Отец

На завод неохотно брали малолетков: им по закону полагался шестичасовой день с доплатой за два часа, что было невыгодно производству. Отец подтрунивал над сыном: с золотой-то медалью, дескать, легче в университет поступить, чем к станку встать. Анатолий отмалчивался и уныло злился. И сейчас он промолчал.

— А ты добивайся, сынок. Работы по душе добиться — надо усилия приложить. То есть доказать, что ты к этой работе стремишься и достоин ее. Надо сперва взяться за любое, даже неприглядное, дело, а уж потом по ступенечкам и шагать.

— Ясно, папа, — ответил Анатолий; отец говорил о том, что парню самому давно стало понятно. Но что на заводе нет для малолетка никакой, даже неприглядной, работы, отец тоже знал. Так зачем же он затеял опять этот разговор?

Со вторым гудком Анатолий сошел на пристань.

— Вернусь — вплотную этим делом займемся, — крикнул ему отец после третьего гудка. — Надо бы тебя взять с собой, чтобы время не тянулось, да не уговорились…

Тут Анатолий заметил, что отец вроде как расчувствовался: он был явно огорчен, что Анатолий остается, а не едет с ними. А почему бы и не поехать? Можно хотя бы недалеко, немного только прокатиться со всеми, на первой же пристани взять билет четвертого класса, а потом в обратную…

Анатолий бросился к сходням. Но толпа провожающих была так густа, что он не смог пробиться сквозь нее.

Полный нарядных пассажиров теплоход «Владимир Короленко» отвалил, вспенивая воду, и поплыл вверх, быстро уменьшаясь. Скоро парусиновые костюмы и соломенные шляпы отца и матери стали неразличимы в толпе пассажиров. «И тут не повезло», — подумал Анатолий и поехал домой.

Сойдя с трамвая, он наведался во флигелек, прилепившийся снаружи к заводскому забору на углу. В коридоре у прорезанного в стене окошка вертелись девчонки с пышными прическами под пестрыми косыночками. Теснясь, привставая на цыпочки, они заглядывали в окошко и, тараторя, сдавали какие-то бумажки. Анатолию пришлось обождать, пока эта «птичья» стайка отщебечет и упорхнет.

Знакомое лицо брюзгливой старой тетки показалось перед Анатолием в квадратной прорези.

— Опять ты? — грубо, басом спросила тетка. — И до чего же назойливо вы лепитесь к нашему заводу! Золотая медаль — и подавай ему работу на микронном производстве. Говорю, молодой человек: идите на стройку, езжайте на целину. Везде вам дорога открыта. Не обивайте пороги понапрасну.

Окрашенная зеленой краской дверца окошка захлопнулась.

— Почему вы не хотите разговаривать? — Анатолий ударом ладони открыл фанерную дверцу. — Бюрократы!

— Чего шумишь? — в окошке перед Анатолием показалось полное и чисто выбритое лицо самого начальника отдела кадров. — Ишь, раскричался.

— Я не кричу… Я хочу по делу говорить, — выкрикнул Анатолий. — Кто у вас за секретаря заводского комитета комсомола отвечать будет?.. В школу к нам на собрание приходил… Лучших на завод зазывал…

Полное лицо начальника выразило сочувствие и укоризненно закачалось в окошке.

— Да тише ты. Вот чудак. Что ж, завод по первому твоему желанию должен тебе работу предоставить? И таких-то, как ты… Хоть новый завод строй для вас. Постой-ка, не бунтуй… Ты не дяди Саши сынок?

— Да, я сын Александра Николаевича Поройкова.

— Чудак. Золотую медаль получил, в газете прославили, а он вместо института в завод ломится.

— Это уж мое дело.

— Не бунтуй, говорю. Приходи в начале сентября. Дело верное будет. — Дверца окошка захлопнулась; на этот раз изнутри щелкнула задвижка.

В коридоре, достав из сумочек зеркальца, прихорашивались все те же девчонки. Они от слова до слова слышали разговор Анатолия и насмешничали.

— Бедный мальчоночка… — простонала рыженькая.

— Мальчоночка? — курчавая и тоненькая сделала круглые глаза. — Зрелый мужчина! Даже с аттестатом зрелости и золотой медалькой.

— А в ночную смену еще ставить нельзя.

— Под станком уснет дитятко.

— А то мизинчик какой не туда сунет. Кто отвечать будет?

