Из рода Караевых

— В других машинах тоже есть люди? Переводи вопрос.

Низкорослый перевел вопрос.

Американец скривился и ответил коротко и зло.

— Переводи ответ! — сказал высокий танкист.

— Говорит, что другие машины и другие люди его не интересуют. Он просит за себя, просит учесть, что пришел первым.

— Хорош гусек! — сказал высокий танкист.

Вдруг американец, словно вспомнив нечто очень важное — он даже рукой себя по лбу хлопнул, — быстро расстегнул пальто, извлек из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и достал из него пачку венгерских форинтов — толстую банковскую пачку с ленточкой-наклейкой. Он выразительно потряс этой пачкой перед лицом низкорослого танкиста.

Низкорослый взглянул на высокого, и они оба, как по команде, расхохотались. Поняв этот смех по-своему, американец тоже хохотнул заискивающе и, приблизившись к низкорослому танкисту, взялся свободной рукой за молнию нагрудного кармана его комбинезона.

Низкорослый танкист смущенно и брезгливо отстранил его руку. Высокий танкист сказал:

— Он что — с ума спятил? Переведи вопрос.

Низкорослый перевел вопрос высокого с буквальной точностью.

— Вы психически больной?

Лицо американца сначала выразило крайнюю степень изумления, но потом он согласно закивал головой, хитренько подмигнул танкисту, спрятал в бумажник форинты и достал другую денежную бумажную пачку — потоньше. Это были доллары. Американец аппетитно похрустел ими. Он стоял в снегу на пустынном перевале с пачкой этих бумажек зеленого, лягушечьего цвета в руке, абсолютно уверенный в том, что теперь-то уж дельце наверняка будет сделано. Он был похож на фокусника, уже взмахнувшего своей волшебной палочкой: сейчас должно произойти привычное чудо — букет бумажных цветочков превратится в жареную курицу, и грянут аплодисменты зрителей.

Но чуда не произошло, и аплодисменты не грянули.

Низкорослый танкист нахмурился и отступил на шаг от американца, продолжавшего похрустывать своими долларами. А высокий, крепко ругнувшись, сказал:

— Куда я его послал, не переводи, не надо — не дипломатично, но скажи, что за эту буржуазную замашку вытянем его машину в последнюю очередь.

Низкорослый стал переводить, но тут на перевале неожиданно появилось четвертое действующее лицо этой маленькой скорее комедии, чем драмы.

Действующему лицу было лет восемь-девять, оно было хорошенькой девочкой, одетой в клетчатое красное с синим пальтецо. На голове у нее был пестрый платочек, завязанный кокетливым узлом под подбородком. В одной руке это бедное создание с красным озябшим носом, с испуганными глазенками держало нераскрытый детский зонтик, другой прижимало к своей груди куклу-голыша. Она была вся в снегу. Американец взял ее на руки, стал перчаткой сбивать снег с ее тоненьких ног в красных колготках.

Танкисты снова переглянулись.

Высокий сказал:

— Я тебе говорю, он чокнутый. Нормальный человек сразу бы сказал, что у него в машине дитё. Придется нам помучиться, но потащим его первого, поскольку он пострадавший с ребенком. Переводи!

Низкорослый перевел.

Американец просиял и что-то сказал девочке. Она послушно передала отцу свой зонтик, взяла у него пачку долларов и, обворожительно улыбаясь, подала ее низкорослому танкисту. Тот досадливо отмахнулся, пачка упала на снег и рассыпалась. Американец ахнул, поставил девочку на ноги и стал, кряхтя и что-то бормоча себе под нос, собирать в снегу свои ассигнации.

Высокий сказал:

— Некогда нам с ним возиться. Пусть поскорее катится в машину. Переводи!

— Время — деньги! Берите дочь и идите в машину! Вы мешаете нам вас спасать!

Американец пожал плечами, рывком поднял девочку, посадил ее себе на плечи и зашагал вниз, стараясь попадать в свои следы на снегу. Девочка — хорошо воспитанная маленькая дама — обернулась и помахала своим спасителям зонтиком.

Танкисты нырнули в танк. Люк закрылся, мотор заработал в полную силу.

АНТОНИНА

Когда Антонине было девятнадцать лет, она служила вольнонаемной официанткой на фронте, в столовой штаба армии — пухленькая, белотелая блондинка, а глаза — как чернички. Очень расторопная, услужливая. С хорошенького личика не сходит улыбка.

