Журнал Юность, 1973-2

III

1

Сергею провели по губам горячим; он проснулся, но не открыл глаз.

«Кто-то из старослужащих куражится…» — Он приготовился к отпору. Днем карантинную роту перетасовали с подразделениями старослужащих. Из одноэтажного желтого здания молодых солдат перевели в кирпичную, похожую на школу трехэтажную казарму.

Здесь было просторнее — кровати стояли в один ярусю Слухи, которые ходили среди новобранцев об отношениях между старослужащими и молодыми солдатами, были мрачными:

«Новые шапки и ремни сразу отберут; обменяют на свои старые…»

«В наряды только нас и будут посылать…»

«Шкодничают над молодыми…»

Сергей понимал, что старослужащим солдатам всё в армии не внове, и они могут наилучшим образом выполнять то, что требуется по службе; но он не хотел терпеть унижения.

«Почему, кроме командиров, я должен подчиняться ещё кому-то? Бояться старослужащих?.. Кто они такие? Откуда же у них право отбирать то, что мне положено?..»

— Чего тебе, чего? — услышал Сметанин голос Градова и открыл глаза.

Между коек ходил приземистый солдат в шапке, с ножом у пояса. Он держал в руке оладушку и проводил ею по губам спящих. В свете казарменного ночника его лицо, с мягко очерченными скулами и тяжелым подбородком, было бледным.

— Подъем, гвардия, подъем!.. Оладьи горячие, почти что блины… Подъем, салаги, — масленица полуночная…

«Наши старослужащие сегодня в наряде по кухне, — вспомнил Сметанин, — А это Золотое, ефрейтор Зелотов; он дневалит…»

Сергей сел в кровати.

— Ананьич, выдай горяченькую, — сказал Золотов.

Худенький солдат в застиранном до белесости обмундировании без ремня — так было принято работать в кухонном наряде — подошел к Сметанину и протянул ему большую миску, в которой лежали душистые оладьи.

— Давай мни!.. Видишь, сёмая рота в карауле, так нас на кухню запрягли. Ничего, занятия начнутся, нас, связистов, особо трогать не будут… Тебя как зовут?

А то я вас, молодняк, все путаю… Не запомнишь сразу…

— Сметанин… У тебя отчество Ананьевич?

— Фамилия Ананьев; все: Ананьич да Ананьич…—

Он улыбнулся. — Как жратва?

— Сочные…

— Много не ешь: на комбижире жарили, изжога замучит…

— Ананьич, сыпь в этот край, — сказал Золотое, — здесь тоже голодающие объявились!..

«А они ничего ребята… Симпатичные… Даже приятно: оладушки раздают…»

Сметанин сунул ноги в сапоги, накинул на плечи байковое одеяло и подошел к койке Градова, стоящей у самого окна, где уже сидели, укутавшись в одеяла, Андреев, Ярцев, Расул, и молча и шумно ели.

— Вот бы салаг подбросить на кухню, враз бы управились!.. — сказал Золотов.

— Успеют еще. — Ананьев сел на подоконник,

— Успеют, говоришь? Они, небось, и не знают, чего им успевать здесь придется… — Цыганские, чуть раскосые глаза Золотова, казалось, смеялись.

— Марьину рощу на понт не возьмешь, — сказал

Градов, хотя он никогда не жил в Марьиной роще и даже не бывал в этом районе Москвы.

— Дядя Федя из отпуска приедет, покажет тебе Марьину рощу!

— Какой ещё дядя Федя?

— Комбат наш. Да вы его должны были приметить, он старшим в Москву за молодежью ездил…

— Здоровый такой, с усами?

— Во-во, с усами… Как, Ананьич, с усами?

— Ну тебя… Лучше про Москву поинтересоваться, раз не спим…

Сметанин посмотрел в окно; отсюда, со второго этажа, был виден слабо освещенный луной заснеженный двор перед казармой, забор, коттеджи военного городка с темными окнами, редкие фонари.

Где-то далеко в городе, на перекрестке одной из городских улиц, поднимающихся по холму вверх, мигал жёлтым светофор…

— Холодно в казарме что-то, — пожаловался Расул. — Топить лучше надо…

— Привыкнешь, — сказал Золотое. — Мы для тебя у Иванова второе одеяло попросим… Он даст…

— А у меня в Москве, — дожевывая оладушку, сказал Градов, — считай, всю осень баба была…

— Ишь ты какой! — Золотое покачал головой. — Неужто баба?

