Арктический роман

Мы с Лешкой провожали Ольгу и Зинаиду Ивановну. Ольга попросила нас подождать в коридоре и через минуту вынесла что-то плоское, круглое, завернутое в газету. Она просила не разворачивать.

— Пожалуйста, — просила она, краснея. — Я очень прошу… Дома увидите. Пожалуйста… Только осторожнее — не разбейте.

Убегая в комнату, она поцеловала Лешку и меня. Мы вернулись домой: в газете была пластинка. На пластинке не было фирменной марки. Лешка поставил пластинку в радиолу. Комнату заполнила знакомая мелодия; грудным, гибким голосом девчонка пела в сопровождении джаза… не квинтета, а джаза:

Мы молча убирали в комнате, выносили столы в коридор, стулья, мыли посуду, подметали. Девчонка пела:

Я знал, что эта пластинка лишь одна у Ольги; вообще одна — второй такой нет. И вновь я почувствовал себя так, будто украл красоту. Но теперь к этому состоянию примешивалось и что-то другое, чего я не мог определить сразу. А в общей сложности я разбил две рюмки соседа Борисонника и выполоскал в грязной воде помытые Лешкой тарелки.

В третьем часу ночи, когда все было прибрано, мы лежали на кроватях, слушали еще раз поставленную Лешкой пластинку и спорили, чья очередь гасить большой свет и закрыть форточку, чтоб за ночь не намело снега, в комнату ворвался Дудник. Не вошел, не вбежал, а ворвался. Он захлопнул дверь, шагнул к круглому столику, остановися; побелевшие от напряжения ноздри шевелились; он часто дышал, был пьян. Макинтош на нем был расстегнут, в складках макинтоша, на бортах пиджака, на шляпе еще не стаял снег, на носке правого полуботинка обвисала ленточкой свежесодранная лакированная кожа. Глаза у Дудника были мутные, рот перекошен. В правой руке он держал металлический прут таким образом, чтоб удобнее было хлестать.

— Стиля-аги-и-и!.. — взревел он и рассек прутом спинку нового стула.

Радиола пела голосом Ольги Корниловой:

Я вскочил с постели, сел, упираясь руками; Лешка перевернулся на спину, водил глазами, определяя расстояние, положение. Я видел: Дудник был не столько пьян, сколько изображал пьяного.

— Министры! — рявкнул он, бешено выпучив глаза; вторым ударом прута развалил стул. — Привыкли все покупать?

Радиола пела:

И вдруг я почувствовал: Дудник пришел ко мне… Мне не хотелось, чтоб Лешке перепало из-за меня.

— Вернетесь в Москву, будете проституткам пирушки закатывать! — кричал Дудник, изображая человека, готового убить. — Министры выручат, если попадетесь, падлы московские!

Он трусил. Он потому и изображал пьяного, готового убить, что трусил, поэтому и кричал, стараясь подбодрить себя, нагнать на нас страху. Я встал с кровати, взял в руки подушку; кроме подушки и телефонного аппарата, отключенного от сети, под руками ничего не было, чем можно было бы прикрыться, нападая. Дудник шагнул в мою сторону, подняв прут.

— Погоди, Вовка! — крикнул Лешка, вскочив на ноги, наблюдая за Дудником; был в трусах, как и я, босой; стал возле своей кровати на коврик. — Погоди, — вновь предупредил он меня и подвинулся к Дуднику: — Дорогу делить?! Сопля ростовская!..

Дудник отступил от меня и шагнул вокруг стола к Лешке, споткнувшись о разбитый стул. Лешка присел; раздвоенные желваки катались под белой кожей, глаза горели.

— Нет, Леша, — сказал я, подвигаясь к пожарнику с другой стороны стола. — Он пришел ко мне.

Я вдруг увидел: широкий, выдвинутый вперед подбородок Дудника задрожал, желтоватые глаза в крапинку, просветлев, заметались — Дудник растерялся.

