Тропинки в волшебный мир

Увидев Петьку, он бросил занятие и, крикнув сверстникам «чур, не игра», вприпрыжку побежал к брату.

— А клушка цыплят у нас вывела, — сообщил он.

— Ну? — Петька притворно удивился. Вовке это понравилось.

— Петь, а Петь, — сказал он, подпрыгивая на одной ноге, — ты ничего не знаешь? Дедушку в больницу увезли. Доктор сказывал, у него гриб. Это оттого, что в лесу он все время живет, правда?

— Правда, правда, пойдем быстрее. Мне еще в правление нужно зайти.

— Петь, и у тебя гриб будет, да? — не унимался Вовка.

— Почему?

— Ты ведь тоже все лето в лесу живешь, а грибы только там бывают.

— Чудак, Вовка. Ничегошеньки-то ты еще не понимаешь.

— Понимаю! — обиделся Вовка. — Не ходи туда больше, Петь, а? Я тебе соловьенка дам, на огороде в вишнях поймал, и подзову от дяди Яшиного жеребца, у конюшни нашел…

Пока Петька шел до правления колхоза, Вовка успел рассказать ему все нехитрые деревенские новости. У крыльца он отстал.

В правлении было шумно. По делу и просто так сошлись колхозники. Бригадиры сдавали сводки, получали наряды. Большая группа собралась у радиоприемника. Над головами висело плотное облако табачного дыма, не успевавшего выходить в раскрытые окна.

Председатель, увидев вошедшего Петьку, спросил:

— Ну, как дела, юный пчеляк? Рассказывай.

О своей нужде Петька рассказал подробно, хотя и торопливо, захлеб. Председатель наморщил лоб, постучал кончиками пальцев по столу.

— А не ошибаешься, Петя? Помнится, Маркел в это время никогда сахару не брал.

— Дедка, дядя Яша, что-то другое знал, а я только по книжке.

— Ну да, у Маркела практика, слов нет. Может, к нему в больницу послать?

— Мне, дядя Яша, сегодня ночью сделать все надо, чтоб утром чела пошла, куда надо, а к деду ехать — это когда же будет? У нас в пчеловодстве главное быстрота, и дед так говорил. Нужно какое дело сделать — не моргай. Будешь выжидать — прогадаешь.

— Оперативность — хорошее дело, факт! Придется дать, Алексей Иванович, — обратился он к бухгалтеру. — Беды, я думаю, е будет. Кашу маслом не испортишь. Ну, иди, Петянька, отдыхай, распоряжусь, за тобой заедут.

Выйдя на крыльцо, Петька облегченно вздохнул. От сознания, то его считают равноправным членом большого коллектива, доверяют и советуются, как со взрослым, у него щекотало где-то под сердцем.

Навстречу поднялся Вова.

— Не пойдешь больше в лес?

— Нет, Вовка, идем домой, — ответил Петька, думая о чем-то кругом, большом и радостном. Перед глазами всплывали радужные картины. Он видел зацветающее гречневое поле, белое, как выдержанный на солнце воск-капанец, деловито жужжащих пчел, копошившихся в кружевном плетении цветов, сочные соты, подводы, нагруженные тяжелыми бочками с медом, и повторил слова беда:

— Будут нынче колхозники с медом!

Из села выехали в поздние сумерки. На краю неба, там, где закатилось солнце, догорала заря. С запада на восток, словно пыльная столбовая дорога, протянулся Млечный Путь. По-летнему высоко, в самой глубине неба, перемигивались звезды.

Было душно, как перед дождем. В поспевающей пшенице пели перепела. В Соловьином долу время от времени кричал коростель. Крик его, немного напоминающий утиное кряканье, скрипуче и сухо плыл над ночными полями. «Креэк, креэк», — и смолкнет. Потом, через несколько минут, снова скрипит: «Креэк, креэк, креэк». И кажется, что он хочет сказать этим сухим скрипом: «Какая удивительная летняя ночь, как хороша жизнь!» Этот сухой и в то же время сочный крик вносил в ночное поле домашний уют и радость.

У леса свернули на столбец и, покачиваясь, поехали к белевшей в темноте гречихе.

Петя нащупал под мешком серп, выдернул его и, спрыгнув босыми ногами в холодную от росы траву, стал торопливо жать, выбирая хорошо цветущие растения. Лошадь потянулась было на запах гречи, но возчик, дернув вожжами, сердито прикрикнул:

— Стой, окаянная. Ишь, чего захотела!

