Мы вместе были в бою

Шеф уже не смеялся. Он смотрел на Стахурского серьезно, но без малейшей вражды.

Тоска охватила Стахурского. Конец! Шеф знал слишком много, и все это было правдой. Что же делать?

Стахурский развел руками и сказал, придав своему голосу максимум огорчения:

— Простите меня, мой шеф, произошло какое-то страшное недоразумение. Вас ввели в заблуждение, и вы обращаетесь не к тому, о ком думаете. Я совсем не тот, за кого вы меня, очевидно, принимаете.

Шеф словно не слышал этих слов, он перегнулся через стол, похлопал Стахурского по плечу.

— Это чудесно, чудесно, товарищ Стахурский, что вы умеете так соблюдать свои интересы, но жаль, что вы не хотите оказать мне доверия. Уверяю вас, перед вами только друг, который хочет вам помочь.

Стахурский ответил ему взглядом, полным сожаления. Что же ему делать: он не Стахурский — он всего только Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч Шмаллер, а вовсе не Стахурский, кто бы перед ним ни был — коварный враг или неумелый друг.

Шеф на минуту задумался. Глаза его скользнули по стене, по окну — ураган гнул до земли верхушки грабов, свинцовые тучи нависали тяжелыми крыльями. Сигара в руке шефа потухла. Он взвешивал и решал. Ветер выл в вышине и скулил в дымоходе. Наконец шеф снова повернулся лицом к Стахурскому — взгляд его был таким же внимательным, но твердым и решительным.

Он сказал сухо, по-деловому:

— Хорошо. Вы не тот, за кого я вас принимаю. Я тоже не тот, кем считаете меня вы!

Теперь Шмаллер взглянул на шефа с удивлением, вполне искренним.

Но Стахурский произнес тихо и категорически:

— Я не тот, за кого вы меня принимаете!

Его интонация свидетельствовала: он не Стахурский, и это он будет утверждать до конца, каким бы ни был этот конец. Он пойдет на любые муки и на смерть только с этими словами.

Но шеф словно и не обратил внимания на слова и интонацию Стахурского. Он улыбался дружески, как прежде, но еле заметная ирония мелькала в его улыбке.

— Вы, кажется, не поняли меня? — вкрадчиво спросил Клейнмихель, и голос его донесся словно издалека.

— Я вас вообще не понимаю, — ответил Стахурский. — Я уже сказал вам, герр Клейнмихель…

— Я не Клейнмихель! — резко прервал его шеф. — Я такой же Клейнмихель, как вы — Шмаллер! И я предлагаю вам совместную тактику против немецкого государства и против нацистского режима.

Стахурский уже точно знал, что перед ним сидит враг, который хочет поймать его таким коварным, но, право же, жалким способом. «Ветер с востока! Как бы он не сдул нас с земли! Я вас разоблачил! Но я ваш друг! Предлагаю действовать сообща!»

Они долго молчали. Ветер выл и грохотал за окном. Клейнмихель рассеянно постукивал пальцем по потухшей сигаре. Сигара Стахурского тоже потухла. Он сидел словно в оковах. Одна-единственная мысль билась в его голове, как удары пульса, неустанно и назойливо: как уведомить группу, известить все подполье, всех товарищей?

Но молчание длилось уже слишком долго, надо было кончать, это становилось невыносимым — пусть будет, что должно быть, — и Стахурский сказал:

— Мой шеф, я очень сожалею, что произошло такое… недоразумение. Вы позволите мне идти? Я должен следить за ходом работ.

Клейнмихель пристально взглянул на Стахурского, в его взгляде сквозили настороженность и издевательство.

— Герр Шмаллер, вы собираетесь пойти в гестапо и донести на меня, что я делал вам предательское предложение?

Стахурский ответил так, как ответил бы на его месте Шмаллер, ибо у Шмаллера тоже были все основания растеряться.

— Я совсем сбит с толку, я ошарашен, герр Клейнмихель. Я не могу знать, делали ли вы мне предложение или проверяли меня. Я совершенно растерян, герр Клейнмихель! Позвольте мне уйти и заняться своим делом.

