Большая судьба

- Бог с ними, пусть смотрят! - разрешил Павел Петрович и махнул рукой.

- Эй, эй, пошла, родимая! - горласто закричал дед Митрошка и, сняв шапку, перекрестился. - В добрый час!..

Резвая струя устремилась по жёлобу. Машина работала легко, ритмично. Прислушиваясь к дыханию паровичка, Аносов безотрывно смотрел на чугунные чаши, где двигались лапы, растирая песок в воде...

Солнце между тем припекало, поднимаясь всё выше и выше. Павел Петрович ушел под навес. Постепенно расходились и приисковые.

Агрегат без остановки отработал всю смену - десять часов. Павел Петрович остановил машину и тщательно исследовал ее работу. В откидных песках оставалось значительно меньше золота, чем прежде! Промывка ста пудов золотоносного песку обошлась около пятнадцати копеек, а на старых грохотах и механических приводах стоила двадцать!..

Митрошка утер пот, умильно поглядел на Аносова.

- Ну, что хочешь сказать? - догадываясь о его желании, спросил Павел Петрович.

- Только выслушай, Петрович! - взволнованно сказал старатель. Видать, так суждено: на одну стежку-дорожку попали мы. Дозволь мне, Петрович, при механизме остаться. Хоть все тут старались, а всё же не могу свое сердце оторвать от этого дела. Будто и я вместе с тобою рождал умную машину...

- Что ж, вижу твое старание! - согласился Аносов. - Тебе и быть при ней...

На землю упал осенний лист. Пора и в Златоуст! Павел Петрович отправил семью домой. Бодрая, посвежевшая Татьяна Васильевна с детьми тронулась в путь.

Аносов остался в Миассе и принялся за новую затею...

Как-то, еще в Златоуст, к нему заехал демидовский механик Мирон Черепанов и рассказал о своем "сухопутном пароходе". И сейчас Павел Петрович мечтал о чугунной дороге. До паровоза было еще далеко! Но колесопроводы, тележки для груза с конной тягой оказались возможными. Хорошо доставлять по такой дороге тяжелые пески на промывальную фабрику!

Снова мастерские были заняты срочными заказами. Павлу Петровичу до зимы хотелось пустить тележки по рельсовому пути.

Глубокой осенью от прииска к фабрике пошли первые грузы по чугунной дороге. Две лошади свободно и резво тащили тележки, груженные песком. За рабочий день они перевезли две тысячи восемьсот пудов.

Радуясь этому, Аносов в то же время сожалел: "Как жаль, что нет сил подняться против косности санкт-петербургских департаментов. Нижний Тагил рядом; что за радость была бы пустить по колесопроводам черепановский "сухопутный пароход!".

Глава вторая

РОССИЯ БУДЕТ ИМЕТЬ СВОИ КОСЫ ЛУЧШЕ ПРИВОЗНЫХ

Аносов много думал над тем, как облегчить тяжелый труд русского крестьянина. Часто вечерами он извлекал из укладки первые арсинские косы и подолгу рассматривал их. Вспоминалась поездка с Лушей на завод, светлое росистое утро, когда он вместе со стариком Николаем Швецовым взялся за косу. Долго пришлось ждать, пока отпали все препятствия. В 1834 году Аносов перевел Арсинский завод на выделку кос. Однако впереди предстояла жестокая борьба: русским изделиям нужно было открыть дорогу на рынок. Сделать это было нелегко. Россию к этому времени заполонили товарами иностранные фирмы. Передовые помещики, которые ставили сельское хозяйство на новый лад, преклонялись перед заграницей. Оттуда они ввозили машины, плуги, косы и, кто бы мог подумать, даже сохи доставлялись иностранцами! У Арсинского завода был сильный, изворотливый противник - австрийские промышленники, которые снабжали Россию косами.

Многое предстояло сделать, и, прежде всего, нужно было добиться, чтобы русские косы были лучше и дешевле иностранных.

Павел Петрович энергично взялся за дело. Он написал в Московское общество сельского хозяйства письмо, которое было опубликовано в "Земледельческом журнале".

