Мост через Жальпе

— Все твои знакомые. Уже съехались из деревень, вернулись из путешествий. — Он понял, что Дейма растеряна и уже сожалеет, что обмолвилась об этом.

— Вот и ешьте свои яблоки.

— Они о тебе спрашивали.

— А что им еще неясно? — огрызнулся он.

— Да просто так. Вспоминают, когда собираются. Хотели к тебе поехать…

— Чтоб не смели ногой ступать!.. Память о нем вечно будет жива в наших сердцах… Скажи им спасибо.

— Опять из больницы звонили.

— Мужской голос?

— Мужской. Какой-то сердитый. Говорит, уже полтора месяца прошло, как ты должен быть в палатах. Говорит, ни сам не показывается, ни знать не дает.

— Если еще позвонит, скажи, что не вернусь вообще.

— В больницу? Вообще? Не вернешься?!

— Скажи, что не вернусь. Поживу здесь до поздней осени, а потом поеду  т у д а, Дейма. Хотелось бы, чтоб ты меня проведала, чтоб мы перед тем повидались, оба поехали бы до туда, а потом… Я же давно тебе говорил. Почему ты так удивилась? Думаю, это со временем выяснится.

— Бенас, — ласково говорила Дейма в холодную пластмассовую трубку, — ты правда не можешь иначе? Вдруг ты ошибаешься, вдруг тебе еще можно вернуться назад, в то время, когда все изменилось? Боже мой, мне так хотелось бы тебе помочь, так хотелось бы, я каждый твой шаг охраняла бы…

— Дейма, родная, я все уже перепробовал. Ты знаешь. По-моему, иначе нельзя.

— Бенас, это точно, это правда?

— Точно, Дейма. Хоть и грустно, и нехорошо, я не могу врать ни тебе, ни себе. Будь добра, постарайся не только понять, но и справиться с этим огромным невезеньем.

— Бенас, почему ты хочешь, чтобы я приехала?..

— Я же давно с тобой договаривался.

— Бенас, тебе еще хуже стало?

— Ничего нового, Дейма. Очень тебя прошу — ты не пугайся… На меня снова нашла трезвость.

— Что ты сказал? — дрожащим голосом крикнула она в трубку.

— Т р е з в о с т ь.

— Как ты сказал… Господи…

— Ну и что? Дейма, ничего такого… Ты не сердись, я не могу говорить иначе. Пока-то я еще понимаю, Дейма, и ты знаешь, что со мной может быть хуже, когда я не очень-то буду понимать… А ты все еще живешь по-прежнему?

— Не поняла.

— Так, как раньше?..

— Бенас, Бенас… Днем работаю, вечером брожу по улице.

— Ив городе уже, наверно, осень.

— На площади уже два раза в день сгребают листья.

— Утром и вечером?

— Утром и под вечер.

Он услышал, что ее голос снова дрогнул.

— Ничего, Дейма. Ты слышишь? Я все хорошо понимаю. Ничего такого. Просто-напросто меняются времена года.

— Я боюсь настоящей осени, Бенас. Тогда страшно и грустно одной на улицах.

— Ничего, Дейма, ничего не надо бояться. Ты помнишь, Дейма, мы с тобой когда-то — о, как давно это было! — говорили, что ничего не надо бояться, кроме бесстрашного всезнающего человека. Ничего больше не надо бояться. Давай приручим страх, Дейма. Я, хоть и такой никудышный, всегда буду ходить вместе с тобой, и на лодке вместе покатаемся… После осени настанет холодная зима. Когда всюду белым-бело, очень приятно жить. Ведь правда, Дейма?

— Правда, Бенас. Тогда все успокаивается. Ладно, ты всегда ходи вместе со мной… Когда же мне приехать? На твоем острове, наверно, мокро, холодно и угрюмо?

— Остров еще туда-сюда. Озеро впитывает воду. На острове еще совсем сносно, Дейма… Я тебе позвоню или напишу, когда уже решу ехать.

— Хорошо, Бенас. Я буду ждать. Мне тоскливо ждать, но я буду ждать.

— Ты ничего не бойся.

— Хорошо, Бенас. Я попробую.

Сказав Дейме, чтобы сообщила в больницу, что он не вернется, Бенас испытал облегчение. С того дня он все реже садился в лодку, бродил по опустевшим полям и сосновому редколесью. Иногда находило такое просветление, что все становилось еще страшнее, чем он себе представлял раньше. Пропасть, освещенная редким просветлением, зияла так зловеще, что он до боли сжимал руками голову, словно пытаясь выдавить из нее что-то нехорошее, чужое, дурное. Успокоившись, долго глядел на большое дерево, на его толстую кору и длинные ветви. Вот странно: столько прожил, а однажды охватил ужас, когда реально осознал, что эти толстые деревья выросли просто из ничего!

