С тобой моя тревога

— Мадам! — галантно произнес старший, прохромав мимо ее столика.

Молодой, цыганистый, проходя, наклонился и, сверкнув золотыми зубами, поинтересовался:

— Что делаем вечером?

Их спутница — в стоптанных коричневых туфлях, надетых не по сезону, без чулок, в старенькой серой юбке и черном хлопчатобумажном свитере, туго обтянувшем узкие плечи и грудь, — прошла, закусив белыми ровными зубами нижнюю губу, зыркнула диковатыми глазами.

Они вошли, остановились у двери рядом с круглой металлической вешалкой, сверкающей в лучах солнца, бившего в окна. Огляделись. От двери до массивного стола — широкая красная дорожка, слева вдоль четырех окон длинный стол, крытый зеленым сукном, обставленный стульями с зелеными спинками. Вдоль другой стены стояли красные и бордовые знамена — шелковые и бархатные, с гербами, золотыми и серебряными надписями. На стене в рамках под стеклом висели дипломы и грамоты.

Дорофеев встретил вошедших суровым, но доброжелательным взглядом.

— Проходите ближе. Садитесь, товарищи… Ближе, ближе!..

Они сели рядком, тесно друг к другу, и Дорофеев заметил, как женщина спрятала под стул ноги в стареньких нечищеных туфлях, а молодой, смуглый и глазастый — Одинцов — отвалился к спинке и глядел не на него, директора, а в окно, напряженно, будто перед объективом фотоаппарата, старший же — Дурнов, — закинув ногу на ногу, обхватил колено сцепленными пальцами и глядел в пол.

— Ну, здравствуйте, — сказал Дорофеев.

— Здравия желаем! — ответил за всех Дурнов и пошевелил ногой. Лихова и Одинцов поднялись, привычно держа руки по швам.

Дорофеев вышел из-за стола — в ладно сидящем сером костюме, черной рубашке, чисто выбритый, остановился перед сидящими.

— У меня есть друг… тоже директор такого же завода, как и мой. Сосед, можно сказать… Лет двадцать назад он построил свой завод и с тех пор руководит им. Он уже стар, этот человек. — Дорофеев ушел к окну, поглядел сквозь стекла, вернулся, выдвинул стул, сел. — Стар. На пенсию мог бы. И ушел бы, может, но работает: на заводе никто не хочет, чтобы он оставил директорство. Я о нем говорю вот почему. Он — бывший вор. Вор, можно сказать, с дореволюционным стажем. Он еще при царе столько лет тюрьмы заработал, что отсидеть — жизни не хватит. Ловкий, видать, был…

— Фартовый! — воскликнул одобрительно Дурнов. — Я тоже встречал такого. Гипнотизировать мог, все ему нипочем… А этот как выкрутился, кореш ваш?

— Рассказывал он об этом так. Сижу, — говорит, — «по-новой», так, кажется, сказал, «по-новой».

— Срок новый, значит, получил, — откликнулась Лихова.

— Сижу, рассказывал, и грусть меня взяла. Только и жизни, что от сроков бегать, а отсиживать все — невозможно. Я же, — говорит, — не вечный… А что, думаю, если попросить у власти прощения. Может, она, народная, учтет? И при первой возможности опять убежал, чтобы письмо написать, значит. Хотел прямиком к Михаилу Ивановичу махнуть, да поостерегся, что не допустят, а арестуют сразу.

— Это точно, попутали бы враз, — согласился Одинцов. — Письмо надо…

— Он и написал письмо. И адрес обратный указал. Писал, что хочет вернуться к человеческой жизни, а если все сроки отсиживать — то выйдет он из камеры ногами вперед. «Адрес, — говорит, — написал точный, товарищ Калинин, потому что все обдумал, и если нет мне прощения и придут по вашему приказу меня арестовать — застрелюсь».

— Ну и что Калинин? Ответил? — спросил Дурнов.

— Ответил… Я сам читал постановление ВЦИК о помиловании. За подписью Калинина. Вторым пунктом было записано: помочь в трудоустройстве, а при желании — в учебе. Он и сейчас этот документ вместе с орденскими книжками бережет…

— А к чему вы эту байку нам стравили? — ехидно сощурился Дурнов. — Агитация, да?

