Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

19

Я сел за карты капитана Белова. Сначала мне показалось, что работы тут на час–два: у меня были бланки контурных карт Азовского моря, нужно было лишь перенести на них штриховку, пометки, записи и рисуночки капитана Белова. Любая аккуратная копировальщица может такую работу сделать, как говорил Данилыч, «в один секунд». Но я просидел над картами (их было четыре) около семи часов и, пока не кончил, не встал из–за стола. Для меня эта работа оказалась не простым, механическим черчением, а настолько увлекательным делом, что я не столько копировал, сколько изучал знакомое мне по научной литературе море. Молодец капитан Белов! С какой же скрупулезностью на них вычерчены пути миграций рыб! Они выглядели как волнистые пряди тончайших нитей пряжи.

Пахарю, плотнику, каменщику, сталевару, да не только им, но и преобладающему большинству людей, чья судьба связана с сушей, жизнь моря непонятна и порой представляется загадочной, как далекий звездный мир.

Крестьянину легко понять и проследить связь вывезенного на поле навоза с собранным урожаем. И, в свою очередь, отношение полученного урожая к приросту скота и птицы. Еще легче богатство скота и птицы представить на праздничном столе, когда с поля все вывезено, когда в пашню под озимые заложен будущий урожай, когда начинаются свадебные и праздничные пиры.

Но вот перед ним гигантское голубое (а иной раз зеленое или стальное) поле, то спокойное и гладкое, как зеркало, то чем–то взволнованное, мятущееся, то мчащееся, как миллионоголовый табун диких лошадей с развевающимися белопенными гривами, — море!

Что в нем? Какой прок от такого большого количества воды?

Пахарю ответит рыбак. Он скажет, что море — вечный и живой клад неисчислимых богатств. В нем есть все: от зернистого, отборного жемчуга и сверкающего перламутра до чудесного мяса белых и красных рыб; от сахара, шелка пурпура, жира, губок до меха… Может быть, рыбаку легче сказать, чего нет в море?

Но морей на свете много, и все они разные, в каждом свои богатства. Азовское богато рыбой и пищей для нее. Это вот и было отлично показано капитаном Беловым на его картах и приложенных к ним рисунках. Сделано все было просто, четко и ясно, и это не только увлекло, но и восхитило меня настолько, что я семь часов не разгибал спины.

Данилыч был прав: капитан Белов «одной шайкой двоих накрыл…». Море у него действительно было как в глазу.

Когда я оторвался от стола, то почувствовал бешеный голод. Нужно было куда–то пойти. Однако дома, кроме Боцмана и голодных «птичек», не было никого. Как же уходить? Где были мои хозяева? Больше всего беспокоило долгое отсутствие Данилыча — он ведь обещал скоро вернуться.

20

Я вышел за калитку — на берегу никого. Вернулся в дом, подождал немного и решил все–таки идти. Заперев дверь, я спрятал ключ в условное место и вышел на улицу. Недалеко от переулка Матросова чуть не столкнулся с Данилычем. Он был не один.

— Лексаныч, ты? — спросил он. — А мы к тебе. Знакомься! Это Семен, сын шкипера Стеценки с «Севера» — вон на берегу на валках сейнер стоить, видишь? Ему шпангоуты и кильсоны меняют.

Я сразу узнал в Семене того красивого, с цыганскими глазами паренька, которому дядя Андрий «давал прикурить».

— Слухай, — продолжал Данилыч, — Семена брательник в курорте на подсобке работаеть. Моторка у них есть. Зараз ходил с Семеном туда, смотрел. Посуда — на миллион! Но дают самое большее на десять дней. Потом сами на бичка пойдуть.

Я поблагодарил Данилыча за хлопоты и сказал, что это мне не подойдет: моторка нужна мне не меньше чем на месяц.

— Эх, — огорченно махнул рукой Данилыч, — а мы–то с Семеном думали решить твой крызис!.. Ну что ж, извиняй. Зараз выходить, шо Скиба решить, то и будеть. Больше взять негде!

Он опустил голову. Пока мы молчали, я смотрел на Семена Стеценко, а он на меня. Хороший парень!

— Шо ж мы стоим, як цапли в лимане? — сказал Данилыч, вскидывая голову. — Пошли «до Вани»!

