Мост через Жальпе

— Гильда, ты уже поняла, ты вспомнила море и амфитеатр?

Гильда собирает с колен Бенаса пушинки одуванчиков и медленно, бесстрастно качает головой.

На другой день, когда они снова идут к своей скамье, полосатый человек трясет другой куст сирени, человек тоже другой, и с этого куста осыпаются фиолетовые яблоки.

— Г и л ь д а  и доктор Бенас, — слышит она слова врача. — Далеко не уходите, чтоб не пришлось искать.

Гильда чувствует, как вздрагивает Бенас, он молниеносно поворачивается, одним прыжком оказывается рядом с врачом:

— Доктором меня называете? Зачем издеваетесь? Какой я вам доктор? — Бенас с силой дергает свою полосатую курточку, на зеленую траву сыплются пуговицы. Гильда уже подошла к нему, она держит Бенаса за руку, а врач негромко говорит ей:

— Может, не стоило сегодня, Гильда?

— Нет, доктор, мы пойдем. Сегодня, завтра, не все ли равно…

Она ласково гладит лицо Бенаса. Он все еще стоит, уставясь из-за плеча врача на самолет, который летит над верхушками деревьев, а потом повинуется ей и бредет рядом.

— Бенас, мы тогда купили цветы, отправились на вокзал и смеялись, увидев ворону, сидящую на небольшом памятнике. Ты просто со смеху помирал… У стен сидели люди, ждали поезд, мы тоже должны были уехать, потом подошел шофер в свитере и спросил, не собираемся ли мы, случайно, в тот город… Бенас, ты помнишь? Бенас, ради бога, помнишь ли ты хоть что-нибудь, постарайся проснуться, постарайся вспомнить, ради бога…

Глаза Бенаса устремлены вдаль, он ничего не видит, одну безмолвную пустоту.

— Бенас, мне страшно одной, боже мой… Почему ты такой? Тогда ты сказал, что поеду только я, тебе надо остаться. Потом, уже в другой раз, я рассказала, что у шофера была ссадина на лбу и что мне страшно было с ним ехать.

Она встает со скамьи, опускается перед ним на колени, как-то странно сложив руки. Бенас улыбается, глядя на ее макушку. У него мелькает странная мысль — почему она без кимоно?

— Потом я сняла пальто, села, ты подержал мое пальто, на заднем сиденье устроились три чужеземца и громко разговаривали, ты спросил у шофера, сможет ли он отвезти меня к городскому вокзалу, он сказал, что сможет, если только бензина хватит, ты попрощался и поцеловал мне руку. Я тогда очень растрогалась, мне хорошо было, что ты поцеловал, даже этот шофер стал как будто другим… — Ее глаза печальны, и он кладет ей на голову руку, растерянно глядит на цементную стену, огромным усилием морщит лоб, даже рот у него перекошен.

Она снова устремляет на него умоляющие глаза, все еще не поднимаясь с колен, а он пялится на Гильду, изо всех сил напрягая глаза в глазницах, потом долго смотрит на влажные ее губы и нагибается, чтобы поцеловать.

Гильда хватает его за руку:

— Ты понял, ты вспомнил, Бенас, ты сейчас что-нибудь почувствовал?

Бенас медленно качает головой, глядя на нее пустыми глазами.

Потом они долго сидят молча. После этого начинают гулять вместе со всеми по кругу во дворе, а сестрички снова глядят из открытого окна.

Когда для одного бывал день, для другого наступала ночь. И ночью ни один не вспоминал и не понимал того, что вспоминал и понимал днем.

…Стало светать. Бенас отпер дверь и вышел в коридор. Открываясь, дверь ударилась о чье-то плечо: не успела отойти сестричка. Теперь она с опаской отпрянула в сторону. Доктор Бенас был бледен, на нем лица не было.

— Простите, — сказал он.

Навстречу шел врач.

— Вы очень устали, доктор. Может, вам лучше еще немного отдохнуть? — в его голосе Бенас услышал страх.

— Простите, мы с вами уже встречались?

— Нет… Я хирург… Вчера так паршиво вышло… Не мог придти…

— Ничего особенно паршивого. Вы сами не меньше меня устали, а я вам ничего не говорю. Одни устаем так, другие — иначе. А вы вряд ли долго здесь проработаете, — Бенас посмотрел на сестричку.

— Почему, доктор?

— Потому… Потому, что так дежуря у двери каждого… больного, вы долго не выдержите… В палате, надеюсь, все хорошо? — Бенас кивнул на дверь палаты Адомаса.

