С тобой моя тревога

Автобус скрылся за воротами. Майор как-то обмяк весь, присел на краешек верхней ступеньки крыльца, чего не позволял себе ни разу.

Сейчас, когда он уже не начальник тюрьмы и пока еще не сотрудник ОБХСС, куда получил назначение, можно вот так буднично посидеть на согретом осенним солнцем цементном крылечке, как на привале в пути. С кустов «ночной красавицы» осыпались на цементированную дорожку черные горошины семян. Майор ссыпал на ладонь несколько семян — сухих, шершавых, жестких — и бездумно глядел на них.

…Автобус выехал из ворот, свернул вправо на широкую улицу, обсаженную в шесть рядов акациями и карагачами. Проехали высокий беленый забор с вышкой на углу. Трое бывших заключенных проводили вышку неприязненным взглядом. Дурнов, ни к кому не обращаясь, просительно произнес:

— Эх, покурить бы!..

— Не курю, — откликнулся живо и виновато Петя Зайцев.

Стародумов глухо кашлянул в ладонь и машинально, привычным жестом провел ладонями по карданам пиджака и брюк, будто хотел в них что-то найти на ощупь.

— А это что за копилка? — минутой позже поинтересовался Дурнов и похлопал бледной рукой но железному ящику с узкой прорезью на крышке. — Для сбора пожертвований, а?

— Это касса, — с обидой заметил Зайцев. — Ни для каких не пожертвований. Без кондуктора, значит.

— Ну да?! Так и без кондуктора! — усмехнулся Одинцов и подмигнул заговорщицки цыганским глазом. — Это как же так — без кондуктора?

— Очень просто! Едешь — плати! На честность…

— Смехотища! — Одинцов поднялся, держась за спинки сидений, прошел к кассе, наклонился и заглянул в узкую щелку. — Едешь — значит, плати! На честность, значит! — Он недоверчиво дотронулся до маленького замочка, повисшего серьгой сбоку ящика. — Смехота!.. При мне такого из было. Давно все честными стали?

— Подумаешь — честность! Пятак — не деньги! — пренебрежительно откликнулся Дурнов и полез в карман. — Пятак и я заплачу, я не фраер. Могу даже за всех набросать медяков.

— Не надо платить, — откликнулся шофер. — Этот рейс бесплатный. Сверх расписания…

— А я думал, на мопр или на помощь беспризорным, — не унимался Дурнов. — Когда я маленьким был, помню, пионеры ходили с такими умывальничками на пузе, собирали на беспризорных. На крышечке у умывальничка замочек, а в крышке дырочка… И давно вы так катаетесь?.. Ну, без кондуктора?

— Второй год, — сообщил Зайцев с гордостью.

— Отстали мы с тобой, Цыган, от жизни. Ай-яй-яй, как нехорошо получилось! Пока ты парашу таскал да небом в мелкую клетку любовался, на воле без тебя порядка не стало.

— Ты, Мокруха, парашу подольше меня потаскал…

— Это что — без кондуктора! У нас сколько магазинов без продавцов открыли! — сообщил Петя и зарделся от гордости. — У нас столовая самообслуживания! Без официантов!..

— Ха! Без официантов! Удивили Москву блинами! Мы с Цыганом, к примеру, несколько лет без официантов обходились. Тоже на самообслуживании. — Дурнов рассмеялся и презрительно плюнул под ноги. — А про магазины — темнишь?

— Что значит «темнишь»! — обиделся Петя и горячо воскликнул: — Да у нас на заводе рабочие в цехах зарплату получают сами, без кассира, знаете это?!

— Врешь! Как без кассира? — переспросил Одинцов.

— Чего ты им, Зайчик, рассказываешь! Все равно не поверят! Они же с другой планеты, — заметил шофер. — Небожители! Они и газет, наверное, не читали…

— Нам их воспитатель читал. Как в детском садике, — сообщил Цыган. — Нам даже кино показывали!

— Шикарно вы там жили! — заметил шофер. — А насчет без продавцов, так сейчас такой магазин проезжать будем.

— Ты знаешь, куда они нас везут, Цыганок? — привстал на сиденье Дурнов. — Так вот! Они нас этапируют прямо в коммунизм! Без остановок! «Наш паровоз летит вперед!»… А я не хочу! В ресторан хочу! Чтобы меня обслуживали! Чтобы культурненько, с красавицами и официантками!

Дурнов говорил все громче и быстрее. Его лицо, заросшее щетиной, побледнело, в уголках губ выступила пена. Старый вор решил показать «характер». Пусть знают, что хоть и согласился он работать на их заводе, но не все принимает и не со всеми порядками согласен. У него свой характер и свои взгляды на жизнь.

