Барсуки

– Ты не мне, Прокофий, служил, – оборвал его Семен. – Дело мирское. А уходить в такую пору нехорошо!

– Это уж конешно, обчество! – недовольно согласился Прокофий и встал боком. – А только мы не нанимались!..

– Нехорошо-о! – передразнил крепкий, плечистый, в высокой шляпе, и горько покачал головой – Это мы-те нехорошо? Крапивный у тебе лист заместо языка, Семен Савельич! Бумажка подкинута, – цену за тебя обещают, деньги дают, каб если мы тебя на суд выдали. А мы тебя рази, скажи вот нам, хоть бы пальцем тронули, ну!..

– ... и большие деньги! – огорченно вздохнул бородачев приятель.

Семен остолбенело глядел на бородачей.

– Ну, коли так... дороги наши, землячки, разные! – взмахнул плечами и скверно выругался он. Он медленно влез в подводу, бородачи все стояли. И опять Барыков хлестнул по лошадям, и телега помчалась по укатанной дороге, провожаемая понурыми взглядами бородачей. Семен не оглядывался.

– Э-эй... Семен... – закричали сзади, когда подвода уже укатила сажен на сто. Барыков попридержал лошадей, Семен оглянулся. Бородачи стояли на прежнем месте, но выйдя из-за поворота и горячо о чем-то споря. Самый молодой из них, маша руками, бежал к Семену. – Этого вот... Семен Савельич! Старички велят сказать, что хоть ругаешь их, а они не злопамятны. Велят сказать, что-де, если хлеба там нужа подойдет, ты засылай в Отпетово-те! Уж как-нибудь соберемся всем миром!.. – Но бородачи кричали что-то еще. – Ой, кричат, о чем бысь? – прислушался посланец и недоумевающе покачал головой. – Вы погодите тута, я мигом слетаю... узнаю счас!

Он побежал назад, и в лубяном его коробке гулко сотрясались его пожитки. Семен ждал, царапал ногтем деревянную обивку полка. Наконец, посланец вернулся.

– Ой... – закричал он, останавливаясь шагах в десяти от подводы. – Не так, парень, кинулось! Эвось Прокофий-те говорит, лучше не давать тебе хлеба-т! Уж во второй раз не простят ведь... Ты уж не засылай, не дадим. Живи себе с богом, как знаешь... – посланец, сняв шапку, виновато глядел в нее, будто нашел в ней что-то укорительное для себя.

– Гони, Митрий!.. – зыкнул сквозь зубы Семен и, выхватив кнут, сам настегивал лошадей.

Казалось, что он на смерть собрался загнать Гусаковских кобылок. Он бил их с яростью крайнего, неутоляемого отчаянья, не глядя, куда придется удар: по крупу, по уху, по дуге, по чресседельнику. Давно уж скрылись бородачи в пыли, а подвода все мчалась по песку как по деревянному настилу, глухо гремя колесами, осью, винтовками под соломой. За версту до землянок Семен передал вожжи Супоневу:

– На, Ефим, правь... Надоело.

– Да уж чем же там править? – отвечал Ефим, не принимая вожжей. – Доганивай уж до конца. Чужие ведь!..

На вырубленном пространстве между землянками толпились и кричали барсуки. Еще издали, по спинам их, уже угадал Семен, что Мишке, стоявшему на возвышении, образованном накатом поварской землянки, приходится совсем жарко. Мишка, стоя с грудью навыкат, красный, точно разваренный в кипятке, напряженно слушал костлявого мужика в разодранной рубахе, налезавшего на него и махавшего растопыренными ладонями. Лицо Мишкино горело как в огне, лицо костлявого было внушительно и жестко, как кулак. Сбоку, тоже на накате, стоял другой мужик, в штанах из клетчатой байки, с разбитым лицом. Всхлипывая время от времени, он проводил короткими пальцами себя по лицу и, покачивая головой, рассматривал выпачканные кровью пальцы. Не далеко, окруженный летучими, сдержанно и бледно улыбался Юда, не принимая заметного участия в происходившем разброде.

– Ну, чего вы тут? – окрикнул Семен, появляясь из-за спин. Его встретили решительным и враждебным гулом. Злые и ядовитые замечания сыпались отовсюду, и тут лишь понял Семен, что не следовало ему уезжать в то утро. – Не время теперь меня скидывать! Погодите, сам уйду... – презрительно и гневно бросил Семен и обратился к костлявому в разодранной рубахе. – Ну!

Тот подался назад, как от удара, и тотчас же, хлопнув себя по бедрам и приседая, толкнул на Семена искровянившегося мужика.