— Вот директор и приказал не брать таких мальчишей-кибальчишей.

— Ха-ха-ха…

— Брррысь! — презрительно бросил Анатолий, проходя мимо насмешниц. — Сороки…

— Ой, не могу. Какой кошмарно взрослый.

«Проболтались как-нибудь на родительской шее до срока. Теперь таких-то всяк возьмет». Злясь на все на свете, и в том числе на болтушек девчонок, Анатолий вышел из флигеля отдела кадров. За забором тянулся белый заводской корпус, он живо напомнил Анатолию, как час назад отваливал от пристани белый теплоход «Владимир Короленко» и как Тольян решился было ехать со своими и поехал бы, да поздно решился. Всего какая-то минута промедления — и остался он на пристани. А все уехали. Так и с поступлением на завод. «Зевака дал», Тольян.

Анатолия как золотого медалиста, имеющего высокие шансы на поступление в вуз, не включили в список выпускников школы, нуждающихся в немедленном трудоустройстве. Теперь все, кто был в этом переданном на завод списке, работали. Часть ребят и девчат пробивалась в институты и техникумы; кое-кто устроился на завод благодаря связям родителей; некоторые из хорошо обеспеченных семей решили годок отдохнуть после школы. Анатолий же оказался в нелепом положении. «Зевака дал» сам и от помощи отца отказался: без блата хотел обойтись.

«Пойду в партком завода… Напишу в Цека комсомола…» — бушевал в мыслях Анатолий. Он дошел до своего дома и сел на выступ фундамента.

Кусая губы и глядя на шоссе, на корпуса завода, на недостроенную баню и на редких прохожих, он силился заставить себя принять мудрое решение насчет своей дальнейшей жизни.

Пойти работать куда угодно? Хотя бы на стройку. Может, вот эту намозолившую людям глаза баню будут в конце концов достраивать? Не боится Анатолий никакой работы. Но он должен осуществить заветную мечту отца.

Хочет старик, чтобы его фамилия на заводе жила. Артем не вернется. Марина обязательно выйдет замуж за Сергея Антоновича и станет Соколовой. Остается на заводе один коренной Поройков — это он, Анатолий. Отец хотел, чтобы он пришел на завод инженером, потому и наставлял идти в институт. Анатолий обещал отцу стать инженером, работая на заводе, и это теперь было делом его чести. И вот это заветное никак не пробьется в зеленую фанерную дверцу окошка.

Что там забор вокруг цехов со сторожевыми собаками на постах! Что вахтер в проходной с затертым до блеска наганом в рыжей кобуре! Что представляет собою бюро пропусков по сравнению с мегерой, сидящей в глубине окошка! И вот как оборачивалось все, о чем он думал, когда писал сочинение на экзамене. Пышностей-то сколько написал о вступлении в большую жизнь, а вступать-то приходится вон как. «А не так ли вот и получаются лоботрясы?»

— Ерунда, — вслух сказал Анатолий, ударяя кулаком по цементированному выступу фундамента, на котором сидел.

Тротуаром быстро шел Альфред Степанович, отмахивая левой рукой такт шагам; в правой он нес ведерко, обвязанное тряпицей. Анатолий хотел было скрыться, но Альфред Степанович уже заметил его. Анатолий встал и по-ученически поклонился.

— Здравствуй, Толя! — Альфред Степанович протянул Анатолию руку. — Родители уехали?

— Часа три уж плывут по Волге.

— А сам что поделываешь? Как с работой?

Тольян поведал о своих огорчениях очень сухо и коротко, поглядывая на учителя исподлобья.

— Да-а, — протянул тот. — Александр Николаевич просил меня, чтобы я без него был тебе в случае чего советчиком. А дела вон какие. Значит, сентября ждать. А я, видишь ли, на рыбалку собираюсь, червей накопал в овраге. Просто жилу открыл, — учитель оживленно улыбнулся. — Поедем, Толя, с нами? Я сейчас свободен, а уж коль так — на Волгу! На неделю отправляемся! Вот где мы с тобой и поговорим!

— А возьмете?.. — растерялся Анатолий.

Учитель добро и участливо смотрел на Тольяна, и это подкупило юношу. В его воображении представился берег Волги. Купайся, загорай на горячем песке сколько влезет. А ночью костер с летящими в темное небо искрами… Все это Анатолий видывал только в цветном кино. И чем это было хуже комфортабельного теплохода?