Река прокладывает русло

— Конечно, ясно! Это и возмущает! Все ей ясно, как и мне. Знаешь, что она сегодня выдвинула? Уже признает, что нам прибор нужен, но утверждает, что там, у них, еще нужнее: я мол, изучаю только некоторые кровяные клетки, а у них — клетки вообще: живая материя. Она так и сказала директору: «Что важнее: сохранить живые свойства крови в банке или задержать процесс старения и смерти в организме?» Директор, конечно, размяк… Представляешь, такой масштаб!

Лесков, объективности ради, возразил:

— Но послушай, Юлия, ведь это в самом деле еще важнее — научиться сохранять жизнь в любой стареющей клетке.

— Ах, ты ничего не понимаешь, Санечка! — с досадой возразила она. — Конечно, важнее — разве я спорю? Да ведь прибор будет валяться без толку еще месяца два, а сколько я за это время проделала бы опытов!

Убирая со стола тарелки, Юлия спросила:

— Что ты собираешься предпринять, Саня? Неужели так все оставишь?

Брат покачал головой.

— Сразу после совета я хотел плюнуть на все — разве мне больше надо, чем другим? А теперь вижу, что нельзя так рассуждать, это по-обывательски. Я убежден в своей правоте, буду драться дальше. Я поеду в Москву. Я и предлог выдумал: заболела наша тетка, выпрошу отпуск дня на три.

— А в Москве к кому? — поинтересовалась сестра. — Будешь консультироваться у экспертов?

Лесков презрительно покривился:

— Только не у экспертов. Пустыхин — такой же эксперт, как и другие, еще талантливей и эрудированней многих московских. Они все, конечно, будут за него. Нет, я пойду туда, где решают политические вопросы техники.

Помолчав, он добавил твердо:

— К самому Баскаеву пробьюсь.

7

Не много можно было найти руководителей промышленности, имена которых произносились с таким уважением, как имя Сергея Николаевича Баскаева, первого заместителя министра. Он засверкал крупной звездой в первые годы первой пятилетки — о нем писали газеты, стройка, руководимая им, находилась в центре внимания всей страны. И как не забывается первая любовь, даже уступив более сильной страсти, так не были забыты ни возведенный им завод, ни он сам. Завод расширялся и рос, Сергей Николаевич все выше поднимался по служебной лестнице. В этом возвышении не играли существенной роли ни связи, ни анкетные данные, ни удачная конъюнктура, хоть и связи у него были немалые, и биографии его, потомка трех поколений рабочих, можно было позавидовать, и конъюнктура неизменно складывалась удачно. Баскаев был искренне убежден в том, что вполне отвечает своей эпохе, что сам он является ее органическим и немаловажным элементом. Ведь главные факты его жизни отражали великие события истории страны, она, жизнь его, была неотделима от его работы. В своей автобиографии Баскаев сухо перечислял службы и должности: «руководил строительством металлургического комбината», «был переброшен на освоение районов Крайнего Севера», «сдал в эксплуатацию юго-восточный канал», «командовал пуском группы номерных заводов». Но это были вехи движения самой страны, история того, как жалкая, полукустарная промышленность за половину жизни одного человеческого поколения превратилась в могучую индустрию мира. И каждый новый подъем Баскаева, каждое новое назначение были не его личной удачей, а общественным явлением — тысячи незнакомых ему лично людей, встречая его имя в газетах, говорили с удовлетворением: «Ага, туда Баскаева посылают — видать, дело крупное!» или: «Похоже, проваливается стройка! Ничего, Баскаев порядок наведет». И дело, точно, было крупное, и порядок он наводил по-своему, не стесняясь в выражениях, пренебрегая приятельством. У него был один критерий — успех порученного ему дела, а излюбленный метод — приказ. Тут спорить не полагалось, решение его представлялось ему истиной в последней инстанции, нужно было не обсуждать, а выполнять и не забывать вовремя доложить исполнение. При нем процветали исполнители — энергичные работяги, люди, душой преданные делу, — такие звезд с неба не хватали и пороха не выдумывали, хотя и отлично порохом пользовались. И так как у самого Баскаева ума, знаний и инициативы хватало на целый полк подчиненных и начальников, то дело у него шло до поры до времени.

