Человек находит себя

Токарев отдал бруски Тернину, сказал Гречанику:

— Давайте-ка, товарищ главный, команду готовить новые эталоны; эти уже перестали быть мерилом лучшего.

— Если бы Шпульников старался, как Анатолий Васильевич, — вступил в разговор Костылев, — если бы слушал мои советы, ценил помощь, разве было бы так?

Он энергично начал перегребать бракованные детали, показывал их то директору, то парторгу, и заходил попеременно то с одной, то с другой стороны. Говорил без умолку, возмущался.

— Ну вот хоть эта! Это что? Ну взгляните! Видите— перекос угла. Это же ясно, наметанный глаз увидит сразу! Эх, Кирилл Митрофанович! Или вот эта! Михаил Сергеевич! Товарищ парторг! До чего вовремя вы явились, честное слово. А эта? Ну, чистейшее безобразие!

Шпульников понуро стоял в стороне и уже не ждал спасения. Он ждал приговора. Все молчали. А Костылева словно ветер закрутил-завертел. Он совал детали то Гречанику, то Любченке, крутился и лавировал, будто играл с кем-то в кошки-мышки.

— Ну какую ни возьми! Ну любая — хоть сейчас в печку! Сколько добра, сколько добра! Драгоценнейшая древесина! Сейчас я вам, Михаил Сергеевич, насчет этого докладную, и… хватит! Ей-богу, хватит!

— Ей-богу, хватит, Костылев! — внезапно оборвал его Токарев. Брезгливая гримаса скользнула по его лицу. — Неужели вам не надоело болтать?

Костылев замер:

— Как болтать?

— Языком! — сухо ответил Токарев и приказал: — Давайте в контору!

— Это… мне? — из рук Костылева, глухо гремя, повалились не нужные теперь бруски.

— Вы что, не поняли? — прищуриваясь, спросил Токарев.

— А ему, Шпульникову, тоже? — Лицо Костылева серело. На лбу, на пожелтевшем носу мелко выступил пот.

— Нет, — отрезал Токарев. — Ему не тоже. Пошли, товарищи! — Он быстро зашагал к выходу…

— Сволочь! — просипел Костылев прямо в растерянное лицо Шпульникова.

Тот молчал, опустив руки. Остекленело глядел на ворох брака.

7

Костылев пришел к директору несколько приободрившийся, приготовив про запас кое-какие оправдательные доводы. Токарев молча показал ему на кресло. Костылев сел, покосился на Ярцева, на Гречаника и заерзал: разговор с глазу на глаз с директором устраивал бы его больше. По насупленным бровям Токарева, по лицам парторга, главного инженера, Тернина он понял, что дело дрянь.

Токарев начал без обиняков:

— На что мне начальник, цеха, который никого не учит? — Он глядел на Костылева в упор, а тот поспешно перебирал в голове припасенные доводы.

Помешкав с минуту, Костылев произнес:

— Поверьте, Михаил Сергеевич, работа с этим… со Шпульниковым — целая промблема. Ну не воспринимает человек. Вот Озерцова и Любченко…

— Гадкий, бесталанный Шпульников! Воплощение бездарности, — с сочувственной иронией закивал Токарев. — Как он подвел вас!.. Александр Степанович, дайте расчеты. Вот смотрите, Костылев.

Костылев приподнял голову. На директорском столе лежала какая-то бумага с — цифрами. Недавно Гречаник по совету и просьбе Ярцева проверил сменные задания начальника цеха, начиная с августа. Нормировщики подсчитали трудовые затраты по сменам. Оказалось, Озерцова работы сдавала чуть не в полтора раза больше Любченки или Шпульникова, если даже считать дни, когда не могла вытянуть раздутое задание. Даже после, когда Костылев несколько изменил тактику, смены Озерцовой и Любченки делали больше Шпульникова на целую треть.

— Хорошая нагрузка пошла им на пользу, — попытался вывернуться Костылев, когда Токарев назвал цифры.

— А вот это как? — Токарев назвал еще цифру: трудовые затраты в смене, которой до приезда Тани руководил сам Костылев. Они были куда ниже, чем в остальных сменах.

— Это… это… э-э… — замямлил Костылев.

— Что?.. Тоже промблема?

— Легкая жизнь за счет других, — заметил Ярцев.

