Турухтанные острова

В оставшееся время Серегин отметил командировку. Освободившись пораньше, заглянул к Наде, чтобы попрощаться, но ее в комнате не было. «Ладно, передам привет через Шебаршина».

Серегин пошел в Матвеевку — собрать свои немногие вещички да рассчитаться с Ульяной Петровной за ночлег. Бабка Ульяна на кухне кормила Сашку.

— Подрался? — спросил Серегин.

— Ага-а. С Орешниковыми. Их трое, а я один. Да еще Танька, ихняя сестренка, им боезапас подносит. Это нечестно. Но я им покажу-у…

Дождавшись, когда Сашка, поев, ушел за ворота, Серегин начал укладывать чемодан.

— Никак уезжаешь? — спросила бабка Ульяна.

— Да, Ульяна Петровна. Хотел бы с вами рассчитаться.

— За что же? — удивленно и растерянно смотрела на него бабка. — Это я вам обязана, а не вы мне. И не выдумывайте! Вам спасибо, что пожили у меня, а то все одна да одна. В прошлом году у меня тоже мужчина пожил из Донбасса, в гостинице места не было. Такой хороший, обходительный оказался. На Новый год открытку прислал. Не забыл старуху.

Бабка Ульяна достала из ящика комода открытку. Открытка была завернута в газету, чтобы не испачкалась. Показала Серегину и снова убрала в комод.

— Видно, дорогая, с золотом.

Серегин промолчал, он точно знал, что цена такой открытки — пять копеек и выпущена она миллионным тиражом. А вот сделать бабке радость за пять копеек догадался только один. Чужой человек из Донбасса.

— Ты вот уедешь, Саньку на зиму заберут. Вечером-то телевизор погляжу, хоть и с уцененных товаров, а самый дорогой купила, уж денег не пожалела, пятьдесят шесть рублев. Телевизор-то хорошо, но лучше всего, когда есть кого по головке погладить. Вот придет Санька, обхватит: «Бабонька!», а я его целую в маковку, целую.

С улицы в калитку брякнули железным кольцом. Раздался голос.

— Хозяйка!

— Бегу, бегу!

Серегин выглянул на крыльцо. Во двор вошел уже знакомый Серегину экстрасенс. На этот раз одет он был по-иному. В жилете от костюма-тройки и лакированных ботинках, но в другой рубашке — фланелевой. Ульяна Петровна пригласила его к Борьке, то есть по основной специальности. Может быть, в зависимости от клиентуры, экстрасенс соответствующим образом и одевался. Но манера работы у него во многом сохранялась прежней. Он сел на крыльцо, закинув ногу на ногу, и, положив на колени крепко сомкнутые в пальцах руки, воззрился на Борьку. Серегина демонстративно не замечал.

— Пьет? — спросил бабку, глядя на поросенка.

— А как же? — удивилась бабка.

— Что?

— Что принесу, то и пьет. Любое пойло, сыворотку от простокваши.

— На вопросы прошу отвечать четко, без лишних комментариев. Много пьет?

— Шайку в день.

— Насморк?

— Да похрюкивал.

— Кашель?

— Не замечала.

— А что это у него черное?

— Где? — насторожилась бабка.

— Внутри. Так, легкие в порядке. Желудок… Тихо! Не отвлекать!.. Температуру мерили? Принесите градусник.

Ульяна Петровна побежала в дом за градусником. Экстрасенс столкнул с ноги ботинок, вечер выдался уж слишком теплым. Бабка принесла градусник.

— Подойти ко мне! — сказал экстрасенс поросенку. И вот тут Серегин окончательно поверил в наличие гипноза: поросенок послушно подошел к экстрасенсу.

— Повернись!

Поросенок повернулся, и экстрасенс проворно сунул ему градусник под спиральку хвоста.

— Фу! — оскорбленный такой бесцеремонностью, обидчиво сказал поросенок и побрел прочь. А Серегин в душе благодарил небо за то, что не все люди поддаются гипнозу и экстрасенс, к счастью, не у всех пациентов замеряет температуру.

Отойдя в угол двора, поросенок тыкал мордой в траву, похрюкивал и что-то мусолил там, изредка делая такие судорожные, нервные рывки, что, как резиновые ласты, хлопали одно о другое уши.

— Чего это он там? — заинтересовалась бабка. — Что ты нашел-то?»

— Ботинок! — воскликнул экстрасенс, заметив, что одного из его ботинок, стоявших до этого у крыльца, нет.

