Отец

— Приглашаю! Прошу! А он: «возьмете?» — Альфред Степанович рассмеялся и деловито посмотрел на часы. — Времени у тебя в запасе уйма. К двадцати ноль-ноль будь готов. Я за тобой заеду. Самое главное — это хлеб и картошка… Кружка, ложка, миска… Одеяло… — Он дал столь подробные указания, что Анатолий, прибежав домой, поспешил их записать для памяти.

Начинать сборы нужно было с картошки: запасов этого самого главного продукта для рыбака в доме не было. Итак, срочный рейс на базарчик.

Анатолий полез в комод за старой сумкой Варвары Константиновны. На глаза попался фотоаппарат, подаренный Дмитрием. Вот когда ему найдется работа! На рыбалку да без аппарата?! Пленки, вот беда, нету. Тольян внес в список покупок три катушки пленки.

В сумке разными билетами Варвара Константиновна оставила ровно сто рублей. Не богат до Марининой получки капитал! Картошка рубля по два, а то и с полтиной. Килограммов десять надо, чтобы себе и Марине оставить. От ста рублей крупная закупка получается. А надо еще сахару, хлеба… От пленки придется воздержаться. У Кольки Ястребова одолжиться? А отдать из каких шишей? Вот если бы самому зарабатывать…

Анатолий вздохнул, задвинул аппарат поглубже в ящик и, сознавая, что он расхититель, но будучи не в силах удержаться, отсчитал и сунул в карман тридцать рублей.

II

Картошка поднялась в цене до трех рублей за кило. Но пришлось купить, и целых десять кило.

«А ну ее, с рыбалкой… А картошка нам с Мариной все равно пригодится, — мучительно размышлял Анатолий, возвратившись с базара. — Не поеду. А как же доложить Альфреду Степановичу о перемене решения, когда он приедет за мной?»

Анатолий продолжил сборы. Принес из подвала старый мешок и приспособил его под рюкзак. Перерыл все в стенном шкафу и отыскал ватник Марины, старую отцовскую кепку и заскорузлые высокие сапоги; разворочал все постели в поисках самого плохого шерстяного одеяла. Подобрав походную посуду, он сбегал в булочную и принес шесть буханок черного хлеба.

Вернувшаяся с работы Марина застала его в кухне занятым заготовкой пакетиков с перцем и лавровым листом.

— Да ты не завербовался ли куда на работу ехать? — спросила она, сразу увидев все снаряжение, сваленное в груду в прихожей, и серьезно встревожившись.

— Успокойся. Самую капельку до того не дошло. — Анатолий доложил, куда собирается.

— И знаешь, Марина, я истратил почти сорок рублей из нашего бюджета, — признался он, краснея. — Но я тебе тоже картошки оставлю. Не могу же я отказаться от такого приглашения, если нечаянно дал согласие.

Марина засмеялась одними глазами.

— А ты знаешь, Толя, рыбалка — мне дело знакомое. Страсть люблю читать охотничьи рассказы. Эх, была бы я мужиком! Обязательно бы ружье завела и собаку…

— Мотоцикл! — подхватил Анатолий. — Разборную байдарку…

— …Походную газовую плиту с духовкой, — все так же смеясь глазами, продолжала Марина.

— Махорку курить из трубки выучилась бы и водку пить…

— Толька, стоп! Без смеху, давай я тебя соберу? Доволен будешь. Чеснок берешь?

— А зачем?

— Я читала: на Волге рыбаки за один присест буханку черного хлеба с крупной, заметь, с крупной головкой чеснока съедают, особенно, если хлеб черствый и натирается хорошо.

— Тогда даешь чеснок вместо сахару!

— Что ты! Сахар обязательно нужен. — Марина раскрыла кухонный шкафчик и присела около него на корточки. — Толя, еще нужен хороший охотничий нож, такой, чтобы хоть на медведя с ним. Есть такой у тебя?

— Откуда?

— В саду в рундуке старый кинжальный штык валяется… Беги за ним.

— Понял! — Анатолий рванулся из кухни.

— Петрушки, укропу тащи! — крикнула вслед Марина.

Вернувшись из сада, Анатолий напился чаю, переодел брюки, натянул сапоги и принялся драить штык напильником, счищая ржавчину.

Марина паковала его багаж. Она снабжала Анатолия даже роскошно. Сахару — два кило. Банка говяжьей тушонки!