Он шел по шоссе к городку, когда его догнала машина учителя.

— Хочу вам опять предложить покататься.

— Куда выбрались?

— Поеду в школу, а оттуда — по деревням. Уроки давно уже начались, а учеников приходит всего семеро. Подумать страшно.

— Боятся малыши переправляться через озеро?

— Вот уж! Людей не стало. А когда не стало людей, то не стало и детей. А другие просто не посещают.

— Хотите поднажать?

— Попробую. Что-то надо делать. Нажму на родителей. Что творится, ведь могут школу закрыть, и так уже она на волоске висит, детей с каждым годом все меньше, перебирается народ в города и поселки.

— Вы на молодежь поднажмите… Разве бедно живут теперь? Пускай побольше детей заводят.

— Да сколько там этой молодежи… Поехали?

— Охотно бы вместе с вами поездил, вдвоем мы покрепче бы на них насели, да вот с самого утра решил побродить по новым местам, осмотреть все уголки, собираюсь даже в лес отправиться. Может, еще когда поедете?

— Если сегодня не успею всех объездить.

— Удачи вам в переговорах.

Шагая по шоссе, перед домом Адомаса, за заборчиком он увидел грузовик. Адомас издалека заметил доктора и поздоровался. Нагнувшись, шофер рассматривал колесо машины.

— И вы уже в город переезжаете? — рассмеялся доктор.

— Где уж там! Достал машину и человека, сейчас в лес съездим, у меня там дрова куплены. Надо привезти, пока дожди не зарядили.

— Хотите, помогу?

— Не шутите.

Попросившись в лес, доктор Бенас почувствовал, как на миг у него даже голова закружилась. Вид осеннего леса, дни детства, когда лазил по деревьям или босиком бегал по теплому мху, странным теплом согрели грудь. Когда же в последний раз он был осенью в настоящем лесу? Бенас усмехнулся, подумав, что с того дня, пожалуй, прошли десятилетия.

— Очень бы хотелось съездить с вами в лес, Адомас. В детстве мы с братом рубили в лесу дрова. На низ телеги бросали зеленые ветки, на верх метровые полешки, а потом — опять ветки. Однажды егерь все-таки нас поймал…

— Если только хотите, доктор, то поехали.

— Меня возьмете? — поздоровавшись, спросил Бенас у шофера.

— По правилам в кабине сидят двое, но поедем по проселочной. Как-нибудь уместимся, — важно ответил шофер.

— Тогда я полезу наверх, — сказал Адомас.

— Не стоит. Потеснимся, — ответил шофер.

За городком грузовик свернул на ухабистый большак. Адомас сидел между шофером и Бенасом. Он весь сжался, чтоб занимать поменьше места.

В лесу еще щебетали какие-то птахи, но все было уже не то. Между деревьями бродила тоска, возвещая, что время миновало. Деревья готовились погрузиться в дрему, и лишь несколько пташек щебетало больше с разбега или по недомыслию, а скорее всего, потому, что им положено было так делать. Одна сорока горланила как всегда агрессивно и неравнодушно лишь себе самой. Пахло прелыми листьями. И как раньше Бенас торопился в лес, так сейчас жаждал вырваться из него. Вялый покой и осенняя пустота угнетали его. Становилось невмоготу.

— Только человеку, полному иллюзий, молодому и здоровому, может быть хорошо в унылом лесу. Тогда он еще больше ощущает свою силу, — поднимая бревнышко, вполголоса сказал Бенас.

— Что, доктор? — не расслышав, отозвался Адомас.

— Неживой уже лес, Адомас.

— Не стало лета-то…

Шофер равнодушно пинал башмаком выгнивший пень.

Когда машина была нагружена, Адомас решил еще побросать наверх сухого хворосту, навалил целую кучу, потом перекинул веревку, забрался наверх и, просунув под нее толстый кол, принялся затягивать. Ветки с хрустом ломались.

— Не рассыпятся, не мякина, зачем там затягивать? — сказал снизу шофер.

— Бревна страшные. Сползут по дороге, и аминь, — ответил Адомас. Изо всех сил налегая на ветки, еще два раза обкрутил кол, шофер завел машину, он ждал только, когда слезет Адомас, а Бенас находился с той стороны, куда Адомас должен был спустить ноги. В этот миг Адомас где-то наверху крикнул страшным голосом и полетел с машины на другую сторону, прямо под елку, — туго натянутая веревка вырвала кол, засунутый в кучу хвороста. Хлопнула дверца кабины, и тут же Бенас услышал испуганный голос шофера: