Рассвет над морем

Фредамбер молчал, задумчиво вперив взор в свои кривые ножки в элегантных желтых крагах.

— Так вот, — после паузы заговорил Риггс совсем другим тоном; это был тон начальника, приказ которого не подлежал обсуждению. — Что касается этого, как его, Винниченко, то мы с вами уже договорились. Французское командование его поддержит, заключит с ним какое-нибудь соглашение, даст оружие, патроны, снаряжение… С русской добрармией его надо тем временем помирить — в общих интересах совместного наступления против большевиков… — Риггс подумал минутку. — Чтобы он был сговорчивее и не так артачился против того, что пальма первенства находится в руках русской контрреволюции, мы от США тоже подбросим ему малую толику долларов… — Риггс засмеялся. — Чтобы он на эти доллары мог купить оружие, которое вы ему выделите. Таким образом, каждый будет иметь свою выгоду: проценты за заем мы с него слупим по-американски!.. Кстати, когда будете говорить с Винниченко, помните: его зовут Владимир Кириллович. Идиотская привычка у этих русских и украинцев — прицеплять к своему имени еще и отцовское. А мы должны все это запоминать. Страшная морока! Встречаться мы с вами будем редко и только в официальной обстановке, на людях. Если у вас возникнет нужда в личной встрече, передайте мне об этом через местного ресторатора Штени.

— Штени наш человек?

Риггс засмеялся.

— Скорее мы его люди. Стаж Штени в Эф-Би-Ай — двадцать лет, Фредамбер, еще до русско-японской войны… Кроме того, к вам, так сказать за информацией для прессы, будет наведываться Ева.

— Я буду заходить к вам каждый день, — подала голос журналистка. Язык у нее был совершенно пьян, но речь трезва.

— А Винниченко, — сказал Риггс, — просто вызовите сюда.

— Он же глава правительства! — удивился Фредамбер.

— Ерунда! Явится. Только вызывайте, конечно, инкогнито. Чтобы никто не знал ни здесь, ни в самой директории. Чтобы, упаси боже, не разнюхали эти французские и английские болваны. Сначала побеседуйте по-хорошему с его военным министром, есть там такой генерал Греков, подготовьте все для докторов, а тогда — Винниченко на конспиративное свидание… Ах, да! Еще одно, — вспомнил Риггс, когда Фредамбер встал, чтобы откланяться. — Чуть не забыл! Вот вам политика США по отношению к России в двух словах: США признает в России тот режим, какой признает для себя наилучшим само население России. Понятно? Это для деклараций. Терпимость, демократизм, уважение к суверенитету. Мы должны повторять это при каждом удобном случае и всюду. Этого требует дипломатия — ничего не попишешь! Хотя, по мне, все это ерунда!.. Впрочем, такого рода декларации вполне соответствуют и нашей реальной политике: не один ли черт, какая будет власть в России, кроме большевистской, конечно!.. Еще имейте в виду, что в Николаеве и Херсоне тоже создаются военные миссии США. Они будут действовать самостоятельно, непосредственно подчиняясь президенту и лишь контактируясь с нами через посольство США в Бухаресте… Ну, спокойной ночи, Фредамбер!

Они пожали друг другу руки. Фредамбер хотел было откозырять журналистке, но женщина уже снова уснула.

Фредамбер — агент американской разведки — вышел из номера гостиницы. Коридором же гостиницы прошел, вышел на бульвар и исчез в направлении резиденции консула Франции — начальник штаба французской армии Фредамбер.

Спать Фредамбер в эту ночь лег поздно.

Надо было еще рапортовать генералу д’Ансельму о «визите вежливости» к начальнику военной миссии США полковнику Риггсу. Надо было просидеть до конца банкета и выпроводить всех гостей. Надо было, вернувшись в канцелярию, дать распоряжение немедленно вызвать военного министра правительства директории — генерала Грекова. Надо было, наконец, обдумать, как именно — тактично и негласно — пригласить и доставить в Одессу, в штаб оккупационной армии Антанты, самого главу директории мосье Винниченко.

Но и покончив со всем этим, Фредамбер еще не улегся спать.

