А ты гори, звезда

Мимо прошла невысокая, сухощавая женщина. Молодая, лет двадцати семи. Из-под шляпки с левой стороны выбивались черные, коротко остриженные волосы. Кивнула Александре Романовне, чуть задержалась взглядом на Иосифе.

— Кто это? — спросил он.

— О, это Лидочка! Семенова Лидия Платоновна. Женщина прелесть. Но уже вдова. Посмотри, Ося, какая на ней шляпка. Мое изобретение. Всю до последнего стежка сшила собственными руками. Правда, фасон замечательный? Для такой милой особы стоило постараться.

— Чем же она заслужила ваше внимание?

Тетя Саша пожала плечами.

— Я не знаю, как тебе объяснить. Ее судили. Младшего брата ее, Максима, тоже судили. Отец содержит часовую мастерскую…

— И за это судили?

— Не смейся, Ося, конечно, не за это! Но ведь я сказала уже: не знаю, как объяснить. Они оба — брат и сестра… говорили речи, какие нельзя говорить. И книги такие читали. Но это все благородно, ты можешь поверить мне. Стоит только послушать их разговоры.

— А как же их послушать? — словно бы вскользь спросил Иосиф. Его очень заинтересовало разъяснение тети Саши.

— О, Лидочка часто заходит ко мне в мастерскую! Вместе с Максимом и еще с кем-то из своих друзей. Может быть, это плохо, что я им сочувствую? Но как же можно было судить таких прекрасных людей! И за что? За благородные слова, за разговоры! Или я совсем ничего не понимаю? А Максим, мне кажется, заглядывается на нашу Клавдию — мастерицу.

Иосифу вдруг вспомнился рассказ Василия Сбитнева о каком-то его товарище, который знает Клавдию. Не о Максиме ли это говорилось?

И он постарался повидаться с ним как можно скорее. Он встретил его и Семенову, когда те, поболтав немного с тетей Сашей и Клавдией, выходили из мастерской. Максим крепко пожал ему руку. Семенова улыбнулась, сказала, что очень памятлива на лица, и напомнила о встрече у крыльца реального училища.

Иосиф не знал, как начать разговор, не знал, надо ли ему под каким-либо предлогом оказаться с Максимом наедине.

Тот понял: новый знакомец явно хочет поговорить не о погоде и не о фасонах дамских шляпок.

— Ты не стесняйся, секретов от Лидии у меня нет никаких. — Он доверительно и в то же время с превосходством старшего по возрасту толкнул Иосифа под бок. — И меня не стесняйся. Не бойся, если уж познакомились.

— Чего мне бояться… — смущенно проговорил Иосиф. Вот ведь как сразу разгадал его Максим.

— Ну, мало ли чего! Вдруг заводишь дружбу с крамольниками…

Иосифа задело за живое.

— А я и сам, может быть, крамольник! — задиристо сказал он, но прозвучало это вроде бы шуткой.

— Какой вы крамольник! — в тон Иосифу заметила Семенова. — Вас еще даже ни разу не арестовывали.

— Зато так отдубасил один раз по шее волостной старшина, что век не забуду.

— Да? И как это случилось?

— Вступился за поруганное достоинство человеческое.

Он рассказал в подробностях о событиях лета, проведенного в Кроснянском. Отметил, что издевательства над крестьянами волостному старшине даром не прошли, лишился своей должности Польшин. Может быть, тут сыграло роль и его, Дубровинского, письмо, которое он сгоряча послал губернатору.

— А я ведь об этой истории читал, — сказал Максим. — Да, точно, читал. В одной из статей Плеханова. Только не помню, было ли в ней упомянуто о том, как ты получил подзатыльник.

— Ну это же совсем мелкий факт! — Иосиф покраснел. Ему подумалось, что рассказ его может быть, пожалуй, истолкован как глупое бахвальство. Конечно, на смещение Польшина с должности одно лишь письмо какого-то там реалиста никак не повлияло бы, — видимо, чаша переполнилась через край. Иосиф поправился: — Мне просто очень хотелось, чтобы Польшина выгнали. Вот я и добавил о себе. Это правда. Но совсем мелкий факт.

И сразу как-то проще, свободнее пошел разговор. Лидия и Максим отлично знали деревню, все ее беды и нужды. Они много ходили по селам, вели беседы с крестьянами, раздавали брошюры, недозволенного содержания. За это, собственно, и привлекались к судебной ответственности. До тюрьмы не дошло, их отдали только под гласный надзор полиции…

Лидия спешила, и на этом первое знакомство закончилось. Расставаясь, Иосиф пригласил их обоих, брата с сестрой, заходить не только в мастерскую к тете Саше, а и в гости к нему.