Аносов прекрасно понимал, что его противники готовятся к жестокой схватке. До Златоуста дошли слухи, что австрийский заводчик полковник Фишер прибыл из Шафгаузена в Петербург с партией отличных кос. Он несколько недель осаждал департамент горных дел, подкупал чиновников и добивался испытания своей продукции. Австриец добрался до самого министра финансов Канкрина и уговорил его.

Павел Петрович предвидел трудности и всю зиму находился на Арсинском заводе. Изредка он заезжал домой, прокуренный дымом, усталый и пыльный, и, наспех перекусив, уже бежал на оружейную фабрику. Татьяна Васильевна умоляюще смотрела на мужа:

- Павел, ты бы пожалел себя! Отдохни с дороги!

Но Аносова не тянуло к домашним делам, он торопился к литейщикам, где его поджидал Швецов.

В тревогах и в непрерывной работе прошла зима. Наступил март. Косы были готовы. Вскоре пришло уведомление департамента о предстоящем испытании. Косы уложили в ящики и погрузили на подводы.

Павел Петрович написал второе письмо в Московское общество сельского хозяйства:

"Милостивый государь! Посылаю при сем в Москву косы с большей надеждой, нежели прежняя. Испытания прошедшей осенью, меры, принятые к избежанию недостатков, и частая поверка заставляют меня быть уверенным, что они выдержат все пробы, необходимые для кошения. Из 15 кос, взятых для общества, только одна, большой руки, несколько трудно отбивалась, но и ту я послал, не желая отступать от уведомления, что косы взяты без выбора. Впрочем, опыт на деле покажет ее достоинство.

Прочитав в "Земледельческом журнале" статью о кошении ржи в удельном имении Симбирской губернии, я направил также 100 кос к господину управляющему, статскому советнику Бестужеву; в виде опыта я прошу его оказать содействие к ознакомлению с ними крестьян..."

Тем временем в Петербурге произвели испытания австрийских кос и аносовских. Пригласили опытных мастеров и помещиков. Испытания повторяли много раз.

Эксперты вынуждены были записать в акте:

"Одна златоустовская коса закалена жестче шафгаузеновских и так остра, что превзошла 120 кос штирийских, выбранных из 600 таких же кос. Она выдержала в 1836 и 1837 гг. по два покоса и две ржаных жатвы..."

Кончилась распутица, отшумело половодье, на Москве зацвели сады, когда арсинский приказчик доставил Московскому обществу сельского хозяйства последнюю партию аносовских кос. Стоял теплый облачный день. На опытное поле Петровской сельскохозяйственной академии съехалось и сошлось много народу. Простых людей неохотно допускали до зрелища, но они-то живее и восторженнее всех отзывались на каждую удачу русских людей. Любо было смотреть, как ровно двигались ряды косарей, одетых в яркие кумачовые рубахи. Под их могучими взмахами покорно валами ложилась душистая влажная трава.

На луга наехал широкоплечий, с бычьей шеей купец Соловьев. Он легко выскочил из пролетки и побежал к косарям. В темно-синих широких шароварах, заправленных в лакированные сапоги, в длинной рубахе, он шел следом за работниками и удовлетворенно крякал:

- Э-эх, размашисто! Э-эх, хорошо!

Наконец, не утерпев, крикнул рослому косарю:

- А ну, милый, дай-ка мне аносовскую, вспомню старину! - Скинул купец полотняный картуз, расстегнул воротник рубахи и взял косу. - Берегись! выкрикнул, размахнулся и пошел следом за другими. Он шел прямо, не сгибаясь, красиво и плавно размахивая косовьем, и подбодрял шедших впереди косарей:

- Нажимай, нажимай, родимые, а то пятки прочь!

Купец прошел длинный загон туда и обратно, раскраснелся.

- Ну, Семен Николаевич, хватит с тебя, хватит! - кричали ему из толпы знатных гостей. - Гляди-ка, всех московских купцов ославишь на весь свет!

Купец блеснул белыми зубами.

- Честный труд - превыше всего! Из мужичья вышел и земле поклонюсь! весело откликнулся он и воткнул косовье в луговину. - Бог с вами, полудневать пора!

Косовицу прекратили, а косы отнесли в лабораторию. Ни косарей, ни простой народ не пустили к порогу, но никто не расходился, - все ждали решения. Из домика то и дело доносился зычный голос купца Соловьева:

- Не плутуй, не плутуй, родимые!..