— Все хорошо, доктор, — ответила сестричка, а хирург больницы робко шевельнул рукой.

— Хорошо, пока хорошо, — сказал Бенас. — Всего доброго, сестричка, и вам, доктор. Как это говорится? Не поминайте лихом.

— Всего хорошего. Спасибо вам и простите… Сейчас я вызову водителя, вас подбросят.

Бенас посмотрел на хирурга, который уже собирался дать распоряжение сестричке.

— Спасибо, не стоит. Я уж сам как-нибудь доберусь. Будьте здоровы!

Сестричка, сложив руки на животе, стояла у стены.

Утро уже разгоралось. Казалось, что день будет туманным, чего доброго, даже с дождем. На деревьях еще не были слышны воробьи.

Пройдя немного, он остановился и огляделся. Новая больница за деревьями белела, словно далекий корабль, какие он видел когда-то с уходящего в море мола.

Шел он нога за ногу. У вокзала старичок уже сметал мусор в четырехугольное ведро. У Бенаса сосало под ложечкой. В город идти не хотелось. Не было еще и первых автобусов. Посмотрев на висящие часы, он направился было по улице дальше, где, как он знал, находилась заросшая ивами река. Перед ним появился учитель.

— Доброе утро, доктор.

Бенас растерялся.

— Откуда вы? — подойдя поближе, спросил он и странно напрягся.

— Давайте поедем, времени у нас хоть отбавляй, в другой раз сюда приедем, посидим над рекой. Погода слякотная, а вам, наверное, и вздремнуть не удалось. И случись же такое…

— Выспался досыта… Откуда вы знали, что я приду на вокзал?

— А куда еще можно придти?

— Неужели? — странным голосом спросил Бенас.

Когда они отъехали от города, Бенас сказал:

— Вы не знаете, где Герда?

— Она уехала поздно ночью с женой Адомаса. Всю дорогу жена Адомаса вас хвалила.

— Так вы отвезли их и вернулись назад?

— Да. Посидел в больнице, потом вышел на рассвете, побродил по берегам реки. В детстве я жил в этих местах, есть о чем вспомнить. Потом опять пришел в больницу, когда сестричка…

— Какая сестричка?

— Из больницы…

— Разыскала вас, поскольку все боялись, что я заперся? Так и промучались вы всю ночь?.. Нехорошо получилось… Большое вам спасибо за то, что вместе с женой Адомаса привезли и Герду… А ваша машина вроде бы уже не так чихает.

— Осенью ей лучше, не так жарко…

— Вы так из-за меня маетесь.

— Тоже мне маета. Чтоб только большей не было.

— Кажется, у меня опять начинается, учитель. Так недолго я протянул…

— Что начинается?

— Мрак.

Учитель бросил взгляд в зеркальце автомобиля, покосившись на Бенаса.

— Вы смертельно устали этой ночью.

— Теперь уже не осталось сомнений, что придется ехать  т у д а.

— Куда-нибудь далеко собираетесь?

— Учитель, не надо притворяться… Туда, откуда я не так давно вышел.

— Начнутся морозы… По-моему, в это лето у нас вы только еще больше устали.

— А толку-то? Там я устану еще больше.

— Пожалуй, доктор, везде одно только горе.

— Раньше и мне так казалось. Теперь считаю, что не везде.

Когда с асфальта свернули во двор учителя, их встретило солнце, пробившееся сквозь туман и осветившее вырезанную из дуба женщину, стоящую перед окнами дома. Все равно было похоже, что вот-вот может начаться дождь.

Поднявшись в свою комнату, он уселся на кровать, в которой тогда спала Дейма. Одеревеневшими пальцами доктор Бенас пытался продрать глаза; не жмурились они, на них упала непроглядная пелена. Из комнаты учителя доносился тихий разговор, но доктор Бенас не мог разобрать слов.

— Ему правда худо, — сказал учитель.

— А ты думаешь, уже все?..

— Этого я не могу знать, но если и может его что-нибудь спасти, то только время или случай.

— А как все у нас старались помочь ему, понять, не ранить…

— Все люди, с которыми он встречался, хотели помочь ему участием, ласковым словом. Казалось, что несчастье с Адомасом вернет здоровье нашему доктору, такая в нем произошла перемена, он опять обрел силу, преисполнился хорошей злостью и энергией, однако… Сейчас он выглядит еще более усталым. Даже я испугался, когда увидел утром, как он выходит из больницы.