Прииск в тайге

В один из майских дней к Златогорску подходил путник. Толстый слой дорожной пыли на одежде говорил о том, что человек шел издалека. Был он молод, высок ростом и крепок, темные, слегка вьющиеся волосы обрамляли суровое загорелое лицо. Путник переходил с одного, гулко стучавшего под ногами деревянного тротуара, на другой, пока не отыскал кирпичный двухэтажный дом. Остановившись на противоположной стороне улицы, человек долго приглядывался к дому, потом перешел дорогу и сел на камень в тени.

Внезапно ворота дома распахнулись. Показалась щегольская коляска, запряженная отличной вороной лошадью. На сиденье небрежно развалился молодой офицер. Мягко покачиваясь на рессорах, коляска покатила вниз по Большой Нагорной. Дворник закрыл ворота и, заметив незнакомца, подошел, почесывая волосатую грудь.

— Полетел наш сокол, — сказал он, словно продолжал давно начатый разговор.

— Да-а, — путник искоса взглянул на дворника. — Кто это?

— Неужто не знаешь? — удивился тот. — Хорунжий Рубцов. Александр Васильич. У моей хозяйки фатеру снимает. Стало быть, весь верх. Не иначе как поехал к друзьям в карты играть. Под утро опять вернется. — Дворник ожесточенно поскреб за воротом рубахи и сердито добавил: — Они гуляют, а ты не спи, жди, когда приедут. Изволь встретить, помоги кучеру лошадь прибрать, коляску поставить. Коляска-то аглицкая, за нее большие деньги плачены.

— А разве у хорунжего нет денщика?

— Как не быть. Отпустил он Петьку-то. Краля у Петьки завелась, вот он и бегает к ней. С барина пример берет. Сам-то Александр Васильич тоже, поди, мамзель привезет. Лютый он до женского обчества. Тьфу!

— Жарко нынче, — перебил путник, — где бы напиться?

— Пойдем, напою.

Они вошли во двор, в глубине которого виднелись амбары и конюшни, а за ними сад.

— Анисья, — крикнул в окно кухни дворник, — вынеси-ка человеку воды.

Путник напился и ушел.

Стемнело. С гор подул легкий ветер, зашелестел молодыми листьями тополей. Путник дошел до угла, свернул на соседнюю улицу, поднялся по ней к пустырю и здесь круто повернул обратно. Скоро он уже крался по саду к двухэтажному кирпичному дому. Никем не замеченный, человек приставил садовую лестницу к балкончику, открыл стеклянную дверь и скрылся в доме.

…Хорунжий вернулся домой во втором часу ночи. Как и предсказывал дворник, Рубцов привез «мамзель» — тонкую и стройную, рыжую, как огонь, певицу из французской заезжей труппы. Офицер провел свою даму в гостиную, зажег лампу и вышел в соседнюю комнату. Едва он перешагнул порог, как из-за бархатной портьеры появился незнакомец, бросился на Рубцова, смял его и придавил к полу. Хорунжий сопротивлялся, но нападавший был сильнее, он крепко держал противника. Мягкий ковер заглушал шум борьбы. Пальцы незнакомца крепко сдавили горло казачьего офицера. Тот хрипел, извивался, пытаясь сбросить врага.

— Тихо, ваше благородие, тихо, — зашептал Плетнев, приближая свое лицо к лицу Рубцова. — Не узнаешь меня? А жену мою, Аннушку, знал? Аннушку из Зареченска? Померла она, после того, как от тебя пришла. И ты не жилец на этом свете, ваше благородие, не жилец…

Никита все сильнее сжимал горло хорунжему, пока тот не затих.

— Месье, — донеслось из гостиной, — месье!

Распахнулась дверь: на пороге стояла француженка. Увидев чужого человека, она в страхе попятилась и пронзительно закричала. Внизу захлопали двери, послышались голоса, топот ног по лестнице и стук в дверь. Плетнев метнулся к балкону и растворился в предрассветном мраке.

…Глухой дождливой ночью Никита в изодранной и грязной одежде постучал в окно Вагановского дома. Колыхнулась вышитая занавеска, из-за нее выглянуло бледное женское лицо.

— Кто там? — испуганно спросила Глаша и отшатнулась, узнав ночного гостя. Накинув шаль, женщина побежала открывать. Она не спросила племянника, откуда он явился, почему одежда на нем порвана и сам он в грязи. Часу не прошло, как телега, запряженная доброй лошадью, выехала с вагановского двора. На счастье ни одна живая душа не встретила Плетнева.

С тех пор Никиту больше не видели в поселке. Поговаривали, что от горя он лишился ума и покончил с собой. Другие уверяли, что на племянника Степана Дорофеевича напали в тайге лихие люди, когда он вез в контору золото. Неподалеку от прииска вскоре нашли изуродованный труп, опознать убитого никто не мог. Решили — Плетнев это.