— Пшено — особенно ценная вещь: горстку кинешь в котелок — целая миска каши, — поясняла Марина, кладя в «рюкзак» торбочку с пшеном. — Миша с войны писал мне, что пехоту в шутку называют пашашенниками. Простая русская каша силу бойцам давала и сражения выигрывала. Суворов ее любил.

И подсолнечное масло — сазанов на рыбалке жарить — тоже нашлось у Марины. «Интересные люди эти женщины, с особенными способностями!» — уже совсем весело думал Тольян, шаркая по бруску «медвежьим кинжалом».

Марина завязала «рюкзак».

— Ну, попробуй поднять.

— Действительно, — сказал Анатолий. — Неужели человек столько пищи потребляет?!

— Чтобы за неделю слопал! Понятно? — Марина села на диванчик. — А я совсем останусь одна… Непривычно.

— Одна ли? А Сергей Антонович? — спросил Анатолий, замирая оттого, что задает вопрос, который он, юнец, задавать Марине не имеет никакого права, но который не может не задать потому, что слишком любит ее.

— Толюшка!.. — Марина было стыдливо закрыла лицо руками, да вдруг обняла его и, целуя, воскликнула: — Спасибо, братик мой.

В эту минуту и раздался стук в дверь из прихожей.

— Что я, не понимаю, — освобождаясь из объятий невестки, строго сказал Анатолий и, выйдя в прихожую, отпер дверь квартиры.

Альфред Степанович приехал за ним.

— Готов? — спросил он с порога.

— Так точно!

— Грузись!

Марина сунула в карман Анатолию еще двадцать пять рублей, помогла ему поднять на плечо мешок и сама вынесла сверток в одеяле, в котором погромыхивали ложка, кружка и миска.

Автомобиль Альфреда Степановича просто кричал об энтузиазме и трудолюбии рук, вернувших его к жизни. Это была трофейная машина военного времени, сложнейшим путем попавшая в руки учителя. Это была та самая машина, с которой еще ранней весной начали возиться на школьном дворе мальчишки из седьмых и девятых классов. Мотор работал, и автомобиль старчески трясся темно-зеленым помятым кузовом с фанерным верхом. Однако новенькие номерные знаки свидетельствовали о техническом доверии государственной автоинспекции к автомобилю.

На переднем сиденье сидел Леонид Петрович Бутурлин.

Анатолий уложил свой багаж в наполовину уже загруженный кузов и еле втиснулся туда сам.

— Тронулись! — Альфред Степанович посмотрел через плечо, плотно ли закрыты дверцы, и включил скорость.

Альфред Степанович вел машину со знанием дела: когда дорога была чистой, сборный автомобиль добросовестно поглощал асфальтированное пространство. Но город есть город. То впереди оказывался тягач с прицепом, то путь преграждали закрытые шлагбаумы железнодорожных переездов. Плетясь в хвосте грузовых машин, стоя у переезда, Альфред Степанович ругался, называя город застарело неудобным. А когда спустились по взвозу к водной станции «Торпедо», у которой стояла моторка учителя, он остановил машину у самых мостков на сыром песке и, достав пачку «Беломор-канала», закурил. Закурил и Бутурлин. Открыв дверцы, они молча выкурили по папиросе.

— Еще, может, по одной? — спросил Альфред Степанович.

— Пожалуй… — согласился Бутурлин.

И они снова закурили.

— Ну, теперь конец! — докурив, сказал Альфред Степанович и заглянул в пачку «Беломора». — Штук десять еще осталось. А-а, черт с ними, — он изорвал пачку вместе с папиросами.

— А у меня было точно рассчитано, — Бутурлин показал пустую коробку «Казбека».

— Только честно: в заначке ничего нет? — спросил Альфред Степанович. — Может, махорка?

— Ни синь пороха! Клянусь.

Альфред Степанович взял у Бутурлина коробку, сложил в нее свои порванные папиросы и швырнул в Волгу.

III

Моторки густо стояли на воде по обе стороны мостков, ведущих с берега на плавучую базу. Окрашенная в шаровой цвет лодка Альфреда Степановича втиснулась между светло-охряной моторочкой с лазурной надписью на борту «Креолка» и большущей белой посудиной с автомобильным мотором.

— Мотор мне ответственно перебрали. Вчера пробовал. Надежно! — сказал учитель хвастливо.