Формула яда

Через несколько дней швейцарский журналист, передавший подобное сообщение из Роттердама в Базель, навсегда лишился места в «Базлер нахрихтен»...

В обстоятельствах, сопутствовавших тому, как убрали Коновальца, любопытно и другое. Первым, кто опознал мертвого, был прилетевший к нему на явку из фашистского Берлина связной центрального «провода» ОУН и параллельно — штатный провокатор польской полиции Ярослав Барановский.

Когда чины голландской полиции показали ему останки Коновальца, этот профессиональный шпик-«двойник» запричитал по-немецки, с украинским акцентом, со слезами на глазах бросился на землю:

— О майн фирер! Майн фирер1..

Не успели жители домов по центральной улице Роттердама Кользингель, прилегающих к месту происшествия, вставить стекла в окнах, выбитые взрывной волной, как уже 29 мая 1938 года из Львова в Роттердам, получив официальные польские паспорта, выехали на похороны Коновальца его брат, а также шурин, управляющий имениями митрополита Андрея Шептицкого, в прошлом— тоже полковник гетманской службы, в годы первой мировой войны, Андрей Мельник — преемник убитого в «проводе» ОУН.

Многие жители Львова были крайне удивлены такой галантностью польской полиции, которая, прекрасно зная, что Мельник стоял у руководства организации, убившей министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого, разрешила ему совершенно легальный выезд из Польши, принимать «дела от покойного». Подобная предупредительность властей буржуазной Польши, проявленная ими по отношению к претенденту в фюреры ОУН, объяснялась нажимом абвера и тогдашним антисоветским курсом польского правительства. Даже такой старый враг коммунизма, как Уинстон Черчилль, в своих мемуарах о второй мировой войне так охарактеризовал тот курс:

«Все эти годы Польша была авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские прибалтийские государства. Однако правой рукой она помогла ограбить Чехословакию в Мюнхене».

Совершенно ясно, что если бы правительство тогдашней Польши придерживалось иного курса, оно никогда бы не разрешило украинским националистам развивать подлую деятельность, принесшую и тогда, и особенно впоследствии столько жертв не только украинскому, но и польскому народу. Тем не менее, зная об антисоветском курсе польской реакции, замышляя нападение на Польшу, абвер побаивался, как бы в суматохе первых дней войны польские тюремщики не уничтожили их ценных агентов из числа украинских фашистов. Поблизости от тюрьмы «Святой крест», где сидели Бандера (абверовская кличка «Серый») и его сообщники, был выброшен парашютный десант из отпетых гитлеровских головорезов. Они должны были освободить Бандеру. Многих из них выловили и расстреляли польские патриоты, и тогда чины польской полиции заботливо эвакуируют Бандеру из тюрьмы живым и здоровым, и он попадает на берег Вислы, прямо в... объятия видных гитлеровских специалистов по делам славянства. Катаясь как сыр в масле в занятом гитлеровцами Кракове, Бандера предлагает свои услуги в создании легионов из отпетых украинских националистов для готовящегося нападения на Советский Союз. Его охотно принимают и выслушивают бывалые гитлеровские разведчики — доктор Теодор Оберлендер, коллега и приятель Оберлендера по Кенигсбергскому университету, такой же, как и он, «специалист» по обращению с людьми других национальностей, капитан абвера Ганс Кох, гестаповец Альфред Бизанц, гестаповец Альфред Кольф, доцент Ганс Иоахим Баер. Шумные научные звания скрывают у этих лиц годы службы в абвере и многие грязные шпионские дела, выполненные ими. Если, скажем, Ганс Кох боролся активно с большевиками, еще будучи сотником «Украинской Галицкой Армии», и принимал участие в. переговорах «украинских сичевых стрельцов» с генералами белогвардейских частей Деникина близ Винницы, то его более молодой приятель Теодор Оберлендер неоднократно засылался в Советский Союз и путешествовал по Советской стране под «крышей» скромного, но любознательного немецкого туриста — агронома. Все эти специалисты от шпионажа продумывают, как лучше осуществить в дни войны старую, извечную тактику «разделяй и властвуй» и поскорее превратить советский народ в нацию рабов. Им усиленно помогают в этом украинские фашисты во главе с Андреем Мельником и Степаном Бандерой, но, помогая им, в безудержной жажде власти — обманывают своих хозяев. Да, да — обманывают!

