Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Мне показалось… будто ты ума лишился.

Совсем пристыженный, Нестор даже не посмел признаться в том, какая лихоманка его обуяла, а только любовался на свое вновь обретенное сокровище. Примирение было таким радостным, что обоим не хотелось вспоминать о нечаянной размолвке.

Готовый на все, чтобы развлечь, успокоить жену, которой на днях исполнилось шестнадцать лет, Нестор сказал:

— Поедем в Оренбург. Повидаешься с матерью. Придем в Нахаловку днем, когда отец и братья на работе, вот и поговорите. Она-то не прогонит нас?

А Максим с Антошкой спорили у костра о том, где лучше рыба.

— Вкуснее илекской нигде нет, — говорил Антон.

— Зато у нас в Урале сомы попадаются по пяти пудов, сазаны по двадцати фунтов. А ниже Уральска осетры, севрюги, белуги! — вспоминал Максим, уроженец Илекского городка, на устье Илека, где была граница владений Уральского и Оренбургского казачьих войск. — Лучше наших-то мест поискать. У вас тут скот — богатство, а у нас — рыба. С тех пор как повелось яицкое казачество, перегорожена река Урал возле города Уральска. Осетры и белуга нерестятся ниже той изгороди, и все это рыболовство в руках уральцев. Весной, летом и осенью — сетями, зимой — багренье. Подбагривали казаки иной раз осетров пудов по восемь, а белуги попадаются и по тридцать.

— Значит, зря говорится: «Кто охотится и удит, у того ничего не будет!» — поддразнил Антошка.

— Это про тех, кто с удочками. Но и на богатом лове, бывает, не повезет. У меня папаня были горячий. Не дождавшись команды во время багрения, вырвались вперед из ряда, и атаман ловли приказал порубить у них снасти и сбрую. А папаня со стыда стали пить горькую, и начало наше хозяйство рушиться…

Домой собрались засветло, с тем чтобы по пути заехать на делянки посмотреть, как идет работа, и оставить батракам свежей рыбы.

Ночь наступила лунная: месяц еще был молодой, зато вызвездило по-осеннему крупно и ярко. Угревшись возле Нестора, Фрося смотрела в синее небо, подернутое легкой дымкой, за которой так и подрагивали звезды. Она вдыхала ядреный воздух, пахнувший кизячным дымком, и думала о том, что при всех огорчениях нет человека на свете счастливее ее.

В черной тени плетневых оград в пойме шевелились стада и табуны, днем уходившие на тебеневку. Станица на высоком береговом мысу притихла, лишь кое-где в окнах желтели огоньки. Серые плетни держали окруженные ими в степи дома и саманушки, как держит речной «чегень» присмиревших в ловушке толстых рыб. Серебристый сумрак, пронизанный лунным светом, цедился сквозь эти плетни, словно прозрачная вода. Далеко слышались в тишине колдовской ночи те же, что и днем, шумы: звон кузнечных молотков, сдержанный рокот мельниц над оврагом Джеренксай и на Илеке, да сонные переговоры гусей.

Кругом мирно, безмятежно.

Но тревожный разговор с Антошкой и окровавленная шапка, выловленная в озере, нет-нет и вспоминались Фросе, спугивая душевный покой.

То, что Дутов властно вошел в роль диктатора, большевики почувствовали быстро. После того как он конфисковал очередной номер их газеты «Пролетарий», закрыл редакцию и посадил в тюрьму Коростелева, были арестованы члены партийного комитета: Мартынов, Кичигин, Лобов, Мискинов и Макарова. Но активисты, избежавшие ареста, собрались на заседание и решили начать широкую кампанию протеста. Рабочие-железнодорожники, возмущенные самоуправством атамана, сразу откликнулись на этот призыв и не вышли на работу.

— Этак Дутов скоро и до нас с Малишевским доберется и других наших орских большевиков похватает, — сказал в новом помещении комитета Михаил Краснощеков, похожий на Тараса Бульбу. — Коростелев мне партбилет и мандат вручил, когда я после фронта в Орске ехал. Он мне вроде крестный отец, хоть и моложе. Надо нам вызволять товарищей.