— Да! — согласился Дорофеев — Я это вспомнил не только для вас, но и для себя, чтобы больше поверить в то, что не зря согласился принять вас на работу, Я ведь знаю, на что иду сам и на что идет коллектив. Ведь наша задача — минеральные удобрения делать. Что мы это умеем, доказательства — знамена, под которыми сидите. Они нам навечно отданы на хранение. Вот это — от правительства республики, а это — тоже, а это — от министерства и профсоюза, это — от города… Вас перевоспитать — задача попутная. Если мы с ней не справимся — вашей вины в том будет больше. Я вас принимаю на работу не потому, что без вас завод остановится…

— Это уж точно! — согласился Одинцов.

— Точно!.. Не потому, а потому что хочу помочь вам. Если вам не понравится наш коллектив или работа не по душе будет — часа не задержу. Этот вопрос для меня принципиальный. Вы не под стражей. Мы делаем удобрения. Хотите делать их вместе с нами — пожалуйста! Научим. Работайте! Нет, — он кивнул на дверь, — скатертью дорога. А теперь кем вы бы хотели работать? Вот вы, например, товарищ, Лихова ваша фамилия?

Директор раскрыл «скоросшиватель» с ее делом, просмотрел анкету:

— Трудовая биография у вас только начинается. Это — серьезно, может, на всю жизнь.

— А я откуда знаю? Начальником!.. Кто куда пошлет, — и рассмеялась с вызовом: вот, мол, я какая отчаянная. — В столовку меня. Посуду мыть. Прохарчусь!.

— Можно и в столовую, — согласился директор. — Как, Стародумов?

— Пройдет медкомиссию. Рабочих на кухне вечно не хватает.

— Решено! А вы, Дурнов? Что вы можете? — Дорофеев взял его анкету. В графе «профессия» значилось «бухгалтер». Образование: шесть классов и курсы счетных работников. Страница для перечисления мест работы была решительно перечеркнута буквой зет.

— Уроженец Ульяновской области, Сергей Евдокимович Дурнов кончал курсы в Сибири в тридцать первом.

— Из раскулаченных? — поинтересовался директор и встретился впервые со взглядом Дурнова — колючим, через прищур синеватых с красными прожилками век.

— Вроде… Головокружение от успеха. Читали?

— И что же, никогда не служили? Почему?

Дурнов усмехнулся:

— Личные потребности всегда опережали рост заработной платы. Диалектика, одним словом, едри ее в корень!

Стародумов пожал плечами: «Что, мол, с него взять?..»

— Кем хотите работать… философ?

— В контору бы! Потеплее чтоб. Здоровьем я слаб. Нога мозжит на холоду.

— Нога мозжит?.. Что с ней?

— А ничего! С воза в детстве упал.

— Экспедитором! В цех готовой продукции, — распорядился директор и написал что-то на заявлении. — А вы, Одинцов?

— Лес валить могу… На распиловке работал малость.

— Здесь не пригодится… Еще что?

— Сколько слесаря получают?

— Сдельно, — ответил Стародумов.

— А газосварщики?

— Тоже.

— Как потопаешь, так полопаешь, — ввернул Дурнов.

— В ремонтный цех. Пойдете? Работа сдельная. По тарифу. Пройдете квалификационную комиссию. Договорились?

— Лады.

Дорофеев с облегчением написал на заявлении резолюцию.

— Оформляйтесь! Со всеми вопросами — в отдел кадров, а на рабочем месте — к бригадирам и начальникам цехов. В общежитии места выделены. Все! До свидания…

— Теперь ко мне, закончим оформление. — Стародумов направился к выходу.

Уже на лестнице Одинцов заметил:

— Подкрепиться бы. Со вчерашнего дня не емши… — Он хлопнул себя по карманам: — Вот черт, забыл второпях!.. Я мигом!

Он вбежал по ступенькам наверх и догнал остальных на улице.

— Водяру, говорю, забыл, — ухмыльнувшись, погладил карман, в котором угадывалась посудина. — Спрыснем это дело!

…В заводской столовой, расположенной напротив конторы, они уселись в уголке.

— Обслужи, Цыганок! — распорядился Дурнов. — Я не ходок с тарелками…

Иван быстро сориентировался в порядках столовой и через пару минут поставил на стол поднос. На подносе тарелки с флотским борщом, свиные отбивные.

— Ешьте досыта. Сейчас еще винегрет и кефир принесу.

— Сколько все это стоит? — широко раскрыла глаза Лихова. — Деньги далеко запрятаны.

— Давай я достану, — рассмеялся Дурнов.

— Потеряйся, дед, — беззлобно отшутилась она.