– ... дозволено ль? Дозволено ль так живого человека? Кто смеет так живого человека?!.. – чуть не приплясывал он. – Кровь, эвон, видал? Кро-овь!! На, возьми себе!.. – и, по хозяйски-проворно, прикоснувшись пальцами к кровяному лицу соседа, мазнул по белой Семеновой рубахе. Мужучки, эвон, красная... кровца-те. Текет из него...

– Ты постой, не лопоши, земляк... – со спокойствием бешенства остановил того Семен и крепко сжал его за плечо. – Что ты ровно баба, ровно родишь – орешь.

– Мужучки, а мужучки... слышали? хрустнуло! – исступленно кричал костлявый, вертясь ужом в Семеновой руке. – Плечо хочет выломать!.. За правду плечики мои гибнут... Заступитесь!

Барсуки перешептывались, и осуждение, стоявшее в их глазах, было холодное, бесповоротное. Но выступать, почему-то, не решались.

– В чем тут дело, Миша?.. объясни мне, – тоном допроса спросил Семен у Жибанды. – Отвечай мне, я тебя тут оставлял. Громко отвечай, чтоб все слышали!..

– Двадцать третья ушла и девятая ушла... – сказал Мишка, недовольно отворачивая лицо. – И десятая тоже ушла...

– Дальше докладывай! – велел Семен.

– Еще вот от Попузинцев мужик наезжал. Подмоги просят. Началось у них еще с вчера... Я вот уговаривал, а они не хотят.

– А этого раскровянил за что?..

Мишка молчал, затихли и барсуки. Только тот, в штанах из клетчатой байки, все еще всхлипывал и размазывал по лицу застывающую кровь.

– А давай я расскажу... – предложил вдруг Юда, выходя от летучих.

– Говори, – согласился Семен и только тут, догадавшись, заискал глазами среди барсуков.

– Она в зимнице у тебя... в полной сохранности, – успокоительно и прежде всего сказал Юда, ловя Семеновы глаза. Он понизил голос: – о ней и шла тут речь без тебя. Мое дело сторона... а только злобятся, что тайком, украдкой, одним словом, с Мишкой пользуетесь. Я уж и не говорю о том, что не по праву ты место занял! Да и много там за тобой! – Юда, говоря, чистил себе ногти ногтем же. – А хочешь, по честному, а? Я их и подтяну сейчас, а? – он коснулся пальцами Семенова рукава. – По честному, услуга за услугу! Ну...

– Я тебя застрелю... – осипшим голосом сказал Семен, откидывая Юдину руку. Пот с него катился градом.

– В которо место застрелишь-то?.. – поддразнил Юда и, постояв недолго, пошел прочь,

Барсуки разом загалдели. Костлявый стоял в беспокойной нерешительности, не зная, чем окончились Юдины переговоры. Тот в штанах из клетчатой байки, стирал в катышки налипшую на нос кровь. Евграф Подпрятов царапал ногтем дерево, показывая, что он тут не при чем.

– Ну, как же? – спросил Юда, встав на прежнее место.

– А вот как! – насмешливо закричал Семен. – Правда ваша, мужички... Помогать другим да Попузинцев поддерживать нам теперь не расчет! – и он посвистал, издеваясь над оторопелостью барсуков. Никогда не бывал Семен столь смелым.

– Да как же это так?.. – Юда не предвидел такого хода и растерялся. Ты же ведь сам все о подкрепленьи говорил. Теперь вот и надо бы итти.

– А я говорю: не ходить! – возвысил голос Семен и стал уходить, провожаемый недоуменным гулом барсуков. – И кто по домам хочет расходиться, могут! – крикнул он уже издалека. – Расходись-вали!..

...В зимнице было прохладно и темно, и еще казалось, что тесно. Настя говорила много и торопливо.

– ...я была наверху, когда Мишка ударил. Этот, клетчатый, сказал обо мне нехорошо. Мишка велел повторить. Тот повторил. Я убежала...

В стенах где-то скреблась мышь. Гуденье барсуков сюда недоходило.

– ...я Попузинца видала, верховой. Не-ет, безбородый! Я стала его расспрашивать, он сбился и ускакал. Я не знаю... Утром выходила – набат был. Долго били, словно нарочно, чтоб мы услышали...

Семен постучал в тесину стены.

– ...мышку пугаешь? Я вот уже час ее слушаю. Она сперва вон там где-то точила, потом все ближе. Слушай, зачем ты ушел от них? Ты с ними должен быть. Ты теперь ихний.