Слово арата

Глава 14

Друг

К монгольской столице мы подъехали, когда солнце уже опустилось и оранжевые его лучи лизали сверкающие двускатные крыши старинных хуре.

Остановились в Тувинском полпредстве.

Встретил нас Карсыга. Тот самый «второй человек после министра иностранных дел», с которым мы, выпускники КУТВа, въезжали в Кызыл по возвращении из Москвы. Та же франтоватость, та же самоуверенность. Впрочем, давнишний знакомый кое в чем переменился к лучшему, пообтесался. Уже не хвастает так безудержно, как прежде. Скромности немного прибавилось, обходительности, серьезности. А в сущности он вовсе не плохой парень, Карсыга. Добрый, приветливый, заботливый. И в этот раз он постарался, чтобы после дальней дороги мы смогли хорошо поесть и отдохнуть.

С утра я собирался пойти представиться официально, но чуть свет в полпредство явился Элдеп-Очур. От радости и волнения я растерялся, а Элдеп уже летел ко мне с распростертыми объятиями. Мы обнялись, расцеловались.

— Извини, не мог встретить вчера. Очень неудобно получилось. Я только ночью узнал, что это ты приехал. Будить не стал. Ну, как добрался? Как живешь?

Он засыпал меня вопросами. Такой же шумливый, веселый, как и в Москве.

Вместе мы подошли к двухэтажному каменному дому ЦК МНРП. Здесь же размещалось и правительство. Никакой охраны. Поднялись в его кабинет.

— Садитесь, — сказал Элдеп, занимая место за столом. — Великий партийный хурал открывается через три дня. Вы имеете возможность за это время ознакомиться с достопримечательностями столицы. Если вы не будете возражать, я сам познакомлю вас с нашим городом.

Подделываясь под его официальный тон, я ответил:

— Сочту за честь… Но… вы, должно быть, очень заняты. Подготовка к хуралу.

Элдеп захохотал.

— Пошли!

Он потащил меня на улицу. В эту минуту никто бы не сказал, что Элдеп-Очур — секретарь ЦК партии.

— Мы не можем терять ни минуты, — шумел Элдеп. — Не зря же нас учили в КУТВе: время — золото!

…Улица за улицей мелькали перед глазами. Школа. Больница. А вот старая часть города, хуре. Сновали ламы и их ученики — хувураки с перекинутыми через плечо шелковыми полотнищами, в конусообразных шапках. Нетрудно было определить, что все они, судя по ленивой походке, говоря по-русски, бьют баклуши.

Улочки в этой части города были узкие, за каждым углом валялись груды мусора и нечистот. Воздух был спертый.

— Пусть только пройдет хурал, — нахмурился Элдеп-Очур. — Разделаемся с ними.

Мы заглянули в самый большой храм. Высота дугана метров десять. Пол из белой глины. Всюду виднелись изображения богов, нарисованных на полотне, изваянных из бронзы, со страшными рожами. От множества этих страшилищ рябило в глазах. Молящиеся обходили трехметрового медного болвана и в отверстие на спине клали приношения — золото, серебро и кадак-самбаи — специально «для бога» придуманные дары из шелка, меха…

— Сколько лет глотает — и никак не насытится! — заметил Элдеп.

— А куда же девается все, что туда суют?

— Служитель снизу подбирает. Если что-нибудь ценное, верховные ламы: камбылары, соржулары — себе берут, остальное поступает в монастырское хозяйство. Бездонная бочка — этот бурган-башкы!

Выйдя из хуре, мы облегченно вздохнули, В северной части города находились торговые улицы. Здесь было немало государственно-кооперативных магазинов, но все-таки основную массу составляли торговцы-частники. Монголов среди них было мало — все больше китайцы-ростовщики.

— Пока у нас еще почти нет крупных предприятий, — объяснял мне друг. — Несколько кустарных артелей, машиноремонтная мастерская да две-три кузницы — вот и вся столичная промышленность!..