— Стиляги! — вновь взревел он; свободный конец прута, повисшего над столом, дрожал упруго, поворачиваясь то в мою, то в Лешкину сторону. — Выходи, кто хочет получить девку!

Я посмотрел на Лешку, Лешка смотрел на меня: его взгляд как бы мельком остановился, желваки исчезли — Лешка смотрел растерянно.

Черт!.. Двумя минутами раньше мне в голову не приходило, что может получиться так, как получилось: мы играли в жмурки с Лешкой, каждый сам с собой… Черт!

Из комнаты терапевта Борисонника стучали к нам в стену раздраженно; кто-то стучал в дверь.

— Ну-ка замолчи, пьяна морда! — без голоса выдохнул Лешка, выпрямив спину, направляясь к двери. — Отойди в сторону!

Дудник отступил, остановился у окна, между спинкой Лешкиной кровати и шкафом: занял такое положение, чтоб Лешка мог пройти мимо, стороной; я подошел ближе к Дуднику; внутри все дрожало.

Возле двери стоял Борисонник, в кальсонах, в шлепанцах на босу ногу, в пиджаке, накинутом поверх исподней рубашки. Терапевт был взбешен.

— Я позову пожарников, если вы не прекратите… — грозил он, встряхивая кулаком и головой.

— Мы репетируем, Сергей Филиппович, — сказал Лешка.

— Вечера вам было мало? Без… бра… — захлебнулся Борисонник от злости.

— Мы для драмкружка…

— Безобразие!

— Уже кончаем, Сергей Филиппович, — сказал Лешка, закрыл дверь и повернул ключ в замке.

Между вешалкой и шкафом стояло ведро с водой, рядом с ним — кружка. Лешка взял кружку, зачерпнул воды и шагнул к Дуднику.

— Выпей, Михаил, и успокойся… Поговорим по-мужски.

Дудник осклабился, глаза вновь сделались мутными, поднял прут. Лешка плеснул из кружки в глаза, я прыгнул, выставив подушку под прут… Через секунду Дудник барахтался на полу, мы сидели на нем; сдернутый до локтей макинтош связывал ему руки. Дудник старался сбросить нас ногами, спиной. Я выдернул у него прут, хлестнул по мягкому месту. Дудник взревел. Лешка заткнул ему рот полой макинтоша.

С первого этажа стучали в потолок шваброй.

— Хватит, — сказал Лешка, тяжело дыша. В дверь вновь стучал кто-то.

— Сейчас! — крикнул я.

Мы связали Дудника ремешками и полотенцами, перетащили на кровать, накрыли одеялом. В дверь стучали…

— Замычишь — убью, — предупредил Лешка. Я подошел к двери, открыл. В коридоре стояла Ольга; в шапочке, в сапожках, шуба была расстегнута, — девчонка была лишь в шелковой комбинации с тонкими кружевами на груди.

— Приходил? Я звонила. Он был у нас. Телефон…

Ольга икала, руки дрожали — всю ее била лихорадка.

Она тянулась через мою руку, заглядывала в комнату, грудь была горячая…

— Застегни шубку, — сказал я.

— Он убьет, ма-альчики.

— Застегни шубу.

Она посмотрела на меня: увидела, что я лишь в трусах, босой, отскочила, быстро стала застегивать шубку. Лешка натягивал брюки, путаясь ногами в штанинах.

От Ольги Лешка возвратился не скоро, был бледный, злой. Я видел, каким он был, когда мы дрались с пьяными бандюгамн в Сокольниках, когда он ругался с Александром Васильевичем в шахте; теперь он был злой по-другому.

— Развяжи его, — сказал Лешка, снимая полупальто, шляпу, торопясь. — Есть подлости, на которые нет статьи в Уголовном кодексе, но за которые нужно не только судить. За такое… Сейчас он получит свое. Все-е-е, что заработал.

Лешка закрыл дверь на замок, положил ключ в карман. Дудник уже стоял, оглядываясь, растирая затекшие руки; я держал прут за конец.