Полковник Фредамбер уже давно, лет десять, с начала службы его тайным агентом Эф-Би-Ай, страдал бессонницей. Перед сном — до того, как принять таблетку веронала — он непременно должен был совершить хотя бы небольшой моцион на свежем воздухе.

Он позвонил из канцелярии, вызвал свою машину и вышел через ворота парка при Воронцовском дворце на Николаевский бульвар.

Был облачный предрассветный час. По осеннему небу, гонимые трамонтаной, клубясь, проносились тяжелые, темные тучи; над морем стоял густой, непроглядный сизый туман; влажный холод пронизывал до костей.

Черный «рено», на скорую руку размалеванный серыми, белыми и желтыми мазками — фронтовой камуфляж, — подкатил, и Фредамбер, поеживаясь от холода под тонким плащом, сел рядом с шофером. Машина тронулась с места в тот же миг, как рука Фредамбера захлопнула дверцу, и трехцветный флажок на радиаторе сразу же залопотал под струей воздуха.

Фредамбер не сказал шоферу, и шофер не спросил, куда ехать. Шофер знал: это моцион перед сном, и ехать надо прямо, сворачивая туда, куда свернет улица. Шофер также знал: ехать надо не слишком быстро, не больше тридцати километров в час, — полковник Фредамбер боялся быстрой езды.

Кварталы поплыли один за другим — машина свернула на Екатерининскую, сделала круг по Привокзальной площади и свернула на Портофранковскую. Но с Портофранковской она вскоре свернула еще раз на Базарную.

Шофер точно знал ночной маршрут: на Базарной, возле дома номер девять, машина должна остановиться.

Когда машина остановилась, Фредамбер так же молча открыл дверцу и вышел.

Теперь он стоял перед домом, а машина тихо урчала сзади, за его спиной: шофер знал, что стоянка будет короткой и мотор выключать не надо.

Перед Фредамбером был небольшой, типичный для старой Одессы домик. Центр фасада находился глубоко во дворе, два боковых крыла выходили стенами без окон на улицу, под самой крышей по фасаду был расположен ряд небольших — меньших, чем остальные, — окон: чердак для белья, на котором при необходимости можно было и жить. Перед домом росли две старые, с голыми стволами, катальпы. Листья катальп еще не осыпались, но уже пожухли и почернели. Была поздняя осень, вернее начало зимы.

Фредамбер стоял на тротуаре, в десяти шагах от дома, и смотрел. Каблук его бутса выбивал по плите тротуара дробь, руки были заложены за спину, и пальцы не переставая шевелились, тоже выбивая дробь. Похоже было, что человек остановился перед домом и не решается войти.

Широкая Базарная улица из конца в конец была пустынна, не видно было и ночных патрулей. Ветер шелестел полами резинового плаща Фредамбера.

Постояв две-три минуты, Фредамбер вернулся к машине, сел и захлопнул дверцу. Шофер сразу дал газ. Теперь — по Базарной до Пушкинской и назад, на Николаевский бульвар. Маршрут был точно известен шоферу — он повторялся каждую ночь. И каждую ночь надо было останавливать машину перед домиком номер девять по Базарной улице. Зачем это было нужно хозяину, шофер не знал и спрашивать не имел права: он был солдат, хозяин его — полковник, начальник штаба армии.

Вернувшись в Воронцовский дворец, Фредамбер прошел в небольшую комнатку, сразу за канцелярией штаба. Здесь он и жил.

В комнатке стоял турецкий диван, два кресла и ночной столик.

Китель Фредамбер повесил на спинку одного кресла, бриджи, старательно расправив складку на колене, — на спинку другого Носки Фредамбер положил на радиатор, чтоб просохли. Фредамбер был старый холостяк — и, как все закоренелые холостяки, педантично аккуратен.

Покончив с раздеванием и оставшись в одной длинной, ниже колен, шелковой ночной сорочке, Фредамбер заботливо уложил усы под резиновые наусники перед маленьким походным зеркальцем, проглотил таблетку веронала и лег.

Укрылся Фредамбер серым солдатским одеялом.

Теперь, под одеялом, он не был уже ни хилым, ни плюгавым. Наоборот. Наусники молодецким изгибом поднимали усы кверху до самых глаз — и можно было подумать, что под серым солдатским одеялом лежит и в самом деле солдат, отдыхающий после выполнения сложного боевого задания.