Цвиллинг только что вернулся из Петрограда. На Втором Всероссийском съезде Советов, где было создано рабоче-крестьянское правительство — Совет Народных Комиссаров, — он был избран кандидатом в члены ВЦИКа. А после съезда Совнарком направил его в Оренбург правительственным комиссаром губернии. Рассказав товарищам о встречах в Петрограде, о речи Ленина на съезде и торжественном принятии декретов Советской власти о земле и мире, Цвиллинг сразу направил связных в Нахаловку, позвонил в союз пекарей и на «Орлес».

— Как у вас в Орске идет организация Красной гвардии? — спросил он Краснощекова, перестав на минуту крутить ручку телефона. — Что Малишевский? Оружие достали?

Краснощеков, похожий на запорожца не только внешностью, но и характером, и выраженным украинским акцентом, с завидным самообладанием сообщил о том, что творилось у орчан.

— Орск — первейший оплот революции в Оренбуржье. Наш рабочий класс весь встает в ряды Красной гвардии. Что касается начальника уездной конторы связи Аркадия Николаевича Малишевского, то он служил в армии старшим унтер-офицером, а теперь будет бесстрашным красным командиром. Все ладно. Одна беда — стрелять в гадов не из чего!

— Так-таки совсем не из чего? — сердито спросил Цвиллинг, уловив беглые огоньки хитрой усмешки в глазах Михаила Миновича.

Краснощеков, по привычке не спеша с ответом, пожал могучими, литыми плечами, погладил длинный ус.

— Воробьев попугать хватить, бо у нас в Орске их сила! А чтобы с регулярным войском сразиться — пушки треба. Сейчас власть у прапорщика Брица. Весь местный гарнизон ему подчинен. Но мы с Малишевским возьмем тот гарнизон голыми руками, раз пушек не имеем, и будеть у нас в новом году своя, Советская власть.

— Может, через Бузулук удастся получить оружие? — прикидывал Цвиллинг. — Теперь там будет верховодить Кобозев. Ленин назначил его правительственным комиссаром по борьбе с дутовщиной. Мандат подписан Дзержинским…

— Я ж сказал: возьмем гарнизон. Аркадий Николаевич Малишевский — душа человек. Красавец писаный, и голос у него мертвого поднимет, потому что не просто гремить, а за сердце береть.

— Агитатор хороший?

— Лучше не бываеть. Совсем, як я. — И снова искорки смеха сверкнули под приспущенными бровями Краснощекова.

— Ты из хохлов, значит? — спросил его Левашов, глядя, как хлопотал у телефона Цвиллинг. — Вот Самуил — порох, а ты вроде спокойный…

— Та я ж мельник. А мельник что жернов-бегун: муку мелеть, людскую громаду кормить, день и ночь вертится на поставе, шумить на всю округу, а с места не сойдеть.

— Шутишь? Ведь я почему спрашиваю: слышал, характер у тебя…

— Кто без характера живеть? У кого за душой нема ничего. А я и на свет народився богато, як в сказке кажуть… Жил это у Херсонской губернии батрак Савелий с молодой жинкой. Послал управляющий Савелия на мельницу молоть пшеницу. А плотина-то рухнула. Утонул батрак. Вскоре родила его жинка сынишку. За кусок хлеба нанялась в карьер — копать глину. Обвалился борт — и погибла молодайка. Остався пацанчик один. Жили там же дед да баба — Мина Маркович без трех годов восьмидесяти лет, Ефросинья его по седьмому десятку, и, як в сказке, детей у них не було. Взяли они сироту, назвали Михаилом и растили до одиннадцати лет. Потом он опять осиротел и стал у помещика свинопасом.

— Надо осадить атамана! — кричал Цвиллинг в трубку, и люди, сидевшие в комнате, невольно оглядывались на дверь и окна. — Сейчас готовятся выборы в Учредительное собрание, а Дутов решил нас сразу разгромить. Завтра я буду выступать на митинге в цирке Камухина с докладом о петроградских событиях. Передайте товарищам. Вы тоже объявите всем, — положив трубку телефона, сказал Цвиллинг Стрельниковой.

— Насчет объявлений у нас сейчас плохо, — ответила Мария. — Черная сотня крутые меры приняла. Хозяева типографий, чтобы наборщики не напечатали наш предвыборный список, вызывают наряды казаков.

Голос Марии после ареста Коростелева стал глуше, и, словно ножом прорезанные, пролегли тонкие морщинки по углам ее рта и меж бровями.

— Ничего не печатают, — подтвердил Заварухин. — Приходится писать лозунги и воззвания прямо на стенах домов.