Родина

Ланских смотрел на эту залитую жарким августовским солнцем картину и довольно улыбался.

— Долго мы тут торчать будем? — хмуро спросил Нечпорук.

— Ну… еще постоим маленько! — весело буркнул Ланских. — Словно в мирное время заглянул: идут люди, отдохнуть желают, на лесной полянке за самоваром посидеть..

— Нашли время! — словно отрубил Нечпорук. — Хохочут горланят, когда кругом столько горя!

— «Горе, горе»… — повторил Ланских. — Что ж, браток, мы не горем, а разумом держимся. Мы на то будем бить, чтобы вражья сила потом за голову хваталась да выла, как волк в капкане!

— Да, це будет дило!

— Только все это заработать надо. Ну… пошли нашу обещанную плавку проводить.

В пустой раздевальне сталевары переоделись.

— Сегодня и в опытном цехе пусто, будем шуровать вовсю, — пошутил Ланских, направляясь к мартену.

Но едва ступив на железные плиты мартеновской площадки, Ланских вдруг произнес изменившимся голосом:

— Стой, а где же наша шихта?.. Нету нашей шихты!

— Может, в другой конец загнали, — предположил Нечпорук.

— Ничего не приготовлено! Какой же дьявол все сорвал? — бешено крикнул Ланских.

— Что же мы сейчас будем делать без шихты? — недоумевал Нечпорук.

— Что? Сначала найдем мерзавца, который захотел нам сорвать опытную плавку, вытрясем из него душу, доставим шихту… и сделаем! — крикнул Ланских. — Погоди-ка, а кто это новый вертелся вчера в цехе?

— Новая, — поправил Нечпорук, — женщина какая-то… фамилии ее не знаю.

— Выясним! — властно решил Ланских. — Айда к дежурному!

У дежурного Ланских узнал фамилию новой работницы, которая должна была, как тот выразился, «обеспечить» завалку печи: Ольга Петровна Шанина.

— Не знаю такой. Откуда она? — отрывисто спросил Ланских.

— Из эвакуированных… Бабочка несговорчивая, с форсом, все ей не нравится.

— Вот мы форс-то с нее собьем, только пыль полетит! — мрачно пообещал Ланских.

За Ольгой Петровной Шаниной побежал шустрый заводской «рассылка».

— А пока он за ней ходит, мы времени терять не будем! — решил Ланских. — Товарищ дежурный, вот она, шихта наша! Будь друг, помоги ее к печи нам доставить.

Ольга Петровна сидела в пустой спальне, в общежитии, смотрела в окно на шумное шоссе и чувствовала себя оставленной всеми, состарившейся до времени и несчастной. Ей было обидно, что Юля отправилась с молодежью в лес. Правда, девочка извинялась и сожалела: «Тетя, да что ж вы без компании остались…» Наивным своим сожалением Юля попала в самую точку: Ольга Петровна действительно осталась «без компании». За лето Ольга Петровна не обзавелась даже просто знакомыми, не говоря уже о друзьях. После того как Игорь Чувилев добился, чтобы ее вывели из состава его бригады, Ольга Петровна нигде не могла прижиться. Ее перевели сначала в термитный цех, потом в литейный, потом опять в механический и, наконец, перевели в чернорабочие. Она спорила и возмущалась; все казались ей врагами, у которых одна цель: унизить ее, интеллигентную женщину, привыкшую к спокойной жизни и любезному обращению. От обиды у Ольги Петровны иногда словно мутилось в голове, все было противно — и люди, и машины, и заводской воздух. Она вспоминала себя в недавнем прошлом, всегда одетую «по самой последней картинке», ничуть не хуже московских модниц.

«Господи, да я ли это?» — с горечью думала Ольга Петровна, рассматривая потрескавшиеся, черные ладони и грубые, словно раздувшиеся пальцы.

Ей стало жаль себя, и она заплакала. Она плакала все сильнее, вскрикивая и ловя ртом воздух. В таком состоянии застал ее шустрый заводской «рассылка».

Ошеломленная — кому это она понадобилась в воскресный день? — Ольга Петровна последовала за «рассылкой».

Ее привели в опытный цех. Увидев нахмуренное лицо Ланских, она вспомнила, что вчера этот человек распоряжался насчет шихты и что-то наказывал ей, чернорабочей Шаниной. Она плохо слушала его, так как предвкушала, что воскресенье — общий выходной день и, значит, ей не надо будет толкаться в этих постылых стенах.

— На каком основании вы не доставили сюда шихту? — спросил Ланских, и его гневный голос гулко раздался под сводами пустого цеха. — Кто позволил вам срывать нашу работу?

