Слесарь я. В Заярск на все лето еду с колонной.

Капитан ласково потрепал по голове Лешку.

— Хорош слесарь. Военного времени.

Через пять минут Лешка уже знал, где и какая у парохода машина, зачем подвешены на бортах бревна, через какую трубу капитан командует машинистам «вперед!» или «полный!» Узнал и о том, что пароход до Заярска плывет сутки, а обратно до Иркутска целых трое. А сойдя с «крыши», обо всем подробно рассказал Вовке. Алексей Иванович ходил по палубе один, смотрел на всех как-то хмуро, и Лешка к нему не приставал: не в духе. Вот и Ваня, бывало, сердится. Спросишь — промолчит или огрызнется. И Лешка знал: что-нибудь с машиной неладно, расстроился человек и надоедать ему не годится. Зато у Вовки настроение лучше не надо. Он, как и Лешка, первый раз в жизни на пароходе. Мальчики обошли палубы, спустились к машине, посмотрели, как неустанно и быстро двигаются ее тяжелые рычаги, попробовали завести разговор с машинистом, но, не получив ответа, снова вышли на палубу.

— Глянь, все дно видно, — показал Лешка.

— И правда!

Лешка достал из кармана медный пятак, подумал и швырнул в воду.

— Гляди, гляди!

Пятак, кувыркаясь и тускло поблескивая в зеленоватой, прозрачной воде, быстро удалялся назад, к корме парохода.

— А почему он на дно не упал?

— Чудак! — возразил Лешка. — Думаешь, тут мелко, да? Это только так кажется, что мелко. Не веришь? Айда, спросим капитана, он все знает.

— А он не прогонит?

— Хе! Капитан-то? Да он свой парень. Мы с ним запросто разговариваем. — И потащил за собой Вовку.

Однако едва над верхней палубой появились черная и рыжая головы, капитан заорал на них в рупор:

— А ну назад!

— Дяденька капитан, это же я, Лешка!

— Назад, говорю! Не до вас тут!

— Пойдем, брат, — потянул Лешка за рукав приятеля. — Мы его после спросим.

К Заярску подъехали рано утром. Пассажиры уже толпились у борта, а нигде никакого Заярка не было видно. Леса, горы, вода — и ни одной избушки. Пароход начал обходить остров и вдруг загудел протяжно, радостно, громко. И эхо долго-долго звучало еще в горах, над речной голубой гладью. Остров оборвался, открылась широкая вода, и на ее правом, очень крутом и высоком берегу показался поселок. Заярск! Лешка так и впился в него своими веснушчатыми глазами. Так вот он какой, этот Заярск! Маленький, с деревянными домишками и плетнями, боязливо прижавшийся к обрыву. А за ним горы и леса, леса и горы…