И вдруг сразу Клейнмихель сделался совершенно иным. Исчезло добродушие, исчезла медлительность движений и округлость жестов, исчезла даже прозрачная пустота зеленовато-рыжих глаз. Перед Стахурским сидел совсем другой человек. Это не был флегматичный герр Клейнмихель, его шеф, которого он знал немного больше двух недель, с тех пор как приступил к работе в его строительной конторе. Перед Стахурским был теперь другой человек, полный бурлящей энергии, которую он еле сдерживал.

— Очень хорошо, Стахурский! Вы молодец! Именно такими я и представлял себе русских коммунистов. Перейдем к делу.

Он быстро достал зажигалку, щелкнул ею и сразу закурил. Потом порывисто придвинулся к столу вместе с креслом.

— Итак, инженер Шмаллер, известно ли вам, с какой целью строится эта подъездная ветка?

— Нет.

Клейнмихель — новый, быстрый и энергичный Клейнмихель — кивнул головой и, не ожидая дальнейших слов собеседника, заговорил:

— В таком случае я информирую вас, Стахурский, что по этой ветке через десять дней должен пройти один-единственный поезд. И в этом поезде будет сам, собственной персоной, Адольф Гитлер. — Он глядел на Стахурского со всей серьезностью, вытекавшей из этого необычайного сообщения. — Самолично Адольф Гитлер, то есть Адольф Шикльгрубер, а не кто-нибудь из его двойников! Я информирую дальше: здесь будет квартира фюрера, и он отсюда будет руководить операциями войск, наступающих на Сталинград. Вы понимаете меня? Поскольку местопребывание Гитлера может стать известным агентуре красных, то будут два Гитлера: один будет находиться в официальной ставке в городе, это будет двойник, а другой — в подземном укрытии около Михайловки. Это будет настоящий Гитлер.

Стахурский смотрел на немца, сидевшего перед ним. Какое важное сообщение сделал ему этот немец! Это нужно немедленно передать подполью и своим, через фронт!

— Коммунист Стахурский! — торжественно произнес Клейнмихель, и в его речи зазвучали нотки крайней взволнованности. — Я предлагаю вам использовать меня. Волк должен быть уничтожен! — шепотом воскликнул он.

Но Шмаллер, совсем уничтоженный, окончательно сраженный, еле прошептал:

— Герр Клейнмихель, я совсем не тот, за кого вы меня принимаете!

— Футц!

Клейнмихель в изнеможении откинулся на спинку кресла. Он вытер рукой вспотевший лоб, даже забыв вынуть платок. От прилива крови его лицо побагровело. Он с большим трудом сдерживал себя.

— Прекрасно, прекрасно, Стахурский! Я преклоняюсь перед вашей твердостью. Говорю вам это, как разведчик разведчику.

Потом он добавил каким-то надтреснутым, совсем будничным голосом, горько жалуясь:

— Как тяжело теперь людям понять друг друга! Какая страшная настала жизнь. Сообщники в борьбе не могут найти способа открыться друг другу.

Он доверчиво взглянул на Стахурского, и в его взгляде отразился страстный призыв к взаимопониманию.

Стахурский из-под маски Шмаллера украдкой следил за каждой малейшей переменой в лице Клейнмихеля.

Так прошло какое-то время.

Наконец Клейнмихель утомленно посмотрел на Стахурского.

— Да, — весело и раздумчиво произнес он, — иначе и быть не может. Знаете, Стахурский, я должен признаться, что просто очарован квалификацией советских разведчиков. Скоро тридцать лет как я работаю в этой области, и никогда, нигде — а я работал во всех странах Европы — мне не приходилось встречать таких блестящих разведчиков, как среди советских подпольщиков. Оцените, что мне удалось выследить и разоблачить вас. Вы — блестящий агент. Можете мне верить. Ведь я агент старейшей разведки в мире. Интеллидженс сервис!

Клейнмихель — или тот, кем он был, — поднялся, оттолкнул кресло ногой, обошел стол и приблизился к Стахурскому.

— Олл райт, коллега! Я хорошо проверил, с кем имею дело. Теперь мы можем уверенно действовать вместе в интересах наших государств. В этой войне их интересы общие, и у нас, разведчиков наших государств, цель теперь одна.

Клейнмихель взял руку Стахурского — это была рука Шмаллера, вялая и бессильная, — и крепко ее пожал. Потом он отпустил руку Стахурского, и рука Шмаллера упала, как неживая. Шеф стоял перед ним — массивный, уверенный в себе, довольный и улыбающийся.