Сам Баскаев даже подумать не мог, что может в чем-либо не соответствовать требованиям дня. Он всегда был на высоте задач, всегда таким останется — таково было его представление о себе. Но шли годы, великая индустрия, одним из созидателей которой он являлся, неудержимо вырывалась из тенет опутавшей ее мелочной опеки. Он властно держал в кулаке большую отрасль промышленности. Кулак его не стал слабее, нет, но груз делался слишком тяжким и для него. К чести Сергея Николаевича нужно сказать, он был среди первых, кто услышал позывные нового времени. Он искренне старался перестроиться, отменял некоторые привычки — крик, грубый нажим, нетерпимость к возражениям; уже не только требовалось исполнять его приказы, можно было и поспорить о них. Он ломал себя, это было трудно — он мрачнел, временами впадал в беспричинное раздражение. Но главное состояло не в этом: еще никто в стране не знал, во что выльется существо того нового, что нарождалось в промышленности. Ходили глухие слухи о роспуске министерств, о новых формах управления — это были бури на поверхности, знаки того, что из глубины готовы вырваться окрепшие титанические силы. Он, руководитель старого типа, сознавал, что промышленность только количественно росла до сих пор, сейчас она готовилась революционным прыжком превратиться в новое качество. Он сам десятилетия подводил ее к этому, сам заботливо пестовал. Час назрел, детище его расправляло крылья. В промышленности происходил величайший в истории переворот, Баскаев понимал его глубину.

К этому человеку Лесков старался попасть на прием. Он написал заявление Баскаеву с просьбой принять его для беседы. Он, не дипломатничая, выложил на бумаге все, с чем шел. Сосед по номеру, тоже инженер — этот приехал за новым назначением, — осудил неразумный поступок Лескова.

— Кто же вас примет, наперед зная, о чем вы хотите говорить? — указал он рассудительно. — Ведь это пережевывание получится. Думаю, Баскаев напишет резолюцию: «В техуправление для ответа», — и тем дело кончится, будете ждать отписки.

Сосед говорил равнодушно, за равнодушием стояла уверенность, что иначе и быть не может. Лесков упал духом. Мрачный, он блуждал по Москве. Он бесился, чувствуя, что сейчас, похоже бьется головой о глухую стену. Кто же он в таком случае? Безрассудный одиночка, Дон-Кихот, ринувшийся на ветряные мельницы? Он кинулся к уличному автомату, вызвал секретаря Баскаева. Женский голос ответил:

— Лесков? Заявление подавали? Кажется, Сергей Николаевич уже наложил резолюцию. Подождите минутку у телефона.

Он долго держал окованную железной цепью телефонную трубку, за кабинкой накопилась очередь.

Сердитая женщина, приоткрыв дверку, крикнула:

— Гражданин, совесть надо иметь — больше трех минут не полагается.

Он повернулся к ней спиной, ему было не до взволнованных ожидающих, он сам волновался — слишком уж все сбывалось по предсказанию соседа. Секретарша окликнула наконец:

— Вы у телефона, товарищ Лесков? Сегодня в одиннадцать вечера.

На радостях он переспросил, хоть сразу все понял:

— Что сегодня?

Секретарша ответила удивленно:

— Я же говорю, Сергей Николаевич примет вас сегодня.

Лесков с таким радостным лицом выскочил из кабины, что никто его больше не ругал. Ему сочувственно улыбались: задержал, конечно, но своего, видать, достиг, ног под собой не чует, молодец парень! Он сам чувствовал себя молодцом — одно то, что так легко удалось добиться приема у Баскаева, казалось ему крупным успехом, чуть ли не осуществлением половины дела. Уже не с мелкими исполнителями ему придется бороться! Известному в стране человеку, крупному деятелю промышленности, он выложит все, о чем тот и не ведает на своей высоте, — как велик разрыв между его директивами и их выполнением!