Он бросился к поросенку. Но не тут-то было! Тот проявил незаурядную прыть! И недюжинные спортивные способности. Визжа и не бросая ботинок, он мчался с курьерской скоростью, а когда его окружали и пытались схватить, совершал метровой высоты прыжки.

— Закрывайте калитку к реке! — кричал экстрасенс — Не выпускайте в поле! Держи!!

— Ах тошно! — вопила бабка Ульяна, споткнувшись и упав посредине двора.

Но тут с улицы раздались гудки.

— Шут с ним! — сказал экстрасенс и сел, сразу же успокоившись. — Еще жалобы есть? Быстро, четко!

Поросенок тоже вмиг успокоился. Бросил изжеванный ботинок посреди двора.

— Ню.

Огорченная Ульяна Петровна ходила по двору, разыскивала утерянный в суматохе градусник, выговаривая поросенку:

— Вот ты да Сашка — мое наказание. И не совестно тебе?

— Ню.

Серегину не удалось с ней и проститься как следует. Подъехала машина, в которой его ждал Шебаршин.

А когда доехали до поворота и машина разворачивалась, Серегин оглянулся и увидел, что у калитки стоит бабка Ульяна, сухонькая, маленькая, сгорбленная, утирает лицо передником. Он помахал ей. Ульяна Петровна потрюхала было следом, но, видя, что машина уходит и бесполезно бежать, закрыла лицо руками.

Серегин купил билет. Они с Шебаршиным вышли на перрон, сели на скамейку, глядя в ту сторону, откуда должен был появиться состав.

— Теперь вы приезжайте к нам, — пригласил Серегин Шебаршина. Это предложение делается во всех подобных случаях, и все знают, что оно дежурное, ничего не значащее и ни к чему не обязывающее.

— Спасибо, приедем. Надя собирается весной, чтобы сходить в Ботанический сад, когда тает снег и появляется первая трава, — сказал Шебаршин. — Цветной кардиосканер — это хорошо. Есть весы, можно вес человека определить, метр — рост замерить. А вот еще душемер надо бы. Чтобы мерить ЧД. Чувствительность души. Заносить в медицинские карточки рядом с другими показателями: гемоглобин — 86%, РОЭ — 6, ЧД — единица, или, скажем, ноль пять, или — ноль один. Цветной кардиосканер — хорошо. А вот что ты уезжаешь — это зря. Мне-то ничего. Я — ладно. А вот Надю… Надю ты шибко обидел. Она так хотела, чтобы ты был на свадьбе. С моей стороны много гостей будет. А с ее — ты один. И то — в беге. Она всем твердила: «Наш Серегин, наш Серегин!» Если бы задержался на один день, это бы для нее был самый лучший подарок.

— Она что, замуж выходит? — воскликнул Серегин. — За кого? — И тут же понял. — Ну, поздравляю! Поздравляю!

— Спасибо!

— Желаю счастья!

— Спасибо… Не любит она меня. А я ее люблю.

Серегин так и не привык к этой полуулыбке, полуухмылке, взгляду в сторону.

— Жаль, что не узнал об этом раньше! Поздравляю от всей души! Желаю счастья! А Наде от меня передайте… — Серегин достал из «дипломата» сборник стихов Фета и на первой странице написал: «Дорогой Надюше, которую всегда буду помнить. С пожеланием счастья». — Между прочим, хороший поэт, — сказал Серегин, передавая Шебаршину книгу. — Мастер точной детали, тончайшего мимолетного настроения, нюансов души. Казалось бы, в пяти словах — и сколько всего! «Шепот, робкое дыханье. Трели соловья».

Шебаршин подхватил:

— Что, неужели тоже Фет? — удивился Серегин. — Не может быть! Такое откровенное моралите.

— Афанасий Афанасьевич Шеншин. Он самый. Ты это… — замялся Шебаршин. — Опусти открытку с дороги. Бабке Ульяне. Будто от того постояльца из Донбасса. Пусть маленько порадуется.

У Шебаршина уже заранее была приготовлена открытка. Серегин сунул ее в карман.

Минутами двадцатью позднее он стоял в коридоре купейного вагона у приоткрытого окна, смотрел на светлые бетонные шпалы соседнего пути, мелькавшие словно строки телевизионного изображения при сбившейся синхронизации, и думал о скорой встрече с комиссией, с Петей Петроченковым, о том, что еще можно сделать в кардиосканере. Какие внести усовершенствования? Уж обточен существующий образец, как говорится, вылизан, а такое ощущение, что чего-то не хватает. Ну ладно, об этом надо будет подумать в Ленинграде.