Прииск в тайге

Охотник резко выпрямился, повернулся к тому, кто стоял у ямы. В глаза ударило яркое солнце и на миг ослепило. Но Плетнев успел заметить, что против него стоит не человек, а какое-то темное мохнатое чудище. «Медведь», — мелькнула догадка, и в тот же миг с шумом обвалился большой кусок земли, выступавший над ямой. Зверь кубарем скатился вместе с ним и оказался возле человека.

Перепуганный мишка страшно рявкнул и тотчас поднялся на дыбы. Мохнатая бурая гора качнулась, повалилась на человека. Смятый тяжестью навалившегося зверя, Никита упал около вывороченной бурей сосны. Зверь заревел, наткнувшись мордой на острые обломленные концы сухих корней, но успел ухватить лапой человека, прижать к дереву.

Плетнев уже успел оправиться от неожиданного нападения, вернулось хладнокровие. «Ружье… там, наверху. Топор, где он? Обронил в яме… Нож!» Правой рукой рванул из ножен широкий, отточенный как бритва, охотничий нож, резким взмахом погрузил его по самую рукоятку в мохнатую грудь зверя, повернул, вытащил и мгновенно нанес второй удар. В лицо брызнула липкая горячая кровь, а в ушах зазвенело от медвежьего рыка. Сильная когтистая лапа обрушилась на голову охотника, содрала шапку и скользнула вниз по плечу распарывая полушубок. Ревущий от боли, разъяренный медведь старался вытащить человека из-под дерева, подмять под себя. Обливая врага кровью, хлеставшей из двух глубоких ран, зверь рвал когтями охотника, а тот, пригибая голову, пытался уползти, заслониться стволом и корнями сосны. Далеко отброшенный нож тускло поблескивал на солнце.

У ямы раздался злобный лай, и в нее стремительно скатился грязно-белый клубок. Лайка с налитыми кровью глазами и вздыбленной шерстью, кинулась на медведя, вцепилась острыми зубами в его жирную ляжку. Зверь осатанел от боли, оставил человека и живо повернулся к новому врагу. Тяжелый удар лапы пришелся на пустое место: собака ловко увернулась. Быстро наскакивая, не переставая лаять, Вьюга выискивала, с какой стороны удобнее цапнуть мохнатого зверя. Не впервой она встречала медведя, знала, как надо вести себя, чтобы отвлечь его от хозяина. Медведь присел, зажимая одной лапой раны на груди, а другой отмахиваясь от налетавшей на него увертливой лайки. Зверь не видел, как за спиной поднялся человек, подобрал с земли топор. Мишка будто нарочно вытянул шею, подставив лобастую голову с маленькими, зло прижатыми ушами. Охотник взмахнул топором. Хряснули кости. Вой огласил тайгу, оборвался на высокой ноте и перешел в хриплый, захлебывающийся рев. Зверь упал, судорожно заскреб сырую землю кривыми черными когтями. Мохнатая туша дернулась раз, другой и затихла. Вьюга с торжествующим рычанием кинулась на поверженного врага. Остервенело вцепилась в ляжку, отскочила, подбежала снова, обнюхала окровавленную голову зверя и отошла, часто дыша, высунув язык, поводя тощими боками.

Плетнев сел в сторонке, вытирая рукавом разорванного полушубка мокрое от пота и крови лицо. Трясущимися руками стал набивать табаком трубку, ломая спички, долго не мог закурить. Девять медведей взял Никита на своем веку. А вот этот зверь, что сейчас лежал у его ног, едва не стоил жизни. Подошла Вьюга, потерлась мордой о хозяйские колени. Охотник благодарно глянул на нее — верного и бескорыстного друга.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С полудня из гнилого угла [1] потянул ветер, нагнал тучи. Вот-вот мог пойти дождь. Плетнев пошел быстрее. Первые тяжелые капли глухо застучали по веткам. До избы оставалось версты три. Вьюга убежала вперед, чтобы по обыкновению встретить хозяина у калитки. Едва Никита показался — собака выбежала навстречу, отрывисто лая. Она то и дело поворачивала голову в сторону избы, при этом шерсть на загривке у нее поднималась и в голосе звучала злоба. Поведение лайки насторожило Плетнева. Он шагнул во двор и сразу увидел распахнутую настежь дверь избы. «Был кто-то», — подумал охотник и осмотрелся. На земле никаких следов. В избе все было перевернуто вверх дном. Здесь побывал человек. Он торопился и хватал все, что попадало под руку. Грабитель заглянул и в амбар, унес звериные шкурки, добытые зимой. Рухляди было заготовлено худо-бедно рублей на пятьдесят. На эти деньги Никита рассчитывал сделать запасы на зиму.