«У Вани» было полно рыбаков. По темным лиловатым носам было видно, что «жидкий товар» у Вани не застаивается. Данилыч и Семен Стеценко были встречены как старые знакомые. Ваня, по–видимому, был человеком весьма расторопным, у него в палатке имелось все, что требовалось для одинокой души. На полках аппетитно посверкивали сало, помидоры, колбаса, сыр, консервы, а на стойке красовались малосольные, дразняще пахнувшие свежим укропом огурчики.

Признаться, я побаивался за Данилыча. Но все обошлось. Стеценко проводил нас до угла переулка Матросова: ему было там удобно сесть на автобус, он жил у нефтебазы.

Когда мы с Данилычем подходили к дому, он сказал:

— Добрый хлопчик этот Семен. Два раза на курорт бегал за моторкой. Цыц! — прикрикнул Данилыч на Боцмана, который ни с того ни с сего залаял на нас, подняв всех собак Слободки.

Данилыч пропустил меня вперед, а сам занялся калиткой. Марья была дома. Она сидела у беленькой стенки кухоньки и, несмотря на то, что сумерки уже все забрали в свои руки, перебирала купленные для солки синенькие — так здесь называют баклажаны.

21

На другой день, рано проснувшись и лежа в постели, я размышлял. О чем бы вы думали? Конечно, о жизни! Ведь такие мысли чаще всего приходят по утрам, когда не хочется вставать, или по ночам, когда сон не идет. Уже несколько лет я кочую по морям. В какие только уголки не забрасывали меня рыболовецкие суда, особенно на Дальнем Востоке!

Попадешь в иную бухточку, где десяток рыбацких хижин да несколько чумов — олешки, или собаки, или то и другое, и, конечно, ни газет, ни журналов. Люди живут от одного прихода судна из Владивостока до другого. Глухие места. Но сколько же там встречал я таких вот людей, как Данилыч, капитан Белов и Семен, каждый из которых готов без всякой корысти помочь, если видит, что человек стремится к делу нужному и полезному! И до чего же от этого хорошо и легко на сердце! В самом деле, как не радоваться? Всякий раз, попадая в новое место, к незнакомым тебе людям, с первых минут чувствуешь себя одиноким. Но не проходит и дня, как ты уже видишь, что и тут, в глухом месте, живут прекрасные люди, беззаветные труженики, герои в истинном смысле слова, готовые в любую стужу, в любой ветер кинуться в осатанелое море, если надо спасти человека или общественное добро…

Вот и здесь я нашел хороших людей, с которыми не пропаду. С этой мыслью я легко вскочил с постели и пошел на море.

Злая, как стая голодных волков, отара зеленых волн так катала меня, что я с трудом выбрался, но зато чувствовал себя после моря очень бодро и тут же пошел в «Красный рыбак». Пошел голодный. Данилыча дома не было, а хозяйки я стеснялся, и как мне ни хотелось выпить хоть глоток горячего чаю или кофе, я не решился просить у нее. Зря, конечно! Ведь у меня в чемодане лежало несколько пачек кофе, сахару, сыр, копченая колбаса, конфеты, ну чем не завтрак? Уленшпигель говорил, что «и колбаса — приятное общество для одинокой души».

Скиба стоял на крыльце правления колхоза. Прищурив «манэсенькие очи», держа руки в карманах галифе, в надвинутой на глаза военной фуражке, он смотрел на море. Увидев меня, он повернулся и пошел к себе.

Сделав вид, что не замечает моей протянутой руки, Скиба, стоя за письменным столом (этим он хотел подчеркнуть, что разговор будет коротким), сказал в ответ на мое приветствие:

— Здравствуйте! — Не делая обычной для него паузы, продолжал: — Шо ж вы прийшлы, когда я ще позавчера казав, шо не можу дать вам шлюпки… Ну не можу, и всэ! — с раздражением сказал он. — Надо було з Москвы, как полагается у людей солидных, отношение или там заяву… Мы б с МРС спланировали… А шо ж вы, як с неба свалились. А тут бичок скоро пойдеть… Ну шо мне з вами воду в ступе толочь? Не можу, и всэ!

Он отвернулся к окну и пустил такую струю дыма, что в комнате стало темно. Я был в полном недоумении: неужели Маркушенко не говорил с ним?