Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Мать же Марьям подошла к машине и шепнула Акиму Мореву:

— Марьям еще придет к тебе. Марьям еще скажет тебе.

Вот этот взгляд Марьям, наполненный тоской, и увез с собой Аким Морев.

Иван Петрович остался недоволен заездом к чабану Ибрагиму Явлейкину. Наблюдая в саманушке за поведением Марьям, а потом за тем, с какой тоской она смотрела на секретаря обкома и как сам Аким Морев, когда машина была уже далеко, несколько раз оборачивался, Иван Петрович возревновал.

«Вгорячах-то и влюбится. Конечно, Елена Петровна головокружительно поступила: поплясала — и прочь-долой. Ну, я, чтобы головокружительность ликвидировать, Акима Петровича к Ермолаеву завезу… Заплутался, мол. Степь, мол… и тогда, хочешь не хочешь, а лицом к лицу столкну с Еленой Петровной».

А еще больше ему не понравился заезд к Степану Клякину.

Степан Клякин, как сидел на ступеньке саманушки, так до конца разговора и не поднялся. Он чинил валяные сапоги, уже готовясь к зиме, и на приветствие Егора Пряхина ответил:

— Здорово, знатный!

На лице у него тут и там торчали клочья бороды. На лбу и даже на носу — крупные бородавки, обросшие волосами, ногти нестриженные, загнутые и грязные. Он в самотканых холстяных «портах», до сизости посеревших от грязи. Голова взлохмачена, точно плохо сложенная копешка соломы, взвихренная ветром.

— Видали? — обращаясь к Акиму Мореву и сдерживая смех, проговорил Егор Пряхин. — Видите чудо? — продолжал он. — Остаток старинного мира в живом виде. Здорово, Степан Степанович!

Клякин молча кивнул головой.

— Ты хоть бы чаем нас угостил, — вмешался Иннокентий Жук, слегка растерявшись от такого негостеприимного приема.

— Его кипятить надо. Сырой пить не будешь. Да и, окромя того, у нас сушеная тыква вместо сахара. Тоже нос загнешь. В какую сторону направляетесь?

— На Утту — в центр Черных земель.

— Ну, путь-дорога вам, — пожелал Степан Клякин и, поднявшись, ушел в саманушку, прикрыв за собой дверь.

— Пошли туда, что ль? — растерянно проговорил Иннокентий Жук, обращаясь к Егору Пряхину, но тот уже хохотал, выкрикивая:

— Вот какие чучелы у нас в степи водятся, Аким Петрович! А ребятишки у него хорошие… Правда, полуграмотные. Старший сын в армии. Писал — учусь. Отец ждет его. Хрен он сюда приедет, сын-то!

«Живет второй жизнью, — уже сидя в машине, вспомнил Аким Морев сказанное Марьям, и от воспоминания о ней у него стало светлее на душе. «Марьям еще придет к тебе, Марьям еще скажет тебе», — послышались ему слова ее матери. — Зачем придет? Что скажет мне эта девушка?»

А Егор Пряхин, о чем-то пошептавшись с Иннокентием Жуком, громко спросил:

— Ломать, значит, до конца?

— Валяй!

— Так вот, Аким Петрович, — начал Егор Пряхин. — У Степана Клякина, кроме отары овец, табун коров горбыльков, за них он и держится ох как! А отару пасет дочка…

— А коров?

— Здесь так говорят: коров пасут колодцы. Наедятся они, коровки, в степи, пить захотят — и к колодцу. У колодца гуртоправ их пересчитает, нет ли пропажи. Затем бабочки их подоят — и опять ступай в степь. Теперь мы с вами что впереди видим? Вон журавль, стало быть, колодец. Оттуда и начнем разоблачение. Давай, Иван Петрович, туда, — уже командуя, проговорил Егор Пряхин.

В огромном котловане, выдутом ветрами, колодец. Около него две длинные колоды, выдолбленные из бревен, а от котлована по степи во все стороны раскинулись, как веер, тропы. В обрывистых песчаных стенках котлована кое-где еще видны полуобрушенные входы в землянки — бывшее жилье чабанов калмыков.

Выйдя из машины, вертясь во все стороны, Егор Пряхин некоторое время что-то отыскивал глазами.

— Ага! Во-он маслофабрика-завод! — воскликнул он и кинулся к замаскированному входу в пещеру. Расшвыряв траву перекати-поле, заговорил: — С вашего позволения, Аким Петрович, ломаем запор враждебный. — И, оторвав скобу, открыл дверь.