Шофер сбавил газ, раз и другой оглянулся, прикрикнул:

— Кончай митинговать!

Ольга Лихова только раз без любопытства посмотрела на Дурнова, перевела взгляд на Одинцова и отвернулась, прижалась лбом к мелко дрожащему прохладному стеклу. Дурнов прокричал ей в спину:

— А ты чего молчишь?! Ты же своя в доску! Скажи! Пойдешь со мной в ресторан?! «Лиловый негр вам подавал манто!»

Она оглянулась, полные губы скривились в брезгливой усмешке, крыльца чуть курносого носа трепетали.

— Заткнись! Тоже мне хахаль нашелся!

— Сама заткнись! — прикрикнул Цыган. — Не видишь, плохо человеку. Свежего воздуха нахлебался без привычки.

— Все равно пусть заткнется! Тебя как звать?

— Цыган…

— Дай ему по морде! Сразу перестанет пузыри пускать.

Мокруха рвал непослушными пальцами и не мог порвать ставший тугим ворот сорочки, а сам сползал с пружинного сиденья.

— Это что же у него, вроде кессонной болезни? — удивленно спросил Зайцев. — Как у водолазов, да?

— Чего? — переспросил Цыган и, хотя вряд ли слыхал об этой болезни, согласился: — Ага! Она самая…

— Останови машину! — закричал Стародумов и, когда автобус встал у обочины дороги, попросил Зайцева: — Воды, быстро!.. Ах ты незадача! — Он не знал, как и чем помочь Дурнову.

«Опять притворился», — понял Одинцов, уже видевший такой «фокус» старого вора в камере. Но раз Мокруха разыгрывает припадочного, значит, это ему нужно. А его долг — поддержать нового приятеля.

— Пусть полежит, — посоветовал Одинцов. — Нервный он до невозможности. А тут еще воздуха наглотался вольного.

Он, не вставая, наклонился над Мокрухой, с трудом просунул палец под воротник и рванул. Пуговицы отлетели, Одинцов ловко расстегнул остальные, обнажил грудь, покрытую редкими седыми волосами, через которые проступала синяя татуировка.

— Пусть полежит, — повторил Цыган. — Где вода?

С угла квартала, от будки с газированной водой, прибежал Розовый Зайчик со стаканом воды.

— Принес, вот, — сказал Петя.

— Плесни. На грудь, — посоветовал Цыган. — Где тут этот твой магазин без продавца? Курева добуду.

— Я провожу, — нерешительно предложил Петя.

— Не бойся! — Цыган подмигнул вороватым глазом, показал в улыбке золотой зуб, позвенел мелочью в кармане. — Я куплю.

Держась за поручень крепкой ладонью, легко спрыгнул на дорогу, пошел, мягко ступая с носков на пятки, в сторону магазина — руки в карманах брюк, подавшись корпусом вперед, напоминая хищного зверя, вышедшего за добычей.

Стародумов взял из рук Пети стакан и, поливая на ладонь, принялся брызгать на лицо, шею и грудь успокоившегося, но не пришедшего в сознание Дурнова.

Вот морщинистые с красными жилками веки дрогнули, Дурнов глубоко вздохнул и открыл глаза. Провел ладонью по мокрому лицу, будто снял остатки недуга. Держась за спинку сиденья, поднялся, сел. Произнес:

— Спектакль окончен. Публика может расходиться.

— Очухался, — заметила Лихова. — Что тебя проняло?

— Артист! — неодобрительно произнес Стародумов и выплеснул остатки воды за окно. — Отнеси стакан, Зайцев…

— Больной я, — вялым голосом сообщил Дурнов.

…Цыган вернулся вместе с Зайцевым. Карманы его топорщились. Из них он извлек с ужимками, как фокусник, пару пачек «Беломора» и одну передал Дурнову, шоколадку «Ванильный» бросил на колени Лиховой: «Жуй, подружка!» Из внутренних карманов вынул две четвертушки «Столичной».

— Украл, — прошептал с отчаянием Петя Зайцев и с ненавистью посмотрел в глаза улыбающегося Одинцова. — Сейчас же…

— Тихо! Тихо! Купил я, понимаешь?! — И, присев рядом с Петей, доверительно прошептал: — Ку-у-пил… Очень хороший магазин! Все кладешь в авоську металлическую и волочишься до выхода. А там кассирша, молоденькая такая, Лелей зовут, сказала, перекрутила все на кассе и — платите деньги! Все тип-топ!