Охотник спал плохо. Кто побывал без него в избе?

В тайге свои, неписаные законы. Пришел незнакомый человек в зимовье зверолова, в старательский балаган, к углежогу в землянку — хозяин обогреет его, накормит, напоит и спать уложит. На дорогу припасов даст. Если хозяина дома нет, путник всем сам пользуется. Но уходя, он должен принести воды, пополнить запас дров. В глухом охотничьем зимовье путник и спичек оставит, и провианта из своих запасов, чтобы другой человек, который побывает здесь после него, мог воспользоваться. Только дурной человек не соблюдает таежный закон.

Вот такой незваный гость и побывал в жилище Плетнева, пока он бродил по тайге. «А если он про золото узнал?» — вдруг подумал Никита. Вспомнилось, что уходя, оставил на столе бумажку с золотыми крупинками, найденными в глухарином зобу. Вор мог их увидеть. Не из-за того ли и перерыл все в избе, что искал золото? Плетнев подошел к столу. Бумажки на нем не было.

В этот день охотник не выходил из избы. Чинил одежду, приводил в порядок хозяйство. Спать лег рано, но долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Внезапно спавшая у порога Вьюга зарычала и, прыжком распахнув дверь, бросилась в темноту ночи. Никита быстро поднялся, сорвал со стены ружье, выглянул во двор. Ночь выдалась тихая, лунная. Успел заметить, как лайка саженными скачками пересекла двор и понеслась по тропинке. Вдали виднелась фигура бегущего человека. Плетнев вскинул к плечу ружье. Один за другим прокатились по спящему лесу выстрелы. Человек на тропе заметался, юркнул в тень деревьев и словно растаял. Никита знал, что не попал, да и стрелял не для того, просто хотел пугнуть. Постоял в раздумье на крыльце, позвал собаку, подождал, не вернется ли. Но Вьюги не было, ее лай постепенно замер вдали.

…Вьюга вернулась перед утром, грязная, прихрамывала на левую заднюю лапу. Что было на тропе ночью? Догнала ли она незнакомца? Похоже, что человек и собака боролись, рана — от ножа. Лайка, поскуливая, виновато смотрела на хозяина. Никита погладил собаку.

— Где пропадала, Вьюжка? Удрал подлец-то?

Плетнев сходил к тому месту, где ночью видел человека. На сырой земле хорошо отпечатались следы: крупные, широкие.

Хуже всего, что вор унес рухлядь. Придется продать самородок. Другого выхода нет. На эти деньги можно купить и муки, и пороху, и все прочее. Никита отобрал самый маленький самородок, а остальные завязал в тряпицу, в углу избы ножом выкопал ямку, положил в нее узелок с золотом и заровнял землей.

С тех пор как Плетнев покинул Зареченск, утекло много воды. Но поселок изменился мало. Те же кривые улицы, заросшие чертополохом и крапивой, те же потемневшие от времени дома и бараки, та же церковь, и тот же отец Макарий справлял в ней службу. Старенькие домишки скособочились, вросли в землю, а новых появилось не больше десятка. Мало кому из старателей пофартило в последнее время. В запустение пришел не только поселок, но и сам прииск. С каждым годом золота добывали все меньше. Новых разведок не делали, не устанавливали машин, работали по старинке. После бойни, устроенной на площади есаулом Вихоревым, Атясов сразу же уехал в Златогорск. Поговаривали, что он повредился в уме. Всю власть на прииске окончательно взял в свои руки Евграф Емельянович Сартаков. Многие уволенные старатели забрали семьи и ушли из Зареченска куда глаза глядят. Оставшиеся перебивались с хлеба на воду: кто подрабатывал извозом, кто плотничал, а кто пошел в услужение к богатому старателю.

Каждый раз, когда Плетнев приходил на прииск, его охватывало тяжелое чувство. Вспоминалось пережитое, тосковала по людям душа. Никому и в голову не приходило, что суровый таежный добытчик тяжело переносит одиночество. В Зареченске Плетнева звали Иваном Гавриловым, а за глаза — Ведмедем.