Через неделю-другую Максим, вороша кудряшки своих черных волос, делился с Иосифом грустными размышлениями о бесплодно потерянном времени из-за увлечения народническими идеями. Сетовал, как трудно доставать марксистскую литературу и потому приходится порой читать черт знает что. А пока разберешься в прочитанном, оно все-таки давит на сознание.

Иосиф заговорил о кружках самообразования.

— Ну, были тут кружки Заичневского, — отозвался на это Максим. — Так они чисто народнические. Мы с Лидией как раз в них и набрались ложных идей. А потом, когда стали читать труды марксистов, видим, не то.

— Вот статьи Плеханова… — раздумчиво начала Семенова.

— Ну! Тут сила, убежденность! — воскликнул Иосиф, непроизвольно прервав ее. — Я не знаю, кто еще может писать так. Надо нам создать свой кружок. И читать Плеханова!

— Свой кружок… А что? — Глаза Семеновой загорелись. — Хорошо!

— Н-да… Пригласить бы Родзевича-Белевича, — оживился и Максим. — Товарищ надежный.

— А кто он такой? — спросил Иосиф.

— Сотрудник здешней газеты. Через него мы только и достаем хорошую литературу. У него связи с Петербургом.

— Пригласить можно и землемера Алексея Яковлевича Никитина, — подсказала Семенова.

— Ну, конечно, без всяких сомнений! — с какой-то особой многозначительностью взглянув на сестру, засмеялся Максим. — Только сейчас Никитин в отъезде.

— Вернется, — спокойно сказала Семенова и слегка покраснела. — А еще я назвала бы Володю Русанова.

— Семинарист, — как-то неопределенно протянул Максим. — Его все к Ледовитому океану тянет.

— Ну и что же? — возразила Семенова. — Он по складу своего характера исследователь, ученый. Поможет нам в теориях разбираться.

— В теориях каждый должен хорошо разбираться, — усмехнулся Иосиф. — Худо, если кто-то один у нас окажется на правах оракула, а остальные будут внимать ему…

В следующий раз они собрались уже впятером. Кружок родился и начал работу.

Встречались чаще всего за городом, на крутом берегу Оки, меняя каждый раз место встречи. Беседовали не подолгу и расходились в разные стороны. Кто с букетом цветов, кто обстругивая перочинным ножом таловую палочку.

С первых встреч Иосиф предупреждал:

— Товарищи, прежде всего конспирация.

Русанов было воспротивился: есть ли смысл играть в заговорщиков, коли в их встречах и делах не будет ничего предосудительного с точки зрения полиции? Но тотчас же ему очень резко ответил Родзевич: тогда и собираться нет никакого смысла, если не заниматься ничем «предосудительным». А Максим прибавил, что разгром кружков Заичневского — достаточно убедительный пример беззаботного отношения к конспирации и что Дубровинский прав: осторожность необходима. На том и поладили.

— Нет, мы не заговорщики, — заключил Иосиф, — но мы политическая организация, само название которой приводит полицию в ярость. И конспирация совсем не забава, как оценил ее Русанов. Это, может быть, сама жизнь наша! Игра? Да, мы должны научиться играть. Но играть всерьез, стать хорошими артистами. И этого по обстоятельствам тоже требует конспирация.

Как-то так повелось, что на собрания кружка Родзевич приходил последним. На него не сердились. Он всегда приносил что-нибудь интересное: нелегальные брошюры, листовки, весточки из Москвы и Петербурга. Всех еще занимали отзвуки таких событий, как смерть императора Александра III и восхождение на престол Николая II.

Родзевич рассказывал, что на следующий же день после кончины «августейшего» в Москве, на заборе одного из домов по Большой Семеновской, появилась написанная карандашом прокламация: «Да здравствует республика! Скончался варвар-император». Неделей позже в Московском университете начальство затеяло сбор денежных средств на венок «в бозе почившему». Произносили на кафедрах пышные речи, но, когда пустили сборщика с шапкой по кругу, в картузе оказалось всего-навсего несколько медных монет и… двадцать три пуговицы от студенческих мундиров. Ну, а в Татьянин день студенты проделали еще и такое. По традиции собрались вечером в ресторане «Яр», где обычно кутила самая знать и самодуры-миллионеры били зеркала, закуривали сторублевками, мазали горчицей физиономии официантам. Шел пир горой, гремела музыка. Студенты заказывали оркестру «Дуню», «Галку», «Дубинушку». Наперекор им кто-то из преданнейших престолу купчиков заказал гимн и стал подтягивать тонким, сладким голосом. Но едва зазвучали слова «боже, царя храни», весь ресторан наполнился таким свистом и улюлюканьем, что музыканты в страхе попрятались, а с улицы ворвался наряд полиции.