— Вы… не кричите… Я вам не подданная! Я не позволю себя оскорблять… — сбивчиво воскликнула Ольга Петровна. — Печь уже горит, а вы…

— Мы сейчас за вас поработали… понятно? — возразил Ланских грозно. — А вы, конечно, и в следующий раз можете людей подвести! Такое безобразие только врагу наруку! Запомните это, гражданка Шанина!

— Не смейте меня оскорблять!

Ольгу Петровну охватила злоба, какой она еще никогда в жизни не испытывала: кто дал право этому сталевару вытащить ее из дому в выходной день, кричать и смотреть на нее уничтожающим Взглядом?

У Ольги Петровны задрожали губы, она сразу ослепла от слез. Плача и задыхаясь, она вышла на улицу.

Прибежав домой, Ольга Петровна написала заявление заместителю директора.

«Сталевар Ланских несправедливо оскорбил меня…» — писала она прыгающей рукой.

Свернув бумагу треугольничком, Ольга Петровна почти бегом кинулась к новым заводским домам.

Увидев розовое лицо Тербенева в окне его квартиры, Ольга Петровна почти радостно крикнула:

— Товарищ Тербенев! Заявление вам несу!

— А… давайте, давайте, товарищ! — приветливо сказал он и протянул руку.

Шагая обратно, Ольга Петровна вдруг почувствовала неприятную усталость, возбуждение резко упало.

«А я еще никогда заявлений не писала… и ни на кого не ябедничала! — вдруг пронеслось в ее голове. — Выйдет еще из этого история… Спросят, что и как… Он ведь действительно вчера меня о чем-то просил, а я слушала с пятого на десятое… Они вот отдыхать не пошли, а явились в цех. Ну, а мне-то что? Пусть, если им так хочется. Так ведь они же не для себя работать пришли и на меня, выходит, зря понадеялись… Но почему я должна была заботиться?.. А они же вот заботятся… «Вы, — говорит, — наруку врагу делаете!..» Да как он это посмел мне сказать? Он бомбежек немецких не видал, а я их навидалась… Фашисты меня всего лишили, я их ненавижу!..»

Ольга Петровна остановилась, вдруг обессилев от наплыва этих противоречивых мыслей.

«Может быть, взять заявление обратно? Простите, мол, я ошиблась… Но выйдет очень глупо!.. Все-то приходится решать, думать… А я не привыкла решать… зачем мне это было нужно?»

Ольга Петровна вернулась в пустую спальню, разбитая тупой и тяжелой тоской. Она вдруг вспомнила, как произошло все накануне. Только успела она получить приказ от Ланских, что с утра надо заготовить шихту, на дворе появился Тербенев и спросил, о какой это плавке говорят. Ольга Петровна ответила: «Об опытной плавке». Тербенев нахмурился и сказал: «А мое разрешение у сталеваров есть? Когда они покажут мое разрешение, тогда и заготовляйте шихту». Конечно, можно было бы поинтересоваться у Ланских насчет разрешения, но зачем, собственно говоря, ей было тревожиться об этом? Ее дело маленькое, она только выполняет чужие приказания.

— Почему я должна думать за всех? Ну и жизнь, господи, ну и жизнь! — шептала Ольга Петровна, глотая слезы и глядя на безлюдное уже шоссе.

— Что, девка, сидишь-посиживаешь? — спросил знакомый голос.

Олимпиада Маковкина приближалась к окну, ведя под руку своего мужа, совсем молодого, в сравнении с ней белобрысого парня в вышитой «крестом» косоворотке. Парень упирался, таращил пьяные глаза и тряс головой.

— Это мы с ним гуляем, — пояснила Олимпиада Ольге Петровне. — Вечор наварила я бражки, взяли с собой один туесок [1] — вот он уж и готов, дурак-то мой!

— Да сядь ты, что ли, оглашенно-ой! — и она, сердито толкнув пьяного мужа в траву, придвинулась вплотную к Ольге Петровне. — Ну, живешь-то как? Сколько уж ден я тебя не видала… Довольна ль теперь твоя душенька?

— Нечем особенно довольной быть… — сдержанно ответила Ольга Петровна.

— И-и, значит, плохо живешь! — догадалась Олимпиада. Ее желтые глазки подмигивали, а белое плоское лицо торжествующе ухмылялось. — Я ли тебе не говорила: бросай-ка, мол, всю эту маяту! А ты упиралась!.. Айда на пару со мной работать! Я ведь теперь на кухне шефом работаю… Продукты ноне, сама знаешь, в какой цене. Выбирай что хошь — тут отщипни, там попробуй… глядишь, вот и перейдет мала толика. Вдвоем-то такие дела можно делать… и жить можно так, что дай господи, никакой войны не заметишь!.. Легкость предлагаю; что легкости-то краше?.. Ты со мной не пропадешь… Ты вот послушай… Я ведь, простота, сказываю тебе все, как на духу.