Стоило бы послушать тогда, в преддверии гитлеровского нападения на СССР, этих изменников,— можно было подумать, что и впрямь у них в распоряжении находится отлично замаскированное и широко разветвленное националистическое подполье. Стоит только ударить первым залпам немецких орудий, доказывали они своим хозяевам, как немедленно вся Украина будет объята восстанием. Вот на эту-то удочку и поймались опытные гитлеровские разведчики, так же, как и большая часть гитлеровского генералитета, свято уверовавшие в теорию «блицкрига» — скоротечной войны.

В те дни, когда вместе с Теодором Оберлендером Бандера и его приближенные вербовали добровольцев в легионы «Нахтигаль» и «Ролланд», старый гитлеровский агент Бандера уже поступил на связь к полковнику Эрвину Штольце. К этому времени Штольце узнал новые подробности трений между Бандерой и Мельником. В них нашла отражение конкурентная борьба их хозяев — гестапо и абвера. Более молодой, энергичный карьерист из недоучившихся поповичей, Степан Бандера, ссылаясь на проведенные им «мокрые дела», уже всеми силами отталкивал от руководства ОУН более пожилого, типичного служаку-чиновника Андрея Мельника. И хотя Эрвин Штольце в докладах начальству характеризует Бандеру словами: «карьерист, фанатик, бандит», это никак не мешает ему, по личному указанию Канариса, всячески активизировать Бандеру. Тот, выслуживаясь перед абвером, рад стараться. Чувствуя запах близкой войны, в одной из квартир Кракова долгими ночами Бандера составляет инструкции своему бандитскому подполью и приближенным лицам. «Наша власть должна быть страшной»,— записывает в одной из инструкций этот карлик со слезящимися глазами, мечтающий стать диктатором покоренной гитлеровскими войсками Украины.

В другой инструкции, озаглавленной «Борьба и деятельность ОУН во время войны», Бандера требует от своих подручных еще до того, как прогремели пушки, составить «черные списки» на всех выдающихся поляков и украинцев, которые бы помешали националистам и могли бы «вести свою собственную политику». Уже сам замысел составления «черных списков» для карательных органов гитлеровской Германии может вызвать дрожь у честных людей. Но чего иного можно было ждать от этих злобных выродков и предателей, для которых измена интересам народа стала профессией и главной целью жизни?

Разве это не они записали в пункте 7 так называемого «декалога украинских националистов» наставление: «не поколеблемся выполнить любое преступление, если этого будет требовать польза дела»?

Именно ради этой «пользы дела», чтобы оправдать немецкие марки и приготовленные для них мундиры вермахта, украинские националисты усердно составляют «черные списки» ликвидации неугодных для так называемых «эйнзатцкомандо», частей вторжения и других карательных органов, которым разрешено расправляться со всеми без всякого суда и следствия. Кто заносится в эти «черные списки»?

Прежде всего, разумеется, лица других национальностей: поляки, русские, евреи. Действуют и личные соображения. Среди недоучек, окружавших в те дни Бандеру, были молодчики, сменившие школьную скамью на карьеру террориста и шпиона. Лихорадочно вспоминая, кто был причиной их несчастий на школьном поприще, ни в коем случае не желая приписать неудачи в образовании самим себе, они выискивают в памяти неугодных, требовательных профессоров и преподавателей и заносят их фамилии в «черные списки». Советские пограничники мешают вражеской агентуре прокорректировать эти списки для вручения их Оберлендеру и иже с ним. Пограничники зорко берегут границу государственных интересов Советского Союза по Сану и Западному Бугу, и поэтому приближенные Бандеры заносят в «черные списки» даже лиц, умерших естественной смертью уже после того, как украинские фашисты бежали из Львова, от Красной Армии. Так, в «черных списках» появились фамилии директора Львовского филиала библиотеки Академии наук УССР, доктора Людвига Бернацкого, профессора дерматологии Романа Лещинского и доктора-окулиста Адама Беднарского... Все эти ученые умерли естественной смертью до начала вторжения, и приехавшие их арестовывать по «черным спискам» ОУН каратели и участники легиона «Нахтигаль» были озадачены тем, что им рекомендуют расстреливать... мертвых...