Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Надо спешить, — сказал он Коростелеву. — Казаки могут напасть на нас в любую минуту. Открытую мобилизацию наших сил они дольше терпеть не станут.

Текст ультиматума атаману был принят с воодушевлением. Когда депутаты дружно проголосовали за создание Временно-революционного комитета, а потом за его приказ, предлагающий Дутову немедленно сдать власть, Александр вскочил с места.

— Чего ты?.. — Самуил оглядел зал, держа проект резолюции по следующему вопросу — о военной мобилизации, увидел, как заторопились к выходу Барановский и Семенов-Булкин, и насмешливо улыбнулся: — Уносят свои грязные хвосты! Доносить побежали?

— Я бы их арестовал сейчас и хотя бы до утра продержал в кутузке, — сказал Александр.

— Следовало бы, — согласился Цвиллинг. — Но вроде неудобно с этого начинать. Все равно завтра предъявим ультиматум и приказ ревкома.

— Ультиматум силен неожиданностью. Да еще и дожить надо до завтра…

— Чего ты волнуешься? — Андриан Левашов с чувством торжества, как и многие в зале, посмотрел вслед уходившим соглашателям. — Теперь наша взяла.

— Вы беспечны, словно дети!.. — Коростелев покачал головой и передал ему проект резолюции о мобилизации красногвардейцев. — Зачитывай!

Послушав, как энергично зазвучало в зале решительное слово ревкома, он подумал: «Ход истории сам диктует тактику своим движущим силам. В конце-то концов черт с ними, с этими подонками!»

Долго гремели аплодисменты. Рабочие и солдаты не жалели ладоней, довольные тем, что наступило время переходить к настоящему делу. Но за окнами вдруг послышался топот скачущих конников.

— Нас окружают казаки! Не меньше сотни! И школа прапорщиков! — крикнул, вбегая в зал, Харитон Наследов. — С винтовками, с клинками! А у нас? Только вот!.. — Он протянул к столу президиума тяжелые пустые руки. — Ну хоть бы берданки разрешили прихватить! Хоть бы дробью полоснуть гадов!..

У входа уже началась свалка: вооруженные казаки, отбрасывая рабочих, стоявших на страже, врывались в зал.

— Вот этого я тоже боялся!.. — почти спокойно сказал Цвиллинг, натягивая свой шлем и рассовывая по карманам бумаги из папки.

Депутатов вытеснили в полуосвещенный уличным фонарем двор Караван-Сарая. Метавшаяся из стороны в сторону, но не впавшая в панику толпа, выдерживая наскоки вооруженных дутовцев, плотно сбивалась, пряча вожаков. Тогда началась расправа: казаки стали избивать нагайками депутатов, выхваченных наугад, угрожая расстрелом. Чтобы прекратить эти истязания, Александр Коростелев, Цвиллинг и член Совета Мария Макарова сами вышли вперед.

Подсвечивая себе фонариками, казаки обыскали их. Найдя в кармане Цвиллинга приказ о назначении его комиссаром, они ударили его рукояткой револьвера по голове, потом стали бить куда попало, а войдя в раж, принялись избивать всех подряд.

Когда под нагайкой упала Макарова, Коростелев кинулся в защиту, как хаживал раньше в кулачные бои, и сразу потеснил нескольких казаков, но два дюжих бородача повисли на нем, точно волкодавы, третий взялся охаживать его нагайкой.

Рабочие старались держаться теснее, чтобы не дать затоптать лошадьми тех, кого сбивали с ног. Так казаки и вытолкали всех слитной толпой со двора Караван-Сарая, а там, выстроив по четыре в ряд, погнали по Николаевской улице, едва освещенной фонарями. По бокам — конвойные казаки с шашками наголо, офицеры с револьверами, чуть поодаль — верховые, а позади, на автомобиле, пулемет.

Холодный ветер бросал мерзлой крупой в разгоряченные лица, лаяли за высокими заборами охрипшие от злости собаки, и голоса конвойных звучали дико, хрипло. С Николаевской повернули на Неплюевскую и повели всех к дому хозяйственного управления Оренбургского казачьего войска, с большим залом на втором этаже.

«Девчат наших не видно. Значит, убежали… Неужели и Лизу били эти мерзавцы? — думал Александр, в темноте и суматохе потерявший сестру из виду. — Вот опять им с мамой тяжелые переживания!..»