— Баба! — Градов оглядел солдат с гордостью. — И такая, я вам…

— Это жарче, чем в казарме, — перебил его Золотое.

— Кончай базар, связь! — хрипло крикнули из расположения роты.

2

Короткими перебежками «справа по одному» бежали от сосновой рощи по неглубокому снегу пустыря к высокой железнодорожной насыпи.

У Сметанина в руках был новенький автомат, больше похожий на игрушку — мальчишечью мечту, чем на оружие, которым можно убивать. Сергей не хотел, неумело волоча автомат, ползти по снегу, поэтому все движения, показанные в начале занятий Ивановым, он выполнял старательно.

На первом перекуре Иванов сказал:

— Похвалы заслуживают действия рядового Сметанина… С него должны брать пример солдаты первого года службы…

Сергей переглянулся с Ярцевым и пожал плечами.

Иванов посмотрел на свои часы, купленные недавно на деньги, сэкономленные с сержантской получки. До обеда оставался час, надо было заканчивать занятия, чтобы солдаты успели почистить автоматы.

— Завязывать пора! — закричал Золотов, который все занятия шел позади взвода шагом.

Если от батальона нужно было выставить на соревнования в части бегуна, или автоматчика, или радиотелеграфиста, то посылали Золотова. Он почти всегда побеждал и не только потому, что хорошо бегал, работал на телеграфном ключе и был отличным стрелком (обычно на ночных стрельбах он первой очередью разбивал лампочку светящейся мишени), но ещё и потому, что чувствовал в себе неутолимую жажду побед.

Он хотел, чтобы и взвод, в котором он служил и где командиром был Марат Углов, его товарищ по детскому дому, стал лучшим в части. Кроме того, Андрей Золотов слышал однажды, как Нина Васильевна уговаривала Марата подавать документы для поступления в военную академию, а в академию из части отпускали только командиров отличных подразделений. Андрею казалось, что Иванов не тем и не так занимается с молодыми солдатами и что с таким сержантом взвод никогда не будет отличным.

Иванов подошел к Золотову.

Каждый раз, когда надо было приказывать Золотову, Иванов чувствовал, что не может заставить себя приказывать так, как положено. Ему приходилось продумывать про себя всё то, что он хотел сказать, но почти каждый раз произносились не властные, решительные — командирские — слова, а другие: вялые, заискивающие. В ответ Золотов обычно усмехался.

— Ты молодежь не отвращай, — тихо сказал Иванов.

— Глупостями занимаемся…

— У нас по плану тактика.

— Тактика, тактика! Ты соображай, что со связистов на учениях требуют, — связь! А мы салаг как стрелков натаскиваем. Тактика!..

— Планы не нами составлены…

— Солдат-связист нужен, а не план!.. Я и взводному сегодня скажу… А то раскиснут… Раскиснут, говорю, на учениях салаги!

Из-за поворота, от сосновой редкой рощи послышался надрывный гудок паровоза. Дым сливался с низкими серыми облаками. Перед собой паровоз толкал платформу с красным гробом, усыпанным еловыми ветками. На платформе стояли железнодорожники в форме, без шапок, женщины в чёрном.

Сметанин опустил голову.

«Для чего же все это? Для чего я родился и живу?.. Для чего эти роща, небо, паровоз?.. Все кончается…»

— Курить есть? — подтолкнул Сергея Панкратов, солдат второго года службы.

Шапка была сбита у него на затылок, некрасивое крупное лицо возбуждено.

Сметанин протянул ему сигарету.

— Должно быть, машинист был, — кивая на платформу, быстро заговорил Панкратов. — Это уж точно!.. Я знаю… У нас в депо тоже машинистов так хоронят. — Он выпятил толстые губы и прогудел: — Уууу… Батю в тот год хоронили, — сказал он тихо. — У него на перегоне под самой Казанью… сердце разорвалось… Я хоронить ездил… Отпуск дали…

Панкратов тоскливым взглядом проводил паровоз, отвернулся от дороги и зажал ладонями уши, чтобы не слышать непрекращающийся гудок.