Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Ну и что с тобой, свинопасом, потом было? Во дворец к царю попал? — спросил Левашов, подсаживаясь поближе к Краснощекову.

— Нет, привела меня судьба опять до мельницы. Работал семь лет. Оттуда в армию призвали. Там я приглянувся гвардейской своей выправкой да смышленостью. — Краснощеков опять хитренько заулыбался, приосанясь, вспушил и разгладил усы. — Удостоили. Послали в школу ефрейторов. В девятьсот пятом году началось самое интересное. Возвращався с японской войны. Везде забастовки. До Самары доехав на паровозе. А тут казаки в одном доме собрание разгоняли, и девушка убила из пистолета пешего казака: гнався он за ней. Я ее через забор пересадил. Взяв винтовку убитого, хотел тоже бежать. Да окружили конные казаки — и в арестантский вагон. После выслали сюда, в Тургайские степи. И опять я стал мельником до самого германского фронта. — Краснощеков оглядел всех собравшихся в полуподвальной комнате и уже серьезно добавил: — Во дворец я все же попав, як в сказке полагаеться, но только не к царю, а к Владимиру Ильичу Ленину, с делегацией от двух сибирских полков. Чем Смольный хуже дворца? Вон куда взлетел Михайла Краснощеков! Самого Ленина видел!

— Так сколько же у тебя народу в отряде? — деловито осведомился Цвиллинг, не склонный сейчас выслушивать разные истории.

— В октябре было пятьдесят. Сейчас перевалило за полторы сотни. Мало. Слезы! Да и тех вооружить нечем, а могли бы хоть тысячу набрать. Но я уже тебе сказав и Коростелеву раньше обещав, что мы с Малишевским Орский гарнизон возьмем, а этого прапорщика Брица наладим ко всем чертям.

На лестнице раздались шаги, дверь в полуподвал открылась. Вошел, широко улыбаясь, молодой красногвардеец — связной, за ним еще трое…

— Вот и я! — весело объявил как с неба свалившийся Петр Алексеевич Кобозев. — Конспиративно. Это моя Алевтина Ивановна, извольте любить да жаловать. — Он слегка подтолкнул вперед миловидную молодую женщину, которую, впрочем, все знали отлично. — С нами сцепщик вагонов товарищ Петров. Он меня, как говорится, информировал насчет обстановки здесь и вызвал Алевтину Ивановну. Сообщаю, что назначен чрезвычайным комиссаром Оренбургского края по борьбе с дутовщиной. — Сияя ослепительной улыбкой, он поздоровался с каждым, Цвиллинга и Левашова крепко обнял. — Получил мандат в Петрограде на право воевать с дутовскими белогвардейцами. А? Как вы думаете, не осрамимся?

— За людей ручаемся, — сказал Левашов. — Но вот!.. — Он сделал выразительный жест, азартно прицелясь глазом. — Нету!.. Плохо. Мало.

— Возможности вооружать наши военные отряды очень ограничены. И на Самару рассчитывать трудно… Куйбышев сказал, что они сами накануне восстания; кругом кишит белогвардейщина, сил еле-еле хватит для себя. Но обещал все-таки выделить для нас тысячи две винтовок и восемь орудий. Поеду еще в Кинель, Сызрань и снова в Самару… А здесь я должен сделать доклад на совещании большевиков-активистов о революционных событиях в стране и рекомендовать вам немедленно организовать военно-революционный комитет для борьбы с Дутовым.

— Подпольно придется собраться, — сказал Константин Котов. — Опять сподобились по милости атамана!

— Алибий где? — спросил Цвиллинг, от души радуясь появлению Петра Алексеевича.

— Он побывал в Петрограде, встречался с Лениным и назначен чрезвычайным военным комиссаром Тургайской области. Мы с ним вместе приехали в Бузулук, чтобы создавать красногвардейские отряды. Воевать за Тургай он начнет под Оренбургом: блестящий агитатор среди националов!..