Прогулка наша основательно затянулась. Но мы не просто бродили по улицам. Знакомя меня со своей столицей, Элдеп-Очур как бы совершил со мной экскурсию по повестке дня партийного съезда. Передо мной с предельной четкостью была развернута программа партии — борьба с остатками феодализма и всевластьем буддистов, неотложные задачи в области промышленности, строительства, торговли, развития культуры…

— Дороги наших республик одинаковы. Задачи — близки. Пример Советского Союза перед глазами, — подвел итог Элдеп.

Я горячо поблагодарил друга.

…Мог ли я предполагать, что это была, по существу, последняя наша встреча. Нет, мы еще не раз виделись в дни работы съезда, но это были короткие, мимолетные и чисто деловые свиданья. Такого, как этот день, когда мы были просто добрыми друзьями, когда молодость и энергия были для нас тем, что еще не умеешь оценить по-настоящему, а высокая ответственность, возложенная на нас, не отягощала плечи, — судьба нам больше не подарила.

Я оказался в Улан-Баторе лишь через десять лет, в 1940 году. Эддеп-Очур был тяжело болен. Он уже не вставал с постели. Участвуя в подавлении восстания феодалов, Элдеп попал в аварию, вернее — в ловушку. Машина, на которой он ехал, свалилась в замаскированную яму, вырытую на дороге. Элдеп сломал позвоночник.

Я пришел к нему. Обложенный подушками, он полусидел. Вид у него был изможденный. Щеки впали, глаза ввалились. А улыбка была прежняя и взгляд тот же — молодой, озорной. Казалось, сейчас он вскочит, облапит так, что кости затрещат… Увы, только казалось.

— Говорить долго нам не разрешили.

— Что поделаешь! — сокрушался Элдеп. — Надо слушаться. Поправлюсь — обязательно к тебе приеду. Надо же нанести ответный визит!

Не поправился. Не приехал…

Глава 15

Мятеж

Съезд проходил в огромной юрте наподобие теперешних цирков-шапито. Потолок подпирало бесчисленное количество столбов. Наверху, посередине, — единственное окно. От зала-амфитеатра разбегались коридорчики, в которых были расположены маленькие комнатки-раздевалки. В задней части юрты стояла низенькая сцена. Дощатый пол ходил ходуном, будто канатный мост, и скрипел под ногами, как бы осторожно ни ступали. Да и все сооружение качалось и скрипело от ветра. Казалось, оно вот-вот развалится.

Но, несмотря на внешние отличия, многое: в выступлениях делегатов, в их разговорах между собой, в повестке дня хурала — напоминало наш съезд. Много было общего. Казалось, наш большой разговор в Кызыле продолжили здесь. И в то же время все, что я слышал, как-то по-новому освещало нашу жизнь, наши тревоги и заботы, заставляло задумываться над тем, что у себя, дома, ускользнуло от внимания.

В перерыв я вышел на улицу.

Так же, как и у нас, перед юртой-театром, разбившись на кучки, беседовали араты. Также сидели на корточках, потягивали трубки. Один из них, одетый в новую баранью шубу, в лисьей шапке, из-под которой торчат обмороженные уши, возбужденно втолковывал собеседникам:

— У нас в сумоне нет ни одного врача. А эти проклятые ламы только обманывают. Надо пригласить из русской страны образованных врачей. Я обязательно буду говорить об этом.

— Правильно! — откликнулся другой монгол со слезящимися глазами. — В нашем сумоне много больных. А ламы что? Только стараются побольше взять, а помощи от них никакой.

Рядом тоже говорили о ламах, но уже другое:

— Чем мы богаты, так это ламами. Каждый пятый мужчина — лама. Говорят, или отдай сына в хуре, или плати монастырский налог. А учить детей негде. Школ нет…

— В нашем аймаке такое положение, что власть у старых чиновников. Скот у них, пастбища тоже у них…

Неожиданно я услышал за спиной знакомый женский голос:

— Обязательно буду говорить о «беспорядках»! Видите, даже на нашем хурале сплошь мужчины. До каких пор женщин будут эксплуатировать?

Я обернулся.

— Здравствуйте, товарищ Янчимаа!

— Тока! Какими судьбами? Давно ли в наших краях? Как хорошо, что приехали! Элдепа видели?

Договорить нам помешал начавшийся хурал. Я только и успел узнать, что она работает в ЦК, заведует женотделом. Уже на ходу мы условились о встрече.