В небольшой пещере Аким Морев увидел: на прилавке стоят сепараторы, поблескивая боками, а на полках — залитое в блюда топленое коровье масло.

— Маслофабрика Степана Клякина и К° на территории форсуна Любченко, — проговорил Иннокентий Жук.

Егор Пряхин рукой показал на масло.

— Так орудует не только Степан, но и многие гуртоправы. Министерству захотелось покушать молочного теленочка? Вот и жди — преподнесут.

— Дикари, — выводя машину из котлована, заметил Иван Петрович.

«Министерство издало инструкцию с самыми благими намерениями, а в результате — грабеж», — не слыша Ивана Петровича, думал в это время Аким Морев.

— Кого это ты дикарями-то, Иван Петрович? — спросил Иннокентий Жук.

— Да этот… Ибрагим ваш со всем гнездом.

— А женился бы ты, черт, на Марьямке-то! — закричал все такой же возбужденный Егор Пряхин, — Вывези ее в город — всех затмит.

— Ну уж, — буркнул Иван Петрович, а сам подумал: «Жена бы, конечно, напоказ. Иди по улице и гордись: видите, красавица какая! Только досадно: не туда попер Аким Петрович. Повезу-ка я его, чтобы лицом к лицу столкнуть с Еленой Петровной». И, зная, что на Утту дорога направо, он, дав полный газ, свернул налево и помчался в центр района Привольный…

Минут через сорок Иннокентий Жук, протирая глаза, недоуменно проговорил:

— Это куда же ты нас завез, Иван Петрович?

— Сбился: степь-матушка, как океан, — виновато проворчал Иван Петрович, подмигивая. — Ничего. Мы через Привольное лупанем на Утту. Крюк небольшой: километров сто.

С возвышенности село Привольное было видно, точно голый человек на песчаном берегу. Оно вытянулось двумя улочками вдоль озера, заросшего густыми камышами. Виднелись шатровые дома, дома коньком, но чаще лепились саманушки, мазанки, клетушки, смешные заборчики на огородиках; вольно бродили свиньи, телята, куры. Посреди поселка торчит мачта — ветряк с металлическими загнутыми крыльями.

Аким Морев неотрывно смотрел на этот ветряк и думал: «Соорудили, чтобы качать воду, а стоит инвалид. Чем-то похож на Степана Клякина».

Заметив его взгляд, Иннокентий Жук сказал:

— Конструктор сочинил для тихих мест, а тут бури бывают такие — лошадь с ног валит… Ну, и позагнулись крылышки. Что ж, в райкомпарт? Во-он, флаг развевается. Здесь, в Привольном, Аким Петрович, живут служащие райкома и райисполкома. Милиция, положим, еще.

Обычно у зданий райкомов или райисполкомов всегда на привязях кони — верховые или запряженные в телеги, тачанки, старые тарантасы; кучера где-то в тени курят до обалдения и рассказывают быль и небыль. А тут пусто и до того тихо, что даже слышно, как воробышки, подравшись из-за корочки, ворчат друг на друга. Да и солнце тоже кажется тихим: словно прожектор, оно выбросило жар и застыло.

— Тишина-а-а, как в пустом предбаннике, — проговорил Егор Пряхин.

Войдя в здание, Аким Морев поторкался в комнаты заведующих отделами, секретарей. Комнаты заперты. Тогда он вошел в приемную первого секретаря и, уже накаляясь, спросил миловидную девушку, сидевшую за столом и копавшуюся в каких-то бумагах:

— Обеденный перерыв?

— Нет, — ответила она.

— Почему же работники райкома не на местах?

— Все на местах. А вы кто? — спросила девушка, всматриваясь в Акима Морева. — Я Лиза Баландина.

Егор Пряхин хотел было назвать Морева сочинителем, но его опередил Иннокентий Жук:

— Секретарь обкома… Аким Петрович Морев.

Лиза не просто поднялась из вежливости. Она засияла вся и сразу стала привлекательно-нежной. Даже голос у нее изменился:

— Аким Петрович? Вон вы какой! Мы ведь только слышим о вас, а видеть все не удается: далеко живем и в городе раз в году бываем. Все, все на местах, — торопливо пояснила она. — То есть не тут… а в степи. Сенокос идет. Бумажки отовсюду сыплются — ужас. Вот разобралась с почтой и хочу ехать к Александру Александровичу, к первому секретарю, Дудину, — пояснила она. — Он поехал к Тамаре — к рекордистке-корове. Знаете? Там среди доярок возникло какое-то новое движение… да, наверное, Александр Александрович вместе с Ермолаевым его и подняли.