Однажды немцы выбросили воздушный десант автоматчиков в расположение штаба. Генерал, командующий армией, дал приказ всем взять автоматы и винтовки и занять круговую оборону.

Антонина тоже лежала с автоматом в наспех отрытом окопчике на опушке редкого хвойного леса. Ядреный запах разогретой солнцем смолы, розоватая медь сосновых стволов, толстенные жилы их корней, вцепившихся намертво в сухую песчаную почву, — вся эта благодать стала вдруг чужой, враждебной. Умирая от страха, Антонина выпускала диск за диском в белый свет, как в копеечку, и кричала лежавшему поодаль офицеру связи при штабе армии капитану Орлову:

— Товарищ капитан, да где же они там прячутся, паразиты эти, их даже вовсе и не видно!

Она чуть приподнялась на локтях в своем окопчике — хотела увидеть «этих паразитов», — не увидела, но зато услышала, как над самой ее головой резко, коротко свистнули пули. Капитан Орлов заорал на нее бешено:

— Тонька, не высовывайся, убьют тебя, дуру!.. — И еще прибавил непечатное. Антонина хотела было обидеться на капитана, но не обиделась, а влюбилась: уж больно хорош он был в ту роковую минуту в пилотке набекрень, с желтыми тигровыми, зорко прищуренными глазами, с закушенной накрепко полной нижней губой.

Немецкие десантники наделали шуму и ушли ни с чем. А у Антонины пошла с того дня любовь с капитаном Орловым.

Должность офицера связи — самая, пожалуй, опасная из штабных должностей. Ночью и днем, в жару и в стужу, в пургу и в ливень мчится офицер связи из штаба на передовую с секретным пакетом в полевой сумке. Мчится то на летающей «этажерке» — на незабвенном милом фронтовом дружке самолетике У-2, то на танке, то на истрепанной штабной эмке или на газике, то на попутной полуторке со снарядами, а то и пробирается на своих двоих — где бегом, где ползком, а где и на карачках. Нарвался на противника — первым делом надо уничтожить пакет, а потом уж можно и себя!

Капитан Орлов был смел и удачлив, из самых опасных передряг выбирался целым и невредимым. Вернувшись в штаб, на коротких тайных свиданиях с Антониной, лаская ее торопливо и грубовато, говорил ей, посмеиваясь:

— Я, Тонечка, уверен, что останусь живой, мне цыганка в Брянске нагадала. С войны, сказала, вернешься, красивый офицерик, целеньким, женишься, и будет у тебя трое детей — две девочки и один мальчик, назовешь его Митей.

— Ванечка, а на ком женишься — не сказала тебе брянская цыганка? — спрашивала Антонина, замирая от капитанских поцелуев.

— Кроме как на тебе — не на ком!

В мечтах своих (а мечтать Антонина любила) она часто видела так явственно, так реально, будто в кино картину смотрела, свое возвращение с войны после победы. В том, что победа придет, Антонина не сомневалась ни минуты. Вот только когда? Никто не мог ответить ей на этот дьявольски трудный и сложный вопрос. Капитан Орлов — тот отделывался шуточками: «Даже в штабе самого господа бога дежурный генерал-архангел не даст тебе, Тонечка, путного ответа на такой вопросик». Но как бы там ни было и когда бы это ни произошло, а сломлена будет нечистая фашистская сила — это уж факт! Антонина вернется в родной городок на берегу веселого Азовского моря. И не одна вернется, а с мужем — с капитаном, нет, пожалуй, с майором, а то и с подполковником Орловым. Мать обрадуется — уже совсем седая, старенькая станет к тому времени, — заплачет, начнет утирать слезы передником. Антонина скажет ей:

— Мама, ваша дочка вернулась с войны целехонькая да еще с таким богатым трофеем, а вы плачете!

И покажет на своего подполковника… нет, на полковника Орлова!

Потом они пойдут вместе гулять на набережную. Наверное, это будет весной, в мае, когда в городе от смеси запаха морской соли с томным, дурманящим духом цветущих акаций слегка кружится голова и замирает сердце. Она будет в белом платье с кружевной отделкой на груди, с медалью — уж, наверное, ей дадут какую-нибудь медаль, не обидят, — а он при всех своих орденах. Будут встречи на набережной со старыми подружками — те, кто уцелел, слетятся под родные крыши, как ласточки, перезимовавшие в далекой, благословенной, тихой теплыни. Сколько радостных слез будет, сколько смеха!