Большая судьба

Не хотелось уходить с Дворцовой площади. Медленно двинулся Аносов по Мойке к Марсову полю. Две-три сотни шагов, и вот уже Зимняя канавка тихая и глухая, а против нее квартира, в которой недавно жил Пушкин. Прижавшись к чугунной решетке набережной, Павел Петрович снял фуражку и долго созерцал темные пустые окна осиротевшего жилья.

Аносов на минуту прикрыл глаза, прислушался к шагам одинокого прохожего. И ему почудились шаги Пушкина. Вот он проходит в темной крылатке и в цилиндре, постукивая о каменные плиты тростью. И до того было ярко это ощущение, что казалось: стоит открыть глаза, и перед ним пройдет живой Пушкин...

С грустью покидая это место, Аносов побрел дальше, к Марсову полю, обрамленному садами и величественными зданиями. Вот памятник Суворову. Позади в гранитных берегах медленно течет Нева, а за Лебяжьей канавкой раскинулись тенистые аллеи Летнего сада. Среди вековых лип высился золотой шпиль Инженерного замка, а впереди был простор, на котором происходили парады.

Но на Марсовом поле среди превосходных садов происходили не только парады, - Николай I устраивал тут и экзекуции. Провинившихся солдат прогоняли по "зеленой улице".

Прочь, прочь отсюда!..

Аносов вернулся к набережной и пошел вдоль Невы. Куранты Петропавловской крепости пробили одиннадцать часов, а над Петербургом всё еще разливался серебристый свет. Высокий шпиль крепостного собора сиял мягким блеском зари. Начиналась белая ночь...

Со смутным чувством тревоги Аносов вернулся на квартиру. Тихо прошел он в отведенную ему комнату и улегся отдыхать. Но в окно глядела светлая полоска неба, нижний край которой вспыхнул золотой каймой. Загоралась утренняя заря, спешившая сменить вечернюю...

На другой день в полдень Павел Петрович направился в Горный корпус. Он захватил с собой заветную полоску булата. Секрет ее, несомненно, заинтересует ученых. Один конец этой полоски закален так, что крошит своей твердостью лучшие английские зубила, другой - отпущенный - мягкий, словно железо. В одной пластинке два качества: булат и мягкое железо. Но этого мало - полоска обладает еще и сильными магнитными свойствами. Тут было над чем поразмыслить.

В раздумье он дошел до величественного здания, перестроенного Воронихиным. Вот широкая лестница, знакомые скульптуры, над которыми возвышался фронтон с барельефным фризом.

Волнение охватило Аносова. "Сейчас Захар распахнет дверь, бросится на грудь!" - подумал он и взялся за бронзовую ручку...

У порога стоял бравый усатый служитель в синем мундире. Увидев полковника горной службы, он вытянулся в струнку.

- Здравия желаю, ваше высокоблагородие! - молодцевато приветствовал он и спросил: - Сынка желаете определить?

- Да нет, в гости пришел! - ответил Павел Петрович. - А где же Захар?

- Позвольте спросить, какой Захар? - с недоумением посмотрел на него служитель. - Таких тут не значится. Я уж тут десятый годок выправляю службу, что-то не упомню такого.

- Да его все питомцы Горного знают. Неотделим от Корпуса...

- Извините, когда это было? - вежливо спросил служитель.

И тут только Аносов вспомнил, что это было давно, двадцать три года тому назад. Он смущенно сказал об этом. Унтер усмехнулся и вымолвил:

- Да он, ваше высокоблагородие, давно на погосте успокоился. Шутка ли, столько лет прошло...

Пусто и нехорошо стало на душе у Аносова. В это время навстречу ему по лестнице спускались два кадета. Один из них, высокий и стройный, приветливо обратился к Павлу Петровичу:

- Вам директора?

- Мне безразлично кого... Просто хочу увидеть коллег, классы... Давно, очень давно, я учился здесь...

Юноши переглянулись, и старший быстро спросил:

- Кто же вы?

- Горный инженер Аносов. Мое имя ничего не скажет вам, - скромно ответил Павел Петрович.

Но тут неожиданно совершилось то, что глубоко взволновало его. Кадеты разом оживились и бросились вверх по лестнице.

- Господа, к нам приехал господин Аносов! - закричали они.

На площадку высыпала толпа кадет, вышли и воспитатели. Они окружили Аносова, жали ему руки.