Уложив в телегу беремя два гречи, поехали к пасеке. В лесу дорога стала еле заметной. Вскоре между деревьев замигал огонек костра. Петька уже дремал, когда голос Никифора строго спросил:

— Кто едет?

— Свои, кого же больше понесет в этакую пору, — ответил возчик.

— А я ведь вас и не ждал, — чистосердечно признался Никифор, — думал, утром приедете.

— Не хотели, да вон Петянька, все ему срочно надо, как деду! Ночевать возчик не остался, уехал.

Петька вскипятил бачок воды, засыпал туда сахару и, когда вода немного остыла, запустил ощипанные от стеблей цветки гречихи.

Светало. Короткая летняя ночь робко убегала с поляны в лес, но таяла, оставляя в редкой полутьме вполне заметные очертания деревьев. Над лесом занималась бледная, розовато-желтая заря. Потом она сделалась шафранной и, будто застыдившись чего-то, стала густо краснеть. В кустах щелкали соловьи. Трава, умытая обильной росой, покрылась сизоватым налетом, каким покрываются спелые сливы и ежевика. По земле расползался туман. Где-то невдалеке куковала поздняя кукушка.

Петька потрогал сироп — он был еще теплый, как парное молоко, в пору пчелам раздавать. Цветы опустились на дно и лежали там, как водоросли на дне озера.

Никифор осторожно слил половину сиропа в ведра, остальное стал цедить через марлю.

Петька развел дымарь, взял ведро и пошел подкармливать. Пчелы, потревоженные в такую рань, нестерпимо жалились. Ежась, как от ожогов, он торопливо разливал сироп на соты. До восхода солнца Петька обошел всю пасек и полез на сеновал спать, предупредив Никифора, чтобы он разбудил его, когда начнется лет пчел.

Вот из-за леса выкатилось солнце, и на пасеке зашумели пчелы, Никифор залез на сеновал, но будить мальчика не стал. Утомившись ночь, он так сладко спал, что Никифор пожалел его. Он тихонько слез с сеновала и пошел в поле.

Возвратился скоро. Позабыв жалость, сразу же разбудил Петь-. Захлебываясь от волнения и радости, сообщил:

— Ловко ты придумал, парень, честное слово, молодец! Впрок не пошел сахар-то. На гречу ходил, а там пчелы — гибель! На каждом цветке по горсти пчел, хоть щеткой сметай…

Вечером на пасеку приехал председатель.

— Ну как, Петянька, помог сахар-то, или все по-старому?

— Помог, дядя Яша. Теперь снова стало так же, как в те дни, цвела липа. Четыре с лишним килограмма — дневная прибыль! Завтра утром людей пришлите и бочки, будем качать мед…

Маркел пробыл в больнице весь июль. Сначала лечили грипп, врачи обнаружили осложнение, и, хотя Маркел чувствовал неплохо, его не выписывали. В толк, нет ли, пичкали его, а время шло. Да какое время! Главный медосбор! В пору пчеловоду очутиться в больнице — пропащее дело! Может, и осложнение-то не гриппа, а от тоски получилось — знать!

А тосковал Маркел сильно. Пасека не только целыми днями стоя перед глазами, но снилась и ночью.

А оттуда шли неутешительные вести. Петька как рехнулся. Хотел пчел кормить сахаром! Да и в правлении будто с ума пошили, не обмозговали, как следует, — выписали, словно не знали, что Маркел и весной не всегда его брал, а это — в главный медобор.

Сахар мог понадобиться только для дрессировки пчел, но ведь ничего о ней не знал, Маркел никогда ее не делал. Хорошо, и кто подсказал ему, а вдруг что другое замыслил? Но это еще полбеды. Кашу маслом не испортишь. Заволновало другое. Жена, приехавшая навестить больного и передать с десяток вареных яиц, сообщила:

— Петянька-то, внучок, чудеса творит. Столько меду накачал, но девать его некуда! Председатель в Дмитровку ездил за тарой, ей-то не хватило. Четыре раза качали!

И хотя она рассказывала с большой радостью, как о чем-то недожимом, Маркела это не радовало.

«Не из гнезд ли выкачал, шельмец?» — усомнился он.

Обычно Маркел делал две, редко три выкачки, а это — четыре! Он всегда учил Петьку не обижать пчел, откачивать мед только, но чем черт не шутит? Вдруг по неопытности понадеялся парень, что взяток еще стоит и пчелы еще натаскают. Что тогда? В августе много не принесут. Мед, конечно, всегда нужен, но и пчел обижать нельзя. Сытая пчела сторицею оплатит, а с голодной спрос небольшой, на будущий год и одной выкачки не сделаешь.