— Хорошо, что у нас два комиссара, посланных Ильичем. Значит, найдется и оружие. — Цвиллинг помедлил, задумчиво щурясь, словно всматриваясь в картины будущей борьбы. — Надо предъявить Дутову ультиматум о передаче власти ревкому, который мы создадим, а прежде всего потребовать от имени рабочих освобождения арестованных товарищей. Залог успеха в сплоченности наших рядов. Главные мастерские уже забастовали. Остальные заводы и предприятия поддержат бастующих. Немедленно созовем собрание Совета рабочих и солдатских депутатов без меньшевиков и эсеров, с участием командиров преданных нам воинских частей. Организуем Военно-революционный комитет и передадим ему всю власть в городе и гарнизоне… В том, что осталось от гарнизона.

— Дельно! — Кобозев слушал и посматривал на свою Алевтину Ивановну, увлеченно шептавшуюся со Стрельниковой. О чем они? Женщинам особенно тяжело во время забастовки: дети ведь останутся без хлеба! Подхлестнутый этой мыслью, он заявил решительно: — Как только забастуют все, Дутова надо сразу арестовать!

— Вот бы! — Лицо Цвиллинга так и вспыхнуло. — Но очень хитер и осторожен атаман. Да и охрана у него надежная.

Кобозев задумался.

— Сегодня же в ночь, после совещания, я уезжаю обратно. Семью оставлю в Бузулуке. Надо активно мобилизовать местные силы, но без помощи Центра не обойдемся.

Целую неделю на громадных митингах в цирке Камухина Цвиллинг вместе с другими большевиками открыто выступал против власти Дутова. Атаман рвал и метал. Казачьи патрули и отряды гарцевали по всему городу, но очень уж грозно выглядел безоружный, дружно ощетинившийся рабочий народ. Число забастовщиков быстро увеличивалось, и Дутов вынужден был уступить: арестованных выпустили.

— Вот что значит сплоченность, — сказал Александр, встретясь с товарищами. — Нас еще мало по сравнению с количеством наших врагов. Но мы оказались сильнее. Когда мы все выступим, как один, за правое дело, победа будет за нами. — Щеки Александра впали, но глаза светились радостью.

— Был там с нами в тюрьме хлюпик один — терзал Лермонтова и плакал. Похоже, провокатор.

— Что значит «терзал Лермонтова»? — поинтересовался Цвиллинг.

— Стихи читал. На память. Даже надоел всем… Хотя стихи замечательные! «Печально я гляжу на наше поколенье…» Помните, как там дальше? Прямо бьет по морде барановских и прочую сволочь:

Я слушал, слушал и говорю этому хлюпику: «Вот за равнодушие мы вас будем бить, а то вы вечно плачете, каетесь да опять перед властями лебезите».

Четырнадцатого ноября в Караван-Сарае собрался Совет рабочих и солдатских депутатов, созванный партийным комитетом.

Заседали в большом зале, когда в окна уже смотрела черная ночь. Несмотря на поздний час, народу пришло много. Семенов-Булкин и Барановский со своими приверженцами тоже явились, надеясь разрушить единство рабочих, дружно перешедших на сторону большевиков.

— Похоже, они проведали о нашем решении создать Военно-революционный комитет и хотят сорвать заседание. Неужели рассчитывают, что и мы пойдем на поклон к Дутову? — сказал Александр Коростелев Цвиллингу. — Но как они брызнут отсюда, когда услышат наш ультиматум атаману!..

— Ты прав: сразу сбегут, когда услышат, что мы готовимся драться с ним. Страшно ведь идти на смерть…

— А тебе не страшно? — спросил Александр, заглянув в глаза Самуила.

— У нас выбора нет: уступка Дутову хуже смерти.

— В том-то и дело!..

Александр умолк, ласково улыбнулся: оживленная группа девушек занимала места в креслах. Рослая Соня Бажанова, держа под локоть Лизу, совсем тоненькую в черном, строгом жакете, что-то шептала ей на ухо. Мария Стрельникова, на ходу переговариваясь со знакомыми, пробиралась вперед и, может быть, от сознания важности момента казалась неприступно-гордой. Виринея Сивожелезова прошла между рядами сидевших депутатов, тоже заносчиво вскинув голову, но это для того, чтобы скрыть смущение, заняла свободное кресло и с преувеличенным старанием стала поправлять концы темненького полушалка.

Переглянувшись с товарищами, Александр Коростелев направился к президиуму: надо было утвердить ультиматум Дутову и первым приказом ревкома сразу взять власть в свои руки. Цвиллинг уже сидел за столом, положив рядом шлем, связанный из верблюжьей шерсти.