"Нет, я еще не забыт здесь, - с облегчением подумал Аносов. - Мои труды сделали меня здесь желанным гостем!" - Павел Петрович обнял двоих кадет за плечи и так пошел с ними вперед, в знакомые залы. Всё сохранилось на своих местах. Среднего роста блондин с бледным лицом почтительно представился ему;

- Илимов, физик...

Простое, открытое лицо. Такие люди отличаются честностью, и Аносов сердечно пожал протянутую руку.

Павла Петровича провели в спальные. Вот в углу коридора на козлах барабан. На нем бьют зорю. За порогом - выстроенные в ряды кровати. Когда-то малышом и он спал здесь, мечтая о горной службе. Каждая мелочь приводила его в умиление.

Незаметно прошли два часа. Аносова подвели к сухопарому, с рыжеватыми баками господину. Кто-то сзади шепнул:

- Академик Гесс!

Павел Петрович поклонился и назвал себя. Ни один мускул не шевельнулся на лице ученого. Он скучающе поднял вылинявшие глаза и промямлил:

- Рад, весьма рад, видеть вас, но извините, спешу на лекцию.

- Разрешите мне присутствовать на ней? - попросил Аносов.

Академик с минуту поколебался, о чем-то раздумывая, потом саркастически улыбнулся и сказал:

- Но я буду сегодня читать о знакомом вам предмете - о булатах...

Что это, случайность или Гесс решил сделать для него приятное? Инженер робко вошел в аудиторию и сел на заднюю парту. Химик взобрался на кафедру и монотонным голосом стал говорить о булатах. Он тщательно перечислил все попытки западноевропейских ученых открыть способ изготовления булата. С особым ударением он произносил имена Фарадея, Бреана, Бертье, Рихмана... Гесс рассказал даже о золингенских и клингентальских мастерах.

Павел Петрович густо покраснел, руки стали потными от волнения. Вот-вот сейчас академик произнесет его имя и подробно расскажет о златоустовских мастерах...

Однако лицо химика было отчужденным и скучным. Он ни одним словом не обмолвился о русских булатах. Слушатели с удивлением оглядывались на Аносова. Некоторые из них стали нарочно громко чихать, кашлять, наивным путем выражая свое недовольство профессору. Гесс поднял злые глаза и резко бросил:

- Вы мешаете мне!..

Никогда во всю свою последующую жизнь Аносов не чувствовал такой сильной душевной боли, как в эту минуту. Наглый, самоуверенный иноземец презрительно игнорировал русских людей. По блеску глаз, по учащенному дыханию, по лицам кадет Павел Петрович угадывал, какие благородные чувства обуревают юных слушателей. Они были возмущены высокомерием академика, и только жестокая николаевская муштра заставляла их молчать.

Когда Гесс сходил с кафедры, к нему подошел Аносов и протянул свою "волшебную полоску":

- Я хочу показать вам сплав лучше тех, о которых вы только что говорили.

Академик взял пластинку и заносчиво ответил:

- Я должен прежде всего испытать вашу сталь, чтобы сказать свое слово! Впрочем, вам, очевидно, неважно мое мнение. Вы ведь не посчитались с мастерством золингенцев. Между тем...

- Я ничего плохого им не сделал, - поняв намек, вежливо ответил Павел Петрович. - Справедливость требовала...

- Хорошо, я поручу химический анализ господину Илимову! - не дослушав Аносова, снисходительно согласился Гесс и, слегка кивнув головой, удалился из аудитории...

Илимов добросовестно отнесся к поручению и, не скрывая своих чувств, написал свой отзыв быстро и решительно:

"Достаточно было испытать некоторые качества полоски, чтобы убедиться в достоинстве булата: она сгибалась без малейшего повреждения, издавая чистый высокий звон".

Академик нахмурился, но ничего не сказал своему помощнику...

Генерал Чевкин попросил Павла Петровича прочесть лекцию о своих опытах. Взволнованный и побледневший, Аносов вошел в большой зал, заполненный слушателями и горными инженерами. Он никогда не видел такой внимательной аудитории, не читал лекций, но сейчас понимал, что нужно рассказать о своих опытах. Постепенно он разгорался и со страстностью рассказывал о своих тяжелых неудачах. Лекция об исследованиях, которым он посвятил годы, показала слушателям, как широк кругозор этого образованного русского инженера.