А Никита забился в такую глушь, куда не заходили ни старатели, ни охотники. С помощью дяди поставил избу, стал охотиться. Через два года пришел с пушниной в Зареченск. Никто не узнал в обросшем загорелом человеке с суровым лицом и шрамом на лбу Никиту Плетнева, которым интересовался наезжавший из Златогорска следователь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Пусто, одиноко, тоскливо в лесной избушке. Неподвижная фигура человека заслонила собою окно, и оттого в избе еще темнее. Только у порога расплылось светлое пятно — там лежит Вьюга. Никита поднялся, и тотчас встрепенулась лайка, подбежала к нему. Он зажег светильник, поставил на стол чугунок с похлебкой. Вьюга, получив свою долю, опять растянулась у порога.

Есть Плетневу не хотелось. Проглотив несколько ложек похлебки, он отодвинул чашку и закурил. На кусочке синей бумаги слабо поблескивали золотые крупинки, выбранные из глухариного зоба. Сколько через руки Никиты прошло вот такого песку, к одному скупщику Парамонову сколько уплыло… Где подобрал золотые песчинки лесной петух? Глухари любят бродить по галечнику, по берегам таежных речек и ручьев, там они глотают мелкие камешки. А золото чаще попадается у воды, по оврагам, где когда-то бежали ручьи и размывали породу, по руслам рек и речушек. Диво ли, что птица вместе с гальками набрала и золотого песку? Где же та речка, где тот овраг? Должно быть, недалеко, глухарь — птица оседлая, с обжитого места уходит редко. За годы, прожитые в тайге, Никита золота не встречал. А оно где-то здесь, близко…

Проснулась старательская страсть. «Богатый будешь, — зашептал кто-то невидимый в ухо, — заживешь на славу. В Златогорск уедешь. Находка — плата за твои муки». А в другое ухо тоже кто-то шепчет: «Зачем тебе золото, Никита? Мало ты горя принял? Никому еще золото счастья не давало». — «Бери, потом поздно будет, другие найдут. Жалеть станешь…»

Лежит охотник в темной избе, не спится ему. Думы, как осы, жужжат и кусают, не дают покоя. В углу посапывает Вьюга, видит свои собачьи сны. За окном белеет, утро близко. Несколько раз Плетнев набивал табаком трубку. В избе дымно. Поднялся, приоткрыл дверь. Свежий холодный воздух обдал разгоряченную голову.

Утром Вьюга еле добудилась хозяина. Лайка бегала по избе и недоумевала: отчего хозяин долго спит? Никита вышел во двор, разделся до пояса и умылся ледяной родниковой водой. Сразу вернулась бодрость. Наскоро поев, Плетнев снял со стены ружье и положил на стол. К ружью добавил патроны, охотничий нож, банку с порохом, топор, котелок. Из кладовой принес кусок копченой медвежатины, налил во флягу водки, приготовил мешочки с солью, чаем и табаком. Вьюга вертелась перед хозяином радостная: собирается он, значит, и ее возьмет.

Тихо в тайге. Так бывает только в ранние утренние часы. Каждый шорох сейчас далеко слышен. Сонный тетерев неуверенно бормотнул и замолк. Гнусаво каркнув, с гнезда слетела ворона. Плетнев шагал не торопясь, берег силы. Знакомая тропка вела туда, где вчера он подстрелил глухаря. Выглянуло солнце, щедро облило лучами тайгу и горы. Вот и сосна, на которой пел глухарь с золотыми зернышками в зобу. Откуда он прилетел? Охотник поднялся на горку, поросшую редким ельником. На северо-запад уходила горная цепь, и сколько видел глаз — ей не было конца. К югу тянулись болота и темные леса.

На восток легла широкая долина. Там, Никита знал, есть речка, хотя отсюда ее не видно. Не на этой ли речке побывал глухарь?

Трудно идти по тайге без тропы. Густо переплетенные ветки деревьев не пускают, цепляются за одежду. Путь преграждает гнилой колодник, ямы с водой, камни, завалы сушняка, колючие кусты, опутанные сухой травой. К полудню Плетнев прошел верст десять. После короткого отдыха повернул на восток, туда, где протекала безымянная речка. В сумерках остановился на ночевку. В апреле ночи еще холодные, и потому Никита не стал раскладывать костер, а сделал нодью. Рядом настелил елового лапника и улегся. В ногах калачиком свернулась Вьюга. Изредка она поднимала остроухую голову, смотрела в темноту, прислушивалась и, успокоенная, опять дремала, посапывая. Нодья шипела и потрескивала. Свет от нее выхватывал из темноты ближние деревья и камни. По земле метались густые тени, то подкрадываясь к человеку, то пугливо отступая. Над верхушками деревьев показалась полная луна и облила лес мягким светом.