— Я все жалею, что мы упустили с собрания Барановского и Семенова-Булкина, — сказал он Цвиллингу, шедшему в соседнем ряду. — Продержались бы денек, тогда сила была бы на нашей стороне.

— Ма-алчать!.. — Казак, покачивавшийся в седле с краю колонны, угрожающе взмахнул нагайкой. — Горячих захотелось?..

…А Лиза Коростелева и Соня Бажанова бежали в это время домой мимо наглухо закрытых ставнями окон в домишках предместья. Шавки и барбосы бесновались у подворотен, заслышав дробный стук каблучков.

— Сашу-то опять в тюрьму… — говорила запыхавшаяся Лиза. — Мучить ведь будут… Хорошо, Георгий успел уехать в Сибирь от губпродкома, а то с его больным сердцем… и мама… какой удар для нее!

— Не один Александр Алексеевич… — сказала Соня, чтобы успокоить подругу. И сама ужаснулась: — Все погибло!..

— Дело революции не погибнет! — с горячностью возразила Лиза. — Есть Петроград! Ленин! И мы!..

Соня подхватила ее под руку.

— Я понимаю…

Мать, Наталья Кондратьевна, заслыша стук в дверь, открыла сразу: видно, ждала, томясь беспокойством. По звуку шагов, по прерывистому дыханию девчат поняла: опять стряслась беда. Но спросить на могла: удушье сжало горло. Только смотрела широко раскрытыми глазами, полными горестной тревоги.

«Догадалась!..» — мелькнуло у Лизы, и она сказала с деланной беспечностью:

— Всех наших заграбастали! Так и повели целой толпой.

— Били?

— Нет, что ты! — Лиза поймала взгляд матери, устремленный на порванную жакетку Софьи, прикрыла рукой горящий след нагайки на своей шее, будто поправляла косу. — Это мы в саду… Об кусты, когда убегали от казаков…

— А Саша?

— Сашу увели… — И, сразу представив себе смертельную опасность, угрожавшую брату и его товарищам, Лиза обняла мать и заплакала.

Короткая передышка кончилась, и снова надо отчаянно бороться за лучшее. Мать была первым товарищем детей в этой жестокой борьбе. Никогда ни одного упрека не бросила она им за беспокойную долю, за трудную старость, и Лиза, вытерев слезы, нежно потерлась щекой о ее плечо, обтянутое бумазейной кофтой, прислушалась, как сильно билось ее растревоженное сердце.

Пока оно бьется рядом, любое горе можно перенести.

Соня, прислонясь к косяку двери, молча смотрела на Коростелевых, которые были для нее ближе всякой родни.

В квартире тихо, только тикали на кухне часы-ходики. Пахло свежеиспеченным хлебом, щами и картошкой, томленной в печи.

Может, обойдется по-доброму?

Грохот лошадиных подков и бешеный стук в дверь вспугнули женщин. Бросившись к окнам, они увидели: дом окружили конные казаки. Наталья Кондратьевна, отстранив девчат, открыла дверь сама, и сразу ввалились бородачи в папахах, грубо затопали по тесным комнаткам, перевертывая все вверх дном: искали Георгия. Пока шел этот погром, мать успела собрать для Лизы узелок с едой: мягкий калач, бутылку молока, шаньги с картошкой.

— Узнай, как там Саша? Да пишите, пишите мне хоть изредка!

Соню казаки не взяли…

Утром начальник милиции — меньшевик Гомпашидзе, — увидев Лизу среди арестованных, удивленно поднял чернущие брови: он принял ее перед этим на службу в канцелярию уголовного отдела.

— Вы зачем здесь?

— Ночью забрали.

— Идите домой. Мы своих не преследуем.

— Я хочу узнать, что с братом. Александр Алексеевич Коростелев мой брат.

— Ай-яй-яй!.. Такая миленькая девушка — и такой брат! Не думал, не предполагал!

— Куда его поместили? Надолго ли? Я должна о нем хлопотать.

— Пусть сам сатана о нем хлопочет. Вам с ним общаться нельзя: он политический преступник. Надо порвать с ним. Иначе мы доверять вам не будем.

— Я не могу оставить брата в беде.

Гомпашидзе нетерпеливо поморщился, с досадой стукнул по барьеру кулаком, туго обтянутым перчаткой:

— Неразумная девушка! С должности увольняю. Хочешь помочь ему, иди к полковнику Дутову, вот с ними вместе. — Он кивнул сизовыбритым подбородком на женщин, теснившихся за барьером. — Одного поля ягодки.