— Я руковожу всеми сменами, я начальник и отвечаю за все, — нашелся наконец Костылев. ― Их успехи — мои успехи, их неудачи — мои…

― Хватит паясничать! — Токарев тяжело опустил руку на стол, — И выкручиваться хватит. Все! Крупинки вашей нет в делах двух ваших мастеров — Любченки и Озерцовой, крупинки!.. Слышите?.. Разве только — камни, что вы  бросали им под ноги! Кого обмануть хотите? Токарева? Гречаника? Ярцева? Тернина?.. Кого еще? Вам удалось бы это, кабы обманывали каждого поодиночке!

К столу Токарева подошел Ярцев. Он оперся о стол обеими руками и подался вперед.

— Знаете, Костылев, как поступают с солдатом, если он вдруг начал стрелять по своим? Не смотрите на меня так, вы именно стреляли по своим! Да-да! Я не знаю, где вы теперь будете работать, только догадываюсь, что где-то все равно будете. И хорошо, если б вы подумали, сами попробовали понять, на чем вы просчитались. Это очень важно для вас в будущем.

Глаза Костылева беспокойно заметались: он понял — решается, да нет, решилась уже его судьба. Его увольняют…

— Так вот, Костылев, — медленно проговорил Токарев по-прежнему с чуть брезгливой гримасой.

— Михаил Степаныч… простите… Михаил Сергеевич, — путаясь и делая скорбное лицо, забормотал не на шутку перепугавшийся Костылев, — прошу вас… несколько слов наедине…

— Мы и так наедине, — ответил Токарев, — вы и представители коллектива, который вы пытались обмануть.

— Я прошу вас… — проговорил Костылев тускнеющим голосом.

— Ну хорошо. Товарищи, оставьте нас на минуту.

Когда все вышли, Костылев заговорил, почти приникая к столу, возле которого сидел:

— Одна просьба! Вам она ничего не стоит. А я, а мне… Дайте возможность… по собственному желанию… Я прошу.

— Так же, как ушел мастер-изобретатель Серебряков?

Это было последним, сокрушающим ударом. Костылев весь как-то сплющился, втянулся в кресло, как улитка в раковину, стал маленьким и сгорбленным.

— Боюсь, Костылев, что уйти вам придется по собственному нежеланию работать с людьми, с коллективом. — Токарев встал. — У вас еще что-то ко мне?

— Я прошу вас… Очень прошу! — взмолился Костылев. — Вы не теряете ничего, а мне надо работать! У меня семья! Михаил Сергеевич, я…

Он упрашивал, уговаривал, обещал что-то, порою даже не вслушиваясь в то, что говорил. Терял мысль, смолкал и начинал снова…

Дверь открылась. За нею стоял Ярцев, из-за плеча которого выглядывало унылое, помятое лицо Шпульникова.

— Можно, Михаил? — Ярцев переступил порог. — Пока ты не кончил разговор, дело есть. Пройдите, Шпульников.

Шпульников вошел. За ним прошли в кабинет все.

— Говорите, Шпульников! — сказал Ярцев.

Шпульников стоял посреди кабинета, беспокойно озирался, косился на Костылева… Его привел сюда страх. Он знал: конечно, Костылев наговорит на него, обольет грязью. Кто-кто, а Шпульников-то своего начальника знал куда лучше, нежели все остальные. Так пускай же и Костылев знает его, Шпульникова! Он только что признался Ярцеву в том, что скрывал больше года, рассказал историю новиковской фрезы. Сейчас, промаявшись с минуту и непрестанно скобля щеку, он рассказал это еще раз Токареву.

— Уговорил он меня, умаслил… — Шпульников пучил глаза, облизывал пересыхающие губы и почему-то косился на затворенную дверь кабинета, избегая взгляда Костылева. — Деньги пополам обещался поделить… Вот. Ну, а я материально тогда неважно… вот. Ну и вот… А сам сто рублей с премии отвалил да на них же и водки купить заставил…

— Ложь! Клевета! — хрипло крикнул Костылев и вскочил. — Это мое!.. Я…

— Тихо! — Токарев ударил по столу зажатым в кулаке карандашом. — Садитесь, Костылев.

Ярцев распахнул дверь кабинета и позвал:

— Товарищ Новиков!

Илья, растерянный и сконфуженный, вошел. Это Ярцев распорядился послать за ним, едва узнал от Шпульникова об этой истории.

— Я у главного инженера тогда был, — взволнованно говорил Илья, — да только доказать-то чем? А этот, — кивнул он головой на Костылева, — пригрозился из цеха выгнать. Я и утих… Досыта уж навыгоняли отовсюду…

Костылев отвернулся. Пальцы его